А ложась опочивать, да возмыслит перед сном о пустой мошне, каковую да подвесит у изголовья ложа своего, подобно черепу грешному, с надписью стихотворною, гласящей:
Что смотришь на меня, мошна,
Как смерть, и скорбно, и уныло?
Такой же ты и мне видна:
Ты будешь пустотой полна,
Как то уже со мною было.
И, отходя ко сну, да произнесет: «Слава тебе, господи, что дал мне раздеться самому, не дав другому раздеть меня догола!» И пусть не спит слишком сладко, дабы потом не было горько.
ЛЕКАРСТВЕННОЕ СНАДОБЬЕ ОТ ПОПРОШАЕК МУЖЕСКА ПОЛА
Ведомо, что бороды выклянчивают не менее, нежели мантильи, а посему почел я за благо найти загодя противу того средство. О бережливый! Узнав, что ищут тебя или пришли повидаться, будь то любой, скажи ты ему, ради бога, на всякий случай, не успев поздороваться: «Ох, сударь! И какая же легкая жизнь пошла – ни гроша в кармане!» И немедля напотчуй его щедрыми советами, чтобы ему и рта не раскрыть было. А когда на тебя покусится некто нежданно-негаданно на улице, то должно тебе с тою же поспешностию сказать: «А я как раз надумал просить вашу милость об одолжении мне таковой же суммы, дабы выполнить долг чести». Это называется подкосить на корню. А когда при тебе, как то в обычае, станут расхваливать вещь дорогой цены или самоцвет, скажи, что отныне будешь почитать ее украшением чужой казны. Позволительно делать подарки на пасху, но отнюдь не к рождеству, в иные же праздники мы дозволяем захаживать на Большую к золотых дел мастерам в лавки, где истинный кавалер нашего ордена торгуется, да не берет, замахивается, да не бьет. Короче говоря, он должен перенять обычай у солнечных часов, которые показывают, да не бьют, отмеривают, да не дают. А уж если показывать да отмеривать, так только тень наводить, и не более того. И да мыслят помянутые кавалеры единственно об имении, а не о даче, да не чтут Платона, дабы не поплатиться, ни Данта, дабы не стать данниками, да угощают людей фигами и да не ведают иного присловия, кроме как «подальше положишь, поближе возьмешь». И пусть тщательнейше приглядывают за своими башмаками, а то они, чего доброго, каши запросят. Да памятуют, что у заемщиков очи сокольи, а у плательщиков вороньих нет. Да хранят они крепко кошельки, ключи и карманы! А просящему да не отверзнется, и да будет ему от ворот поворот! За свое – грудью, а к чужому – спиной. И повторяй себе неустанно: «Долговую держи подолгу». Тяни поручительство обеими руками. И памятуй, сколько померло, греша беспамятством и нетребовательностью. Не позволяй себе размякать, ибо это влетит тебе в копеечку. Знай повторяй себе: «Стой на своем, ибо стоишь не меньше, нежели они». Пусть расщедряется рука короля дона Альфонса, а ты помни, сколько народу погибло по недостатку способности удержательной. Нарваться же на просьбу – сие все едино, что тебя саданули под гусачину: сразу язык отнимется. А паче всего, не клади им, беседуя, пальца в рот, ибо так или этак, а повадятся они, буде ты и не дал бы им ничего, ходить к тебе и угощаться, и тут уже такое пойдет, что не приведи господи!
ПИСЬМА КАВАЛЕРА ОРДЕНА БЕРЕЖЛИВЦЕВ
I
Милостыня есть благодеяние богоугодное, если подавать ее из своей мошны, ну а когда – боже упаси! – ее из чужой подают, будет она злодеянием. Я, сударыня, желал бы выказать свое сочувствие словами, а не кошельком. Нынче пост, просьба справедливая, но я грешник – мудрено нам будет столковаться. Видит бог, подать мне нечего, ступайте же себе с богом и уверьтесь, что у меня ровно ничего нет. (Вот некоторые способы отваживать бессовестных попрошаек.)
Мадрид, любого месяца, дня и часа, в который вы могли бы ко мне обратиться.
II
Ваша милость говорит мне, что любит меня весьма сильно, что желает мне не знавать горестей. Уж позвольте-ка мне, сударыня, знаться с тем, что у меня есть, и пусть оно будет, как было, лишь бы мне не лишаться моих горестей. И, наконец, уверьтесь, сударыня, что и мне, и королю господь дал по ангелу-хранителю: ему – дабы преуспевал, а мне – чтобы не тратился. Дай боже вашей милости здравия и долголетия взамен того, чего я вам не даю.
III
Чем больше просит у меня ваша милость, тем больше я в вас влюбляюсь и тем меньше даю. И подумать только, как это вы умудряетесь вывораживать у меня пирожные! Но хотя мне столь же просто посылать их вам, как вам вывораживать, я все-таки воздержусь покамест от этого. Закусывайте, ваша милость, другим поклонником: ведь мне горше видеть, как меня объедают женщины, нежели как пожирали бы черви, ибо они питаются покойниками, а ваша милость изволит кушать живых. Прощайте, дочь моя! День постный. Писано ниоткуда, ведь тех, кто ничего не посылает, как бы и нет, ибо пребывают они только в своем уме и рассудке.
IV
Два окошечка на бой быков достать, душа моя? Да уж какого боя тебе еще надо, когда ты просишь, а я отнекиваюсь? Что за радость ты нашла в бычьем бое? Скучища да зевота, да и денег нет рассиживаться на балконах. Пошли-ка ты его к чертям, сей праздник языческий, где только и видишь, как гибнут люди, подобные скотам, и скоты, подобные мужьям. Я-то, разумеется, купил бы тебе два местечка где-нибудь повыше, да только денег у меня нету. Пробавляйся-ка слухами про сей бой и считай, что видела, вот и увидишь, какой мы проведем вечерок, ты – без окошка, а я – при деньгах.
V
Сказывали мне, сударыня, что намедни ваша милость вкупе с тетушкою вашей изволили потешаться над моей скупостью, каковая моя скаредность сделала-де из вас посмешище, а следовательно, мы с вами в долгу друг у друга не остались. К тому же говорят, что у меня отыскались сотни пороков и что все кончилось тем, что поизмывались и понасмехались надо мною всласть, и говорили про меня, что я и на того похож, и на этого смахиваю. Ладно! Хоть на черта смахивать, лишь бы с деньгами не промахнуться. В радость повергло меня то, что прошамкала полуторазубым ртом сеньора Энсина: «Ну и рожа у твоего дубины-школяра! А губы-то! Да от него так и смердит псиной. Да сожги его живьем, так из него и реала не выпадет».
Тоже мне дама! Да тут дамой и не пахнет. Какие уж тут тебе амбра и фимиамы! А когда по ее выходит, что не давать – все равно что смердеть, так пусть озаботится насморком или нос затыкает, иначе дурные гуморы ей и вовсе голову задурят.
А то, что вы, государыни мои, именуете любовью, есть не что иное, как свары да раздоры, выманивание да прикарманивание. Я же человек мирный, и ни дачи, ни сдачи мне и даром не надобно, зато на прикарманивания держите у меня карман шире.
Спаси вас господь, государыня моя, а мне – мой достаток.
VI
Пишет мне ваша милость, что не прочь закусить и дабы я соблюдал сие в тайне. Так соблюду, что ни у себя изо рта ничего не выпущу, ни вам в рот не попадет. Тьфу ты пропасть! Да неужели вам мало отобедать со мной и отужинать? Так еще подавай вам меня и на закуску? Чревоугодничайте, ваша милость, на предмет ваших угодников, если вам благоугодно. Вот уже два месяца, три дня и шесть часов, как ваша милость вкупе с двумя старушками, тремя подружками, пажом и его сестрицею объедаете меня денно и нощно, отчего я вконец отощал и высох. Увольте меня, ваша милость, сделайте милость, пусть хоть тело-то у меня покамест побудет в покое, а потом его, уже покойное, вы можете пожрать пополам с могилой, ибо я-то окажусь в чистилище, да и в том еще не уверен.
Писано дома. Примите сие, сударыня, только за указание, отнюдь не за приглашение.
VII
Вы, сударыня, серчаете, что я больше не приходил к вам, а затем и не приходил, что в себя прийти не мог от того, что намедни у вас в доме увидел. Можно, сударыня, бывать у вас из любопытства, но уж отнюдь не ради любви, ибо собираются у вас народы, языцы и всяческие лица со всего света. Как же, по-вашему, будет выглядеть дубина-школяр, находясь среди Юлиев и Октавиев, которые только и знают, что говорить лишь о деньгах, и кому какой-то реал – раз плюнуть? А к тому же ведь изо всех народов чужаками бывают одни голодранцы – чтобы столковаться с такими господами, надобно быть еще и мошенником. Короче говоря, я почувствовал, что меня будто продали, а вашу милость купили. Хоть и думается мне, что они дадут вашей милости разгуляться на нашей улице с моей помощью, однако небезопасно мне в доме, где тень чужеземца то и дело не в свое дело суется.
VIII
Не послал я вам, сударыня, того камлоту, о коем вы меня несчетное число раз просили, затем лишь, что желал убедиться в великом избытке, дарованном вам господом богом (ибо вы умудрялись выпрашивать у меня одно и то же каждодневно, два месяца кряду, то ли в восьми, то ли в девяти письмах, и на всевозможные лады), и была от того, слава тебе господи, великая польза. А когда бы ваша милость издержалась на камлот, а не на бумагу да чернила, то и денег бы поберегла. Однако имейте в виду, сударыня, что платье, которое бы вы сшили, уже истаскалось бы, а слава писулечкам вашим пребудет во веки веков. Не посылаю вам просимого и с этим письмом, ведь подарить теперь – почлось бы за дурь, а немного спустя – за безумие, ибо уже сейчас глупо было бы кончиться забавному обмену просьбами и отказами.
Спаси вас господь и проч.
IX
ОТ ИСТЯГАТЕЛЬНИЦЫ-ИСТЯЗАТЕЛЬНИЦЫ
Быстро же вы, ваша милость, раскрыли свои нутро и нрав – все-таки вы еще переменчивее, нежели другие мужчины. Послушайся я своих тетушек, так и не обижалась бы на то, что вы проделываете. Но я вздумала поступать, как то в обычае, и поделом мне: урок впредь будет. Сказывают мне, что ваша милость отменно проводит свои досуги, а даму ту я знаю, чем вы и доказали свой хороший вкус. И да упаси вас боже чудачествовать, хотя и незачем давать вам такие советы. Спаси вас господь.
X
ОТВЕТ
С такою поспешностью, государыни мои, вы принялись ощипывать меня, что не только кости мои стали видны, а и самое нутро. Не смею отрицать, государыни мои, что я человек превратный, ибо не осталось у меня в доме ничего, что не превратилось бы в ваше с легкостью, вам присущей. Эх! как было бы славно, когда бы вы, сударыня, поверили своим теткам, а я – нет! Думаю, что мне от того только лучше бы стало. И уж как впредь начну влюбляться, так стану из-за этих родственников приглядываться больше к тому, чего у женщины нет, нежели к тому, что у нее есть. Предпочитаю, чтобы у нее были желваки да прыщи, нежели тетушки, и горб, нежели матушка, ибо от первых беда ей, а от сих последних – мне. И случись ей быть на мою голову награжденной родственницами, я бы с ней и разговаривать не стал, доколе не изгнал бы их всех, точно бесов. Ваша милость обошлась со мной так, что только мне и выгоды вышло, что узнал я, как остаются внакладе. Не с родословной мне любовь чинить, а с женщиной; ведь спать с одной лишь племянницей, а содержать всю генеалогию – сие, почитаю, досадно будет. Чтоб мне в живых не бывать от теток этих самых (ведь они мне нож вострый), ежели на своем не поставлю! А уж чтобы мне перестать чудить, так где ж там, когда вы из меня столько вычудили.
XI
Сокровище мое! Я-то думал, что я любовник, а ваша милость – полюбовница мне, на поверку же вышло, что мы с вами с великою любовью соперничаем по части моих денег и волочимся за ними. Не перестану напоминать вашей милости, что у вас есть поболее того, что мне в вас по сердцу, и что досель я не видел, чтобы вы чем-нибудь у меня пренебрегли. Нет, государыня моя, никто не может вызвать во мне столь великой ревности, как посягающие на мое имение. Если вы любите меня, то при чем тут платье, драгоценности и деньги, вещи мирские и суетные? А когда вы влюблены в мои дублоны, так отчего же не сказать правду? И подобно тому как вы в письмах зовете меня душенькой, другом сердечным, светом очей своих, зовите меня лучше своим реальчиком, дублончиком, кошелечком и кармашком! Вы полагаете, что все не по мне, если не даром, что даже и за бесценок покупать, по-моему, безрассудство, а уж то, что стоит денег, – и вовсе срам, и что никакой красоты там нет, где есть траты.
Оставим в покое деньги, словно их и на свете не бывало, и забудем про всякие галантерейности и любезности, а когда нет, так оставаться вам при своем хотении, а мне при своих деньгах.
Спаси вас…
XII
Вы говорите, сударыня моя, что в дом к вам не мужчины ходят, а отцы монахи. Убей меня бог, не пойму, кто это уверил вас, что монахи – не мужчины, уж, верно, не они сами, ибо самого змия-искусителя перещеголяют. Хотел бы я весьма узнать от вашей милости, за какую породу скотов вы их считаете или каким иным словом прикрываете свои деяния.
В первые дни, как я удостоился ваших милостей, они нагоняли на меня страх, ибо этих братцев толпилась у вас в доме такая уйма, что я спрашивал себя, нет ли в доме покойника. Но хоть и знаю, что покойника нету, а все равно в ваших покоях от них покоя нет. Отродясь не видывал ни у одной дочери столько батюшек, и, по моему разумению, хуже этого ничего на свете нет, ибо я люблю сирот. И завидовал я Адаму единственно в том, что у него была жена без тещи, а мне куда милее иметь дело со змием или чертом.
Если вы, сударыня, и не очень заняты, то вас очень занимают, и коль скоро льнете к церкви, так, стало быть, есть в том прок, но монашеская ряса на покойниках куда покойнее, нежели на живых.
Deo gratias.
XIII
Когда я спрашиваю, с чего это явился к вам в дом достопочтенный отец проповедник, вы отвечаете – пусть бы все такие были, о докторе Чавесе – тут, мол, бояться нечего, про дона Бернарда – да он-де свой, про капитана – родственник, про лиценциата Паеса – он воды не замутит и божья душа, если про португальца – так он приходит по торговым делам к вашему свояку, если про Фабио Рикардо – так он вашему супругу приятель, а Скуарцафигго – так тот вам сосед. Страсть хочется узнать, что вы им отвечаете, сударыня, когда они спрашивают то же самое про меня.
Уговоримся же, государыня моя, донья Исабель! Все стерплю. Но чтобы вы орали на меня, а про святого отца говорили «пусть бы все такие были» – такого уж не стерпеть. Крестная сила с нами! Да неужто вам милее, чтобы все стали монахами? Мало же у вас охоты, сударыня, к отдохновению: уж очень вы иноческая стали, душенька. Упиваетесь гологуменниками, а после локти кусать будете. Знаю, знаю, у вашей милости найдется ответ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71