Или сжечь? Что вы мне посоветуете?
– Оставьте все это для детей и внуков. Пусть считают, что это было вашим хобби. Или продайте что-то в универмаг, где есть секция торговли картинами. Многие покупают картины вместе с мебелью.
Ее охватили горечь и стыд, да еще гнев на Уилла, хотя она сама вынудила его высказать мнение. Гиацинта невольно вспомнила Арни, щедро заплатившего за несколько ее картин, которые гармонировали с обивкой его мебели. По крайней мере у Арни есть сердце…
Когда Уилл коснулся ее руки, Гиа резко отдернула ее. Он отошел в конец комнаты, воздел вверх руки и грустно проговорил:
– Меня нужно выгнать и расстрелять. Боже, что я сделал с вами! Вот что происходит, когда выражаешь свои мысли, не думая о последствиях! Когда же я это пойму? Я хотел лишь добра. И в глубине души вы это знаете. Зачем мне делать вас несчастной? Послушайте меня. Если вы мечтаете о карьере, она у вас в руках. Посмотрите, как все сходят с ума от восторга, глядя на ваше платье! Вам нужно…
– Это была тоже лишь копия, – презрительно бросила Гиацинта.
– Для нарядов это не имеет значения. Они все – копии. Копии копий. Сари или кружевные косынки восемнадцатого века. Вам нужна школа модельеров. Нужно научиться кроить. Чувство цвета у вас есть, это совершенно ясно.
– Разве все так просто? Может, мне лучше заняться балетом?
Уилл печально улыбнулся:
– Хорошо. У вас обнаружился сарказм. Надеюсь, немного подумав, вы простите меня за резкие слова.
– Очень легко говорить о школе модельеров. Даже если бы я захотела – а я этого не хочу, – уже слишком поздно.
– Вовсе не поздно. Если бы вам было шестьдесят, то и тогда это не было бы поздно.
– Пойдемте вниз. – Гиацинта направилась к лестнице.
За спиной она услышала вопрос Уилла:
– Кто учил вас шить?
– Бабушка.
– Она очень хорошо вас учила. Салли Додд говорит, что у вас золотые руки.
– Забавно. Моя бабушка говорила то же самое.
– Что ж, они обе правы.
Внизу Уилл замешкался, словно ожидая, что его пригласят в гостиную.
Гиацинта прекрасно понимала, чего он ждет. Однако Уилл приглашения не получит.
– Было очень приятно встретиться с вами, – любезно сказала она и направилась к входной двери.
– Гиацинта, я знаю, вы рассержены. Но послушайте меня еще раз. Я хочу, чтобы вы как-то определились в жизни. Научитесь делать модную одежду. Не откладывайте это.
– Нет, лучше послушайте вы меня. Платье имело неожиданный успех. Но это ничего не значит. У меня нет идей.
– У вас есть идеи, как были они и в вашем искусстве. Вы уже научились делать эскиз. Я предсказываю вам, что вы начнете новую жизнь.
– Новую жизнь… – с горечью повторила Гиацинта.
– Да. Вы не слишком много говорили о ваших бедах, но совершенно очевидно – что-то ранило вас очень глубоко. – Этот дом… – Уилл огляделся. – Находиться здесь одной – все равно что жить в гробнице. Оставьте его и начните новую жизнь.
Гиацинта не могла говорить. Он лишил ее последней опоры, лишил цели и уверенности в себе.
– Вы так сердиты на меня, что не подадите руки?
Гиацинта подала ему руку.
– Я забуду все, что вы сказали, и продолжу свою работу.
Уилл не ответил на эти слова.
– Спасибо за завтрак. Ваш яблочный пирог бесподобен. Я сейчас собираюсь в длительную поездку по Европе, но позвоню вам, как только вернусь.
– Счастливого пути, – сказала Гиа и закрыла дверь.
Она не смотрела ему вслед, как прошлый раз. Если Уилл намерен увидеться с ней, то он глубоко заблуждается. У Гиацинты громко стучало в ушах.
Она взбежала наверх, чтобы еще раз взглянуть на работы, которым был вынесен столь безжалостный приговор. Сколько часов, сколько радостей и надежд связаны с этими полотнами! Как посмел этот посторонний человек, случайно мелькнувший в ее жизни, прийти сюда и одним махом все растоптать! Где бы ни жила Гиацинта, она всегда была «художницей», известной и почитаемой за ее талант. Даже Джеральд ценил в ней то, что она художница.
Это невозможно перенести. Это все равно, что жестоко бить поверженного. А ведь Уилл Миллер знал, что она повержена. Он ведь сам сказал, что это очевидно.
Кровь все еще стучала в ее ушах. «Вдруг я заболею здесь одна, в этом доме, и умру? А это вполне возможно, потому что даже здоровые молодые люди могут упасть при слишком высоком давлении. Тогда я никогда уже не увижу своих детей».
Из груди Гиацинты вырвался вопль. Она бросилась к телефону и набрала номер Джеральда.
– Ты! – выкрикнула Гиацинта, услышав в трубке его голос. – Ты! Что ты со мной делаешь? Я сыта всем по горло! Верни мне детей! Я дала им жизнь! Они в гораздо большей степени мои, чем твои! Ты – воплощенное зло! Ты – бессердечный монстр! Холодный, безжалостный… Знаешь, как я презираю тебя? Я ненавижу тебя! Неужели ты смотришь в зеркало, не испытывая при этом отвращения?
– Ты опять не владеешь собой.
Он был убийственно спокоен и говорил таким тоном, словно рекламировал товар. Ах, вам нужна мебель? Стол будет красного дерева, сделан под старину, в безупречном состоянии.
– Это не так. Я лишь спрашиваю, почему ты так поступаешь со мной. Что я такого сделала тебе, что ты забрал от меня моих детей?
– Ты отлично знаешь, что можешь видеть их, Гиацинта. Я пришлю письменное подтверждение об этом до конца месяца. Тебе лишь придется должным образом уведомить меня, и…
– И ты увезешь их, сыграешь со мной такую же шутку, как в День благодарения.
– Вздор. То было недоразумение.
– Заранее спланированное.
– Если тебе доставляет удовольствие так считать, что ж, продолжай. – Гиацинта подумала, что в этот момент он небрежно пожал плечами. – Тебе не на что жаловаться, Гиацинта. Должно быть, ты читала о парах, которые живут в разных странах и не могут получить разрешение навестить своих детей.
– Они больше не мои дети, – возразила Гиа. – Они твои. Ты решаешь, когда мне увидеть их, выбираешь для них школу, одеваешь и кормишь их, наблюдаешь за тем, как они растут и взрослеют, тогда как я… – Голос у Гиацинты сорвался. – Я лишь посетительница и редкая гостья, которая привозит им подарки. Я их мать! Родная мать!
– Печальная ситуация, – негромко сказал Джеральд. – Очень печальная. Но не я ее создал. Нужно посмотреть правде в глаза.
– Я смотрю правде в глаза. И знаю, что это был несчастный случай – виной тому мои сигареты и не-осторожность. Не было ничего другого. И ты отлично это знаешь.
– Я ничего не знаю. Разве это несчастный случай, если ты смела все с двух письменных столов? Я не единственный, кто видел этот разгром, перевернутые компьютеры, телефоны. И я не единственный, кто знает о Сэнди. Ты ведь сама говорила мне, что о моем так называемом романе ходили сплетни по городу. Кстати, в соседнем городе был задержан мужчина, когда через пять или шесть лет обнаружили уличающие его доказательства. Да, ему скостили срок за хорошее поведение. И… и при этом не было ни увечий, ни смертельных случаев. Так что не жалуйся. Ты хорошо обеспечена. И будешь обеспечена еще лучше, если воспользуешься моими чеками и займешься делом.
– Не трать зря почтовые марки, Джеральд! Я никогда не воспользуюсь твоими чеками. Повсюду умирает столько людей, так почему же ты все еще жив?
– Спасибо. Это все? Дело в том, что у меня дела. Не знаю, как ты, а я занят.
Когда он повесил трубку, Гиацинта не могла прийти в себя. Я занят. Эти слова звучали рефреном в ее голове. «А мне нечего делать, – размышляла она. – Я вхожу в студию, беру кисть, жду идеи, но она не приходит. Что со мной будет? Я превращусь в раковину, внутри которой пустота».
В один из первых теплых весенних дней у бабушки случился удар. Она скончалась без стона и без боли. Ее кончина не принесла такого горя, как смерть Джима. На похоронах Гиацинта сравнивала свою жизнь с жизнью бабушки.
Перед собравшимися выступали те, кто хотел сказать несколько слов о покойной; среди них очень пожилой мужчина, который был шафером у нее на свадьбе. Приехали два дальних родственника из Огайо; пришла женщина помоложе бабушки – ее соседка. Все говорили о ней очень хорошо и прочувствованно. Слушая их, Гиацинта вспоминала образы, звуки и запахи, связанные с бабушкой и ее домом. Вспоминались вязальные спицы в корзине, запеченные яблоки, любимые бабушкины духи с ароматом ландыша, сетования старушки на то, что люди оставили на холоде какую-то беспризорную собаку.
Какой-то старик припомнил события, о которых Гиацинта никогда не слышала.
– Она пустила к себе постояльцев во время Депрессии. Готовила им еду, стирала одежду, мыла полы. До этого она никогда не делала ничего подобного, но научилась.
Когда началась война, она помогала мужу восстановить дело. Когда муж умер от рака, она взяла дело в свои руки и скопила деньги на старость. Она потеряла двух сыновей: одного на войне, а другого не так давно – это твой отец, Гиацинта, твой муж, Францина. И несмотря на все эти испытания, она высоко держала голову. Не разучилась смеяться. Сохранила интерес к жизни. Она прожила ее мужественно.
По окончании службы Гиацинта обменялась добрыми словами и воспоминаниями с собравшимися. С тяжелыми мыслями она пришла домой и лежала без сна почти до утра.
Через несколько дней Гиацинта оставила сообщение на автоответчике Францины: «Уехала в Нью-Йорк по делам. Мне нужно время на размышления. Не беспокойся. Чувствую себя отлично. Скоро вернусь».
Затем заперла дверь и поспешила к поезду.
В Нью-Йорке Гиацинта отметила для себя двадцать галерей, решив изучить каждую картину. Это будет захватывающее путешествие из итальянского Ренессанса к пейзажистам девятнадцатого века, к первым экспрессионистам, фовистам, импрессионистам, постимпрессионистам, авангардистам и прочим. После этого она должна открыть истину: живет ли в ней искусство или нет?
Путешествие длилось пять дней. Впоследствии Гиацинта вспомнила несколько наиболее острых моментов, которые, вероятно, и подвигли ее принять решение. Один из них – когда потрясенная, она узнала лицо на картине современного художника, лицо ребенка, лежащего на коленях матери. «Эмма, – подумала она, – Эмма в тот день, когда я подарила ей розовое платье». Маленькое личико выражало несказанную радость, и художник удивительно точно схватил и передал это. Передал само дыхание жизни.
«Как я сама, – спрашивала себя Гиацинта, – не сумела это уловить и передать? Уилл Миллер прав. Мои работы не способны кого-то тронуть, вызвать в ком-то радость или слезы. Мастерство у меня есть, но нет того, что не поддается определению».
И еще был разговор в Музее современного искусства. Стоя перед «Кувшинками» Моне, молодая женщина обратилась к Гиацинте:
– Это как-то непостижимо действует на тебя, правда? Когда у меня есть после работы время, я иду смотреть картины. И если что-то неладно в душе, они помогают почувствовать себя лучше, эти художники.
– Верно.
– Просто удивительно! Ну что, казалось бы, в этих цветах? Все пишут цветы. Изображают на поздравительных открытках. В чем все-таки разница?
Во Франции тогда был такой прекрасный день, и она была так счастлива! Но Джеральд почему-то безумно спешил и все было скомкано.
Гиацинта долго стояла после того, как посетители разошлись, вновь переживая тот день и думая о многих вещах: о том, что любящие люди ввели ее в заблуждение, да и она сама обманывалась, считая свои работы лучше, чем они были на самом деле.
Уилл Миллер очень удивился бы, узнав – хотя никогда этого не узнает, – что скорее всего Гиацинта последует его совету. Ей заплатили на удивление много за ее платья! Конечно, шитье – не то, чему она собиралась и надеялась посвятить жизнь, но многие ли делают то, на что рассчитывали и надеялись? И шитье не бесплодная фантазия, а вполне реальное дело.
На шестой день Гиацинта приняла решение. Она села в такси и, не давая себе времени на размышления, записалась в первоклассную школу модельеров.
– Ты считаешь меня каким-то капризным, своенравным ребенком, который ударился в бега, – сказала она, вернувшись домой.
Францина возразила:
– Возраст тут ни при чем. И не упрекай меня. Укатила в неизвестном направлении со словами: «Мне нужно время на размышления». Какие только ужасные мысли не приходили мне в голову! Может, ты…
– Совершила самоубийство? Нет и нет. Ты должна радоваться. Ты постоянно говорила, что я должна заполнять свое время, и была совершенно права. Вот я сейчас этим и занимаюсь.
Но Францину не так-то легко было умиротворить.
– Ты огорчила даже своего друга. Арни звонил мне после того, как три дня подряд пытался связаться с тобой по телефону. Тебе следует поблагодарить его.
Арни, сидевший в кожаном кресле с подголовником, отмахнулся.
– У вашей матери и у меня были одни и те же страхи. Вы должны знать правду. Я боялся за детей. Думал, что если вы что-то с собой сделали… словом, поэтому и прилетел сюда. Я ни с кем это не обсуждал, сказал, что у меня дела в Нью-Йорке.
– Мне очень жаль, что расстроила вас, но для страхов нет причин. Я никогда не сделаю этого. Я не причиню такой боли детям. Надеюсь, с ними все в порядке, иначе вы сказали бы мне, Арни, не так ли?
– Да, они чувствуют себя превосходно. Я вижу их два-три раза в неделю. Мы занимаемся в одном и том же плавательном клубе. Они берут там уроки. Видели бы вы Эмму… – Он вдруг в смущении запнулся.
– В самом деле, если бы она только видела, – вставила Францина.
Наступила напряженная тишина. Францина и Арни смотрели на Гиацинту, потупившую глаза. Не поднимая головы, она ощущала на себе их взгляды, и они, казалось, жгли ее.
Нарушив молчание, Францина сказала:
– Вся эта затея представляется мне эксцентричной. Почему бы тебе не вернуться к реставрации произведений искусства? Ведь ты любила эту работу.
– Потому что я всего лишь начинающая в этой области. Чтобы стать мастером, требуются годы. А мне нужны деньги.
– Перестань нести вздор, Гиацинта. Ты видела дом, в котором живет Джеральд. Простите, Арни. Джеральд – ваш партнер, чему я, честно говоря, удивляюсь. Я благодарна вам за вашу доброту, но все-таки…
– Я не принимаю ничью сторону, – возразил Арни. – Джеральд это знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37