По ссылке сайт https://Wodolei.ru
Излишне пояснять, что совесть мучила их заслуженно, так как, пожалуй, ни один город не выказывал такой ненависти, к французам… Жители Ливорно полагали, что французы поведут себя точно так же… и отсюда их испуг. Лавки были закрыты, улицы опустели, все попрятались, а девушек отослали в деревню. Видимо, город готовился к обороне, но при первом известии о приближении французов их охватил столь основательный страх, что даже отдельные представители избранной молодежи, с помпой сколоченные в отряд народных стрелков под непосредственным покровительством мадонны из Монтенеро, плакали горючими слезами в опасении, что великий герцог прикажет им оказать какое-то сопротивление.
Я постарался как можно скорее вручить письма генералу. Он прочитал их и велел ехать за ним, поэтому я назавтра выехал со всем штабом, что позволило мне видеть, как спокойствие возвращается на вытянутые лица жителей Ливорно.
…Поелику мы путешествовали не ради знакомства со страной и не ради созерцания памятников старины, а для того, чтобы утвердить современное здание власти Республики в Италии, то наши стоянки повсюду были очень короткими; минута, когда генерал кончал дела, связанные с данным местом всегда была минутой нашего отъезда.
При отъезде из Болоньи я был послан вперед в Феррару, чтобы приготовить все для приема генерала, который должен был прибыть спустя два часа после нас. Прибыв в Феррару, я обратился, как положено, к высшему гражданскому лицу, именуемому «князь Мудрецов». Много ожидая от встречи с человеком, носящим такой титул, я поспешил на нее и убедился, что он является королем глупцов: старый недотепа, коему за шестьдесят и который три дня столь медленно поворачивался, что ничего не сумел сделать. Но четыре французских офицера доказали ему, что хотеть – это значит мочь; за шесть часов мы перевернули вверх ногами старое гнездо герцогов д'Эсте, и оно восстало не столько из праха, сколько из пыли. Древняя мебель, которая лет пятьдесят уже не видала дневного света, украсила огромные салоны, не подметавшиеся уже столетие. Все это вместе с обильным ужином послужило бы генералу отличной квартирой, если бы он приехал. Но неожиданно вестовой прервал эти приготовления: генерал поехал другой дорогой, а нам приказал присоединиться к армии. Мы торопливо проглотили кусок-другой, лакеи сложили все остальное, и мы уже были в штаб-квартире, прежде чем феррарцы успели перевести дух после такой тревоги.
Штаб-квартира находилась в Ровербелла, гнусной дыре в двух милях от Мантуи. Этот город, осажденный вот уже две недели, начинает ощущать недостаток во всем, и я уверен, что спустя шесть дней после начала осадных работ гарнизон сочтет за счастье сдаться в плен, как в Милане. Но чтобы подвинуть вперед подготовку этой победы, так же как и остальных, генерал берет на себя невероятный труд, и великолепно соответствует ему в этом его начальник штаба Бертье.
Я нахожусь при генерале только десять дней, но он уже дал мне возможность лично познакомиться с его поразительной активностью. Я не сомневаюсь, что при первой же стычке с неприятелем буду иметь возможность восторгаться его талантом. Поэтому пребываю здесь и не собираюсь пока что писать тебе, раньше чем смогу рассказать о сражении…
Вот и все, что мы узнаем из первого письма. Какая жалость, что Сулковский не описал подробнее свою первую встречу с Бонапартом и впечатление, которое произвел на него главнокомандующий. Описания Наполеона тех лет, запечатленные мемуаристами и польскими авторами писем, различны и нередко весьма отличаются от героических портретов Герена, барона Гро и других французских художников. Грузный, коренастый Ян Генрик Домбровский, который спустя несколько месяцев после Сулковского наблюдал Наполеона, с искренним сокрушением описывал его невзрачный вид: «Это было что-то маленькое и какое-то черно-желтое, и уж худенькое-то такое, и несчастное… и ножки этакие тоненькие-тоненькие, как чубучки…»
Впечатления Юзефа от первой встречи с Наполеоном были, видимо, совершенно иными. Невзрачный худенький человек с твердыми глазами, землистой кожей и беспорядочной гривой волос, спадающей на генеральские галуны, который нетерпеливым движением выхватил у прибывшего офицера его рекомендательные письма в штаб-квартире в Ливорно, должен был показаться Сулковскому могущественным и достойным всяческой зависти.
Это был уже не Бонапарт начала апреля: подозрительный карьерист, «генерал Вандемьер», муж любовницы Барраса, над которым все потешались, а Бонапарт последних дней июля – победоносный полководец, который в три месяца повернул ход итальянской кампании, который громил как хотел виднейших австрийских генералов, сокрушал герцогские троны, создавал республики, угрожал папской столице, имя которого со страхом и восхищением повторяли во всей Европе.
Этот новый Бонапарт являл собою полное воплощение мечтаний Юзефа. Он был молодым офицером нефранцузского происхождения, который за какие-нибудь три года продвинулся от капитана до главнокомандующего, озаренного славой подвигов . В апреле 1796 года, в Париже Сулковский мог еще просить о назначении его в Итальянскую армию ради самой Италии, в июле же в Ливорно уже должен был ставить в своих планах прежде всего на Бонапарта.
Когда сравнивают биографии этих двух гениальных юнцов – корсиканца и поляка, – то поражаются их удивительному сходству. Взять хотя бы то, что оба они почти в одно и то же время определили свои далеко идущие цели. Капитан Сулковский сформулировал свое кредо в парижском письме от мая 1793 года. За несколько месяцев до этого, также в Париже, капитан Бонапарт высказал слова, которые поныне поражают читателей его жизнеописания. В самые тяжелые дни революции он встретил на улице старуху, которая вызвала в нем жалость. Он подал ей три франка. Обрадованная нищенка воскликнула: «Желаю вам короны, господин офицер!» Невзрачный революционный офицерик отнюдь этому не удивился. «Вполне возможно», – ответил он с невозмутимой серьезностью.
Однако независимо от того или иного биографического сходства есть основания считать, что первая встреча Бонапарта с Сулковским была довольно холодной. Итальянский победитель не выносил в то время офицеров с министерскими рекомендациями. Несмотря на постоянные военные успехи, отношения его с Парижем складывались не очень хорошо. Влиятельные конкуренты делали в столице все, чтобы ослабить его позиции. Честный и образованный, но недостаточно гибкий «организатор победы», Карно резко обрушивался на него за отступления от стратегических планов. За месяц до встречи в Ливорно приведенный в ярость корсиканец пригрозил Директории отставкой. Отставку, правда, не приняли, но генерал знал, что это еще не последний спор, и оберегал свой штаб от «подсадных уток» из Парижа. Тайное разведывательное бюро Итальянской армии тщательно собирало сведения об офицерах, направляемых в штаб-квартиру, задолго до их прибытия сюда.
Сведения о Сулковском не могли настроить Бонапарта благожелательно. Покровителем молодого офицера был министр Петье, один из близких людей директора Карно Министр поддерживал Сулковского до странности сердечно, подчеркивал его особые данные для штабной работы и просил информировать его о своем протеже. Другим покровителем кандидата был генерал Шерен, начальник штаба Гоша, самого опасного соперника Бонапарта. Эти две настораживающие рекомендации не могла уравновесить любезная записочка старой парижской графоманки Фанни де Богарне. При всей своей любви к Жозефине Наполеон не принадлежал к людям, которым ближайших сотрудников подбирают тетки.
Рекомендации министра, разумеется, не были оставлены без ответа. В тот же день начальник главного штаба Итальянской армии Александр Бертье отправил Петье письмо, выдержанное в учтивых и заверительных тонах. Из письма вытекало, что главнокомандующий и его начальник штаба очень заинтересовались офицером, который сумел завоевать столь великое доверие «гражданина министра», и что они сделают все, чтобы его офицера использовать «наиболее надлежащим и соответствующим его дарованиям образом».
То, что мы знаем о положении Сулковского из его собственных писем, находится в некотором противоречии с этими официальными заверениями. Из другого письма Юзефа, посланного в Париж в последних числах сентября 1796 года, ясно видно, что протеже министра Петье и генерала Шерена первые три месяца своей итальянской службы был планомерно отстраняем от прямой штабной работы, отвечающей его «особым талантам».
Вскоре после первого разговора с Бонапартом Сулковский был, правда, назначен штабным адъюнктом, но в качестве этого адъюнкта постоянно перебрасывался с места на место, постоянно менял начальников и получал каждый раз новые задания явно линейного характера. В письмах к друзьям он жаловался, что «не видит генерала так часто, как бы того хотел».
Количество и разнообразие первых боевых заданий Сулковского было поражающим. Вначале он четыре недели командует головной походной заставой дивизии генерала Вобуа. Затем мы видим его с генералом Сент-Илером, когда он вскачь несется по берегу озера Гарда, чтобы успеть к битве под Тремолано. После окончания битвы он получает от генерала Ожеро приказ с группой карабинеров обойти австрийцев с тыла. Тогда он занимает какую-то деревню и берет в плен триста «цесарских» солдат. В другой раз он устанавливает посты на одной из переправ через Адидже. Возвращаясь с этого задания, он натыкается на австрийские войска. Тогда он собирает двести французских мародеров, бесчинствующих в деревне, и, как он скромно сообщает в письме, «дает им возможность сдержать первый напор врага». Сразу же после этого принимает участие в сражении под командованием генерала Массены. «Сражение это в целом было неудачным. Свыше тысячи наших попали в плен. Множество офицеров потеряли свой багаж, и я в том числе, они даже захватили коня главнокомандующего».
В этом лихорадочном водовороте обязанностей штабного адъюнкта Юзеф занимается еще и польскими делами. Уже в июле 1796 года парижская Депутация обращается к своему представителю в Константинополе, князю Михалу Клеофасу Огиньскому, поручая ему завязать корреспонденцию с Сулковским и склонить через него Бонапарта к участию в польских делах.
В соответствии с поручением Огиньский связался с Сулковским и в августе получил от него ответ с французским офицером, следующим из Италии в Персию через Константинополь. Содержание этого ответа князь Михал Клеофас приводит в своих воспоминаниях: «…Он дал мне понять, что ему не очень удобно говорить о польских делах с Бонапартом в ту минуту, когда этот генерал занят военными действиями в Италии; но он советовал мне написать генералу письмо от имени моих соотечественников и уверял меня, что оно будет принято благосклонно. Далее он ручался мне, что, если бы мы могли заинтересовать генерала Бонапарта, наши надежды на освобождение Польши обрели бы почву, так как этот генерал пользуется огромным доверием французов и не преминет рано или поздно стать во главе правительства ».
Последняя фраза служит великолепным свидетельством проницательности молодого адъюнкта. Ведь он написал ее за три года до переворота 18 брюмера. Итак, запомним, что еще ранней осенью 1796 года Сулковский был уверен , что главнокомандующий Итальянской армией когда-нибудь станет во главе французского правительства. И это объясняет, почему он так крепко держался за Наполеона до самой смерти.
Огиньский отличался от Сулковского политическими взглядами, но уважал его патриотизм, что и доказал в записках: «Этот молодой человек сочетал ученость и личную отвагу, полную самоотверженность ради дела свободы и все чувства доброго поляка». Огиньский незамедлительно воспользовался его советом и написал мемориал Бонапарту. С пафосом, наивно, в сугубо польском духе. Прежде всего он взывал к чувствам генерала:
…Твое сердце, которое успехи не сделали глухим к стенаниям страдающего человечества, несомненно, обливается кровью при одном представлении о стольких несчастных существах, которые еще ждут своего освобождения руками Франции… Пятнадцать миллионов поляков, некогда независимых, а ныне являющихся жертвами насилия и обстоятельств, обращают свой взгляд на Тебя. Они хотели бы разрушить преграду, отделяющую их от Тебя, дабы делить с Тобой опасности, дабы увенчать Тебя новыми лаврами и прибавить ко всем титулам, кои Ты уже заслужил, звание отца угнетенных!
Впоследствии, в 1813 году, князь Михал Клеофас усиленно оправдывался в «республиканском и эмфатическом стиле этого письма», но тогда наверняка выражал свои искренние чувства.
Сразу же после написания мемориал был послан с дипломатической почтой французского посольства в Константинополе в штаб-квартиру Бонапарта.
В результате стараний Сулковского Наполеон прочитал мемориал в его присутствии. Утром 15 сентября – за несколько часов до сражения под Сан-Джорджио – штабной адъюнкт торопливо набросал письмо к Огиньскому, сообщая ему ответ Бонапарта.
Генерал, прочитав письмо, с минуту раздумывал, после чего сказал: «Что я могу ответить? Что я могу обещать? Напиши своему земляку, что я люблю поляков и высоко ценю их, что раздел Польши является несправедливостью, с которой я не могу смириться, что после окончания войны в Италии двинусь сам во главе французов, чтобы заставить московитов восстановить Польшу. Но скажи ему также, что поляки не должны уповать на чужеземную помощь… Все красивые слова, которые им будут говорить, не приведут ни к какой цели. Я знаю язык дипломатии… Народ, попранный своими соседями, может освободиться только с оружием в руках».
Огиньский, приводя этот ответ в своих записках, снабжает его горьким комментарием: «Я питал доверие к генералу Бонапарту, командующему в Италии французами и поляками и сражающемуся только за свободу и независимость народов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Я постарался как можно скорее вручить письма генералу. Он прочитал их и велел ехать за ним, поэтому я назавтра выехал со всем штабом, что позволило мне видеть, как спокойствие возвращается на вытянутые лица жителей Ливорно.
…Поелику мы путешествовали не ради знакомства со страной и не ради созерцания памятников старины, а для того, чтобы утвердить современное здание власти Республики в Италии, то наши стоянки повсюду были очень короткими; минута, когда генерал кончал дела, связанные с данным местом всегда была минутой нашего отъезда.
При отъезде из Болоньи я был послан вперед в Феррару, чтобы приготовить все для приема генерала, который должен был прибыть спустя два часа после нас. Прибыв в Феррару, я обратился, как положено, к высшему гражданскому лицу, именуемому «князь Мудрецов». Много ожидая от встречи с человеком, носящим такой титул, я поспешил на нее и убедился, что он является королем глупцов: старый недотепа, коему за шестьдесят и который три дня столь медленно поворачивался, что ничего не сумел сделать. Но четыре французских офицера доказали ему, что хотеть – это значит мочь; за шесть часов мы перевернули вверх ногами старое гнездо герцогов д'Эсте, и оно восстало не столько из праха, сколько из пыли. Древняя мебель, которая лет пятьдесят уже не видала дневного света, украсила огромные салоны, не подметавшиеся уже столетие. Все это вместе с обильным ужином послужило бы генералу отличной квартирой, если бы он приехал. Но неожиданно вестовой прервал эти приготовления: генерал поехал другой дорогой, а нам приказал присоединиться к армии. Мы торопливо проглотили кусок-другой, лакеи сложили все остальное, и мы уже были в штаб-квартире, прежде чем феррарцы успели перевести дух после такой тревоги.
Штаб-квартира находилась в Ровербелла, гнусной дыре в двух милях от Мантуи. Этот город, осажденный вот уже две недели, начинает ощущать недостаток во всем, и я уверен, что спустя шесть дней после начала осадных работ гарнизон сочтет за счастье сдаться в плен, как в Милане. Но чтобы подвинуть вперед подготовку этой победы, так же как и остальных, генерал берет на себя невероятный труд, и великолепно соответствует ему в этом его начальник штаба Бертье.
Я нахожусь при генерале только десять дней, но он уже дал мне возможность лично познакомиться с его поразительной активностью. Я не сомневаюсь, что при первой же стычке с неприятелем буду иметь возможность восторгаться его талантом. Поэтому пребываю здесь и не собираюсь пока что писать тебе, раньше чем смогу рассказать о сражении…
Вот и все, что мы узнаем из первого письма. Какая жалость, что Сулковский не описал подробнее свою первую встречу с Бонапартом и впечатление, которое произвел на него главнокомандующий. Описания Наполеона тех лет, запечатленные мемуаристами и польскими авторами писем, различны и нередко весьма отличаются от героических портретов Герена, барона Гро и других французских художников. Грузный, коренастый Ян Генрик Домбровский, который спустя несколько месяцев после Сулковского наблюдал Наполеона, с искренним сокрушением описывал его невзрачный вид: «Это было что-то маленькое и какое-то черно-желтое, и уж худенькое-то такое, и несчастное… и ножки этакие тоненькие-тоненькие, как чубучки…»
Впечатления Юзефа от первой встречи с Наполеоном были, видимо, совершенно иными. Невзрачный худенький человек с твердыми глазами, землистой кожей и беспорядочной гривой волос, спадающей на генеральские галуны, который нетерпеливым движением выхватил у прибывшего офицера его рекомендательные письма в штаб-квартире в Ливорно, должен был показаться Сулковскому могущественным и достойным всяческой зависти.
Это был уже не Бонапарт начала апреля: подозрительный карьерист, «генерал Вандемьер», муж любовницы Барраса, над которым все потешались, а Бонапарт последних дней июля – победоносный полководец, который в три месяца повернул ход итальянской кампании, который громил как хотел виднейших австрийских генералов, сокрушал герцогские троны, создавал республики, угрожал папской столице, имя которого со страхом и восхищением повторяли во всей Европе.
Этот новый Бонапарт являл собою полное воплощение мечтаний Юзефа. Он был молодым офицером нефранцузского происхождения, который за какие-нибудь три года продвинулся от капитана до главнокомандующего, озаренного славой подвигов . В апреле 1796 года, в Париже Сулковский мог еще просить о назначении его в Итальянскую армию ради самой Италии, в июле же в Ливорно уже должен был ставить в своих планах прежде всего на Бонапарта.
Когда сравнивают биографии этих двух гениальных юнцов – корсиканца и поляка, – то поражаются их удивительному сходству. Взять хотя бы то, что оба они почти в одно и то же время определили свои далеко идущие цели. Капитан Сулковский сформулировал свое кредо в парижском письме от мая 1793 года. За несколько месяцев до этого, также в Париже, капитан Бонапарт высказал слова, которые поныне поражают читателей его жизнеописания. В самые тяжелые дни революции он встретил на улице старуху, которая вызвала в нем жалость. Он подал ей три франка. Обрадованная нищенка воскликнула: «Желаю вам короны, господин офицер!» Невзрачный революционный офицерик отнюдь этому не удивился. «Вполне возможно», – ответил он с невозмутимой серьезностью.
Однако независимо от того или иного биографического сходства есть основания считать, что первая встреча Бонапарта с Сулковским была довольно холодной. Итальянский победитель не выносил в то время офицеров с министерскими рекомендациями. Несмотря на постоянные военные успехи, отношения его с Парижем складывались не очень хорошо. Влиятельные конкуренты делали в столице все, чтобы ослабить его позиции. Честный и образованный, но недостаточно гибкий «организатор победы», Карно резко обрушивался на него за отступления от стратегических планов. За месяц до встречи в Ливорно приведенный в ярость корсиканец пригрозил Директории отставкой. Отставку, правда, не приняли, но генерал знал, что это еще не последний спор, и оберегал свой штаб от «подсадных уток» из Парижа. Тайное разведывательное бюро Итальянской армии тщательно собирало сведения об офицерах, направляемых в штаб-квартиру, задолго до их прибытия сюда.
Сведения о Сулковском не могли настроить Бонапарта благожелательно. Покровителем молодого офицера был министр Петье, один из близких людей директора Карно Министр поддерживал Сулковского до странности сердечно, подчеркивал его особые данные для штабной работы и просил информировать его о своем протеже. Другим покровителем кандидата был генерал Шерен, начальник штаба Гоша, самого опасного соперника Бонапарта. Эти две настораживающие рекомендации не могла уравновесить любезная записочка старой парижской графоманки Фанни де Богарне. При всей своей любви к Жозефине Наполеон не принадлежал к людям, которым ближайших сотрудников подбирают тетки.
Рекомендации министра, разумеется, не были оставлены без ответа. В тот же день начальник главного штаба Итальянской армии Александр Бертье отправил Петье письмо, выдержанное в учтивых и заверительных тонах. Из письма вытекало, что главнокомандующий и его начальник штаба очень заинтересовались офицером, который сумел завоевать столь великое доверие «гражданина министра», и что они сделают все, чтобы его офицера использовать «наиболее надлежащим и соответствующим его дарованиям образом».
То, что мы знаем о положении Сулковского из его собственных писем, находится в некотором противоречии с этими официальными заверениями. Из другого письма Юзефа, посланного в Париж в последних числах сентября 1796 года, ясно видно, что протеже министра Петье и генерала Шерена первые три месяца своей итальянской службы был планомерно отстраняем от прямой штабной работы, отвечающей его «особым талантам».
Вскоре после первого разговора с Бонапартом Сулковский был, правда, назначен штабным адъюнктом, но в качестве этого адъюнкта постоянно перебрасывался с места на место, постоянно менял начальников и получал каждый раз новые задания явно линейного характера. В письмах к друзьям он жаловался, что «не видит генерала так часто, как бы того хотел».
Количество и разнообразие первых боевых заданий Сулковского было поражающим. Вначале он четыре недели командует головной походной заставой дивизии генерала Вобуа. Затем мы видим его с генералом Сент-Илером, когда он вскачь несется по берегу озера Гарда, чтобы успеть к битве под Тремолано. После окончания битвы он получает от генерала Ожеро приказ с группой карабинеров обойти австрийцев с тыла. Тогда он занимает какую-то деревню и берет в плен триста «цесарских» солдат. В другой раз он устанавливает посты на одной из переправ через Адидже. Возвращаясь с этого задания, он натыкается на австрийские войска. Тогда он собирает двести французских мародеров, бесчинствующих в деревне, и, как он скромно сообщает в письме, «дает им возможность сдержать первый напор врага». Сразу же после этого принимает участие в сражении под командованием генерала Массены. «Сражение это в целом было неудачным. Свыше тысячи наших попали в плен. Множество офицеров потеряли свой багаж, и я в том числе, они даже захватили коня главнокомандующего».
В этом лихорадочном водовороте обязанностей штабного адъюнкта Юзеф занимается еще и польскими делами. Уже в июле 1796 года парижская Депутация обращается к своему представителю в Константинополе, князю Михалу Клеофасу Огиньскому, поручая ему завязать корреспонденцию с Сулковским и склонить через него Бонапарта к участию в польских делах.
В соответствии с поручением Огиньский связался с Сулковским и в августе получил от него ответ с французским офицером, следующим из Италии в Персию через Константинополь. Содержание этого ответа князь Михал Клеофас приводит в своих воспоминаниях: «…Он дал мне понять, что ему не очень удобно говорить о польских делах с Бонапартом в ту минуту, когда этот генерал занят военными действиями в Италии; но он советовал мне написать генералу письмо от имени моих соотечественников и уверял меня, что оно будет принято благосклонно. Далее он ручался мне, что, если бы мы могли заинтересовать генерала Бонапарта, наши надежды на освобождение Польши обрели бы почву, так как этот генерал пользуется огромным доверием французов и не преминет рано или поздно стать во главе правительства ».
Последняя фраза служит великолепным свидетельством проницательности молодого адъюнкта. Ведь он написал ее за три года до переворота 18 брюмера. Итак, запомним, что еще ранней осенью 1796 года Сулковский был уверен , что главнокомандующий Итальянской армией когда-нибудь станет во главе французского правительства. И это объясняет, почему он так крепко держался за Наполеона до самой смерти.
Огиньский отличался от Сулковского политическими взглядами, но уважал его патриотизм, что и доказал в записках: «Этот молодой человек сочетал ученость и личную отвагу, полную самоотверженность ради дела свободы и все чувства доброго поляка». Огиньский незамедлительно воспользовался его советом и написал мемориал Бонапарту. С пафосом, наивно, в сугубо польском духе. Прежде всего он взывал к чувствам генерала:
…Твое сердце, которое успехи не сделали глухим к стенаниям страдающего человечества, несомненно, обливается кровью при одном представлении о стольких несчастных существах, которые еще ждут своего освобождения руками Франции… Пятнадцать миллионов поляков, некогда независимых, а ныне являющихся жертвами насилия и обстоятельств, обращают свой взгляд на Тебя. Они хотели бы разрушить преграду, отделяющую их от Тебя, дабы делить с Тобой опасности, дабы увенчать Тебя новыми лаврами и прибавить ко всем титулам, кои Ты уже заслужил, звание отца угнетенных!
Впоследствии, в 1813 году, князь Михал Клеофас усиленно оправдывался в «республиканском и эмфатическом стиле этого письма», но тогда наверняка выражал свои искренние чувства.
Сразу же после написания мемориал был послан с дипломатической почтой французского посольства в Константинополе в штаб-квартиру Бонапарта.
В результате стараний Сулковского Наполеон прочитал мемориал в его присутствии. Утром 15 сентября – за несколько часов до сражения под Сан-Джорджио – штабной адъюнкт торопливо набросал письмо к Огиньскому, сообщая ему ответ Бонапарта.
Генерал, прочитав письмо, с минуту раздумывал, после чего сказал: «Что я могу ответить? Что я могу обещать? Напиши своему земляку, что я люблю поляков и высоко ценю их, что раздел Польши является несправедливостью, с которой я не могу смириться, что после окончания войны в Италии двинусь сам во главе французов, чтобы заставить московитов восстановить Польшу. Но скажи ему также, что поляки не должны уповать на чужеземную помощь… Все красивые слова, которые им будут говорить, не приведут ни к какой цели. Я знаю язык дипломатии… Народ, попранный своими соседями, может освободиться только с оружием в руках».
Огиньский, приводя этот ответ в своих записках, снабжает его горьким комментарием: «Я питал доверие к генералу Бонапарту, командующему в Италии французами и поляками и сражающемуся только за свободу и независимость народов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24