https://wodolei.ru/catalog/dushevie_dveri/steklyannye/bez-poddona/
Однако Арни совсем другой. Он нравился Францине.
– Если вы в самом деле хотите мне помочь, – отозвалась она, – расскажите, что происходит с вашим партнером. Гиацинта все скрывает. Ситуация очень трудная, и я места не нахожу от тревоги.
Арни вздохнул.
– Если бы я мог что-то вам рассказать, то непременно сделал бы это. Я с большой симпатией отношусь к Гиа, и мне не нравится то, что она отделена от детей. Это неправильно. Но я ничего не могу вытянуть из Джеральда, поэтому отказался от попыток что-нибудь выпытать. Ситуация весьма деликатная.
– Понимаю. Партнеры не разрывают деловых отношений, если у одного из них возникли семейные проблемы.
– Верно. Джеральд – блестящий хирург и… – Арни смущенно улыбнулся, – ведет бурный образ жизни. Как звали того парня, кто хотел обладать всеми женщинами? Дон Жуан?
– Значит, именно на это он тратит свое свободное время?
– Не думайте, что Джеральд не уделяет внимания детям. Он обожает их. У детей замечательная няня, которая проявляет трогательную заботу о них. Джеральд любит похвастаться детьми. Гордится ими.
– Ну да, потому что они оба красивы.
– Джеральд пытается поговорить с Гиа, но она вешает трубку.
– Она не может разговаривать с ним, Арни. Для нее это невыносимо. Он убил в ней веру в людей… Или почти убил, потому что Гиацинта все же доверяет вам.
– Надеюсь, что это так. Я готов сделать все, чтобы помочь ей.
– Видит Бог, я тоже, но до тех пор, пока она или кто-то другой не скажет, что у нее на душе, я ничего не могу сделать. Я все время думаю о том, как она останется одна в доме, когда мы уедем. – Францина тяжело вздохнула. – Такая нежная и доверчивая! Всегда доброжелательная! Даже ребенком она была добра в отличие от других детей, маленьких эгоистичных созданий. Ведь Гиацинта всегда была такой… порядочной. Вы знаете об этом?
Арни кивнул.
– Конечно, знаю.
Молодые тополя в соседнем дворе отбрасывали темно-синие тени на чистый снег. Гиацинта, позабыв о холоде, одиноко стояла у открытых дверей и смотрела на четкие ровные полосы. «Хорошо бы написать этюд акварелью», – подумала она.
Все уехали. Дом опустел; ни мокрых полотенец на полу в ванной, ни разбросанных в зале игрушек, ни настольных игр на кухонном столе. Стояла полная тишина.
Они плакали. Даже мальчик, хотя и стремился казаться мужественным, поскольку был на три года старше сестры, в конце концов не выдержал. Он спрашивал, не виноват ли, не сердита ли мать на него за непослушание. Или, может, отец сердится на него за то, что он дразнит Эмму?
– Я буду каждый день звонить вам, – пообещала Гиацинта. Да, она обещала и объясняла, говорила, как любит их; неуклюже извинялась за то, что бабушка больна; успокаивала детей, и они наконец заснули.
Итак, дети уехали. «Может, похитить их, – думала Гиацинта, – и продать этот дом? Он записан на мое имя. Воспользуюсь небольшими деньгами, которые оставил отец, да и Францина мне поможет, а также братья, если понадобится. Продам дом, а затем заберу детей и уеду из страны как можно дальше: в Австралию, в Сибирь – куда угодно, лишь бы скрыться».
Но это все вздор. Для них это будет плохо и страшно. Джеральд найдет способ вернуть детей, придет в ярость и предаст гласности все случившееся.
Поджог… Погиб человек…
* * *
Внезапно ртутный столбик поднялся, и в январе началась оттепель. Снег стал рыхлым и вязким. Поддавшись первому побуждению, Гиацинта начала писать снежный пейзаж, но после нескольких попыток поняла, что не может найти правильной тональности, и отложила кисти. Мысли ее блуждали далеко.
Сердце ее сжималось от страха. Она понимала, что должна «что-то делать». Такой совет дал бы ей любой человек. Францина изо всех сил старалась не поддаться панике: «Ах, бедная Францина, сколько неприятностей я ей причинила!» – и утверждала, что нужно «что-то делать». Мойра осторожно и ненавязчиво рекомендовала то же самое. И даже Арни, разговаривая с Гиацинтой по телефону, проявлял деликатность, но все же спрашивал, что она собирается «делать».
Сейчас Гиацинта шила платье для Салли Додд. На прошлой неделе управляющий детским отделом спросил, не сошьет ли она с полдюжины таких платьев для клиентов, и Гиацинта согласилась. Теперь повторение того же узора стало для нее процессом автоматическим.
Однажды пришел Уилл Миллер. Перед этим он позвонил по телефону. И буквально загнал Гиацинту в угол, прося разрешения заглянуть к ней. Гиацинта не нашла причин отказать ему. Ведь она обедала с ним, то есть приняла его предложение. Разве не следует предложить ему что-то взамен? Этого требуют даже правила хорошего тона.
Вообще-то она должна была бы обрадоваться приятному собеседнику, но в ее ситуации он создавал осложнения и нужно было каким-то образом отделаться от него после первого же визита. Тем не менее нехитрые приготовления к завтраку с ним оказали на Гиацинту благотворное воздействие. Она красиво накрыла стол, привела дом в идеальный порядок. В ней заговорила гордость. Гиацинта купила нарциссы, стейки из семги и зелень для салата. Она погладила льняные салфетки, которые не использовала со времени последнего семейного завтрака; проверила дом, желая убедиться, что Эмма и Джерри не оставили следов своего пребывания, – незачем чужому человеку что-либо знать о ее личной жизни и проблемах.
Однако, появившись в доме, Уилл повел себя совсем не как посторонний.
– Заметили во мне какие-нибудь перемены? – весело спросил он.
– Исчезли очки в роговой оправе.
– Правильно. Теперь у меня контактные линзы. Дело в том, что я носил очки лишь потому, что мне посоветовали выглядеть постарше. Сейчас, когда мне за тридцать, я хочу выглядеть моложе. О, какой симпатичный дом! Он похож на вас. Я себе представлял что-то вроде этого. Да вы шьете новое платье!
Рядом со стулом в общей комнате стояла открытая корзина с шитьем. Оставила ли она ее сознательно, чтобы Уилл заметил? Гиацинта не знала этого.
– Я слышал, что Салли Додд в восторге от вашего платья. Насколько я знаю, вас попросили сделать еще несколько.
– Да, но это последние. Мое дело – живопись. Я должна вернуться к ней.
– Вы говорили, что покажете мне кое-что…
– Да, конечно. После завтрака. Ведь вы, должно быть, голодны?
Когда банальности остались позади, диалог оживился. Гиацинта пользовалась тем, что сохранилось у нее в закоулках памяти, поскольку за последнее время новых знаний у нее не прибавилось. Впрочем, Уилл не подозревал об этом. И, судя по живому интересу в его глазах, разговор доставлял ему удовольствие.
Однако вскоре Гиацинта заметила, что он то ли нервничает, то ли испытывает напряжение. Может, ему не по себе? Нет, конечно же, не в этом дело. Уилл был столь же разговорчив, как и в две предыдущие встречи, но, похоже, слегка торопился. Как если бы хотел побыстрее покончить с несущественными, но обязательными темами и перейти к чему-то другому.
Приступив к яблочному пирогу, он помолчал, а затем смущенно спросил о разводе.
– Скажите, вы уже приближаетесь к окончанию ваших бед?
– Все движется медленно.
– И тем не менее болезненно. У меня нет личного опыта. Я лишь соприкоснулся с этим, о чем должен вам рассказать, если мы хотим лучше узнать друг друга. У меня был роман с замужней женщиной. Она разводилась. Это было мучительно для нее и еще более мучительно для детей. Кстати, я не был причиной развода. Ее муж даже не знал о моем существовании. То есть я не был причиной развода в юридическом смысле. Однако боюсь, что в моральном и в эмоциональном плане меня в какой-то мере можно обвинить. И я вышел из игры. Это было весьма болезненно.
Зачем он ей все это рассказывает?
– Видите ли, я знал, что они должны остаться вместе. Кое о чем мне рассказали, кое-что я почувствовал сам, и это привело меня к выводу, что они разберутся в своих отношениях, если попытаются. Полагаю, люди слишком легкомысленно относятся к разводу, особенно если у них есть дети.
Уилл ждал ответа Гиацинты, но она молчала.
– Я вовсе не святой, Гиацинта. Я не фат и не ханжа. Но что-то помогло мне занять правильную позицию, – тут Уилл улыбнулся, – потому что они снова сошлись. И у них даже появился после этого еще один ребенок.
Гиацинта была глубоко тронута.
– Я высоко оцениваю ваш поступок. Но здесь совершенно иной случай. Мы никогда не будем снова вместе. Никогда!
Почему она заявила это с такой твердостью? Ведь было бы лучше, если бы Уилл думал иначе – тогда бы он больше к ней не пришел.
– В таком случае вам станет легче, не так ли? Тем более что у вас нет детей.
Почему она не возразила? Ей следовало сказать правду. Но тогда Уилл спросил бы о детях. Разве не странно, что за время двух продолжительных бесед она даже не упомянула о них?
Пожалуй, надо незаметно сменить тему.
– Да, надеюсь, скоро все завершится. Но кто знает? А пока я сосредоточусь на живописи. Боюсь показаться высокопарной, но живопись – самое главное в моей жизни. Или это все же звучит напыщенно?
– Вовсе нет. Вам не кажется, что Цукерман мог сказать то же самое о своей скрипке? Это здорово, что вы полны энтузиазма. Может, покажете мне что-нибудь сейчас?
Они пошли наверх. Памятуя о своем прежнем доме, Гиацинта украсила лестницу фотографиями, хотя пока их было лишь две – Джима и Францины. Уилл остановился и посмотрел на них.
– Вы похожи на отца, – заметил он. – Должно быть, он был спокойный человек. Деликатный и серьезный, как вы.
Наверху яркий свет заливал зал. Гиацинта смутилась.
– Не могу говорить о себе, но отец был действительно спокойный. А вот мать совсем другая. Она у нас красавица.
– Говорите, красавица? Возможно, но я предпочел бы вас. Ваша мать, безусловно, хороша собой, но у вас интересное лицо. Оно излучает свет. Хочется снова и снова смотреть в эти прекрасные глаза, хотя они несколько великоваты для лица, на красивый рот, на подбородок. Да, на вас хочется смотреть снова и снова.
Обрадованная, удивленная и слегка смущенная, Гиацинта пробормотала слова благодарности и повела Уилла к картинам. Его комплименты по поводу ее внешности, конечно же, повергли Гиацинту в растерянность, зато высокая оценка ее работ была ожидаема и желанна. Она тихо стояла на месте, пока Уилл медленно шел вдоль стен.
Он остановился перед любимой работой Гиацинты – Джим в кресле и Францина в белом вечернем платье. Внимательно осмотрев портрет полного сынишки Мойры, Уилл направился к пейзажам: пара на гребной шлюпке на темном озере, зимний пейзаж с метелью и солнцем. Он останавливался перед каждым полотном, склоняя голову набок, отступал назад. Уилл был явно не из тех, кто, не слишком интересуясь искусством, говорит банальности художнику. Проходили минуты, и волнение Гиацинты все более усиливалось.
Последнюю картину она считала своей лучшей работой. Это был натюрморт с морковью и ноготками в корзине садовника. Оранжевые и желтые цвета напоминали по колориту Матисса. В этом была некая дерзость.
– Вы продали много картин?
– Ну, наверное, с дюжину. – Гиацинта мысленно прикинула, сколько картин ушло. Арни купил две. – В основном людям, которых я знаю. У меня еще не было настоящей выставки, – пояснила она, – но я намерена устроить ее.
Помолчав, Уилл спросил:
– Вы часто ходите в музеи? Помню, вы как-то говорили, что работали в одном из музеев.
– Нет, сейчас редко, но я была во многих, притом в самых лучших. Теперь я только мечтаю о том, что в один прекрасный день вхожу в музей и вижу мою картину на стене.
– В «Метрополитен» или в Лувре?
– Ну, пусть не в них. Многие ли могут на это рассчитывать? Для этого нужно быть гением.
– Так где бы вы хотели видеть ваши работы?
– В галерее, куда приходят ценители искусства, чтобы купить хорошие картины. На Мэдисон-авеню в Нью-Йорке, например, или на левом берегу Сены в Париже.
– Это трудная задача. – Уилл с сомнением покачал головой.
– Вы не верите в то, что это может случиться?
– В любой сфере не следует метить слишком высоко. – Уилл улыбнулся.
Внезапно Гиа поняла, что он не выказал восхищения, не похвалил ее полотна. Такого с ней еще не было.
– Вам не понравилась ни одна из моих картин? Скажите правду. Я не обижусь.
Уилл с сомнением посмотрел на нее и сказал, что он не искусствовед, а лишь любитель живописи, поэтому не может считаться экспертом.
Его уклончивость вызвала у нее раздражение.
– Пожалуйста, Уилл, скажите правду, не скрывайте ее от меня.
– Ну ладно. Вас это не обрадует, но я все же скажу, потому что вы очень нравитесь мне, Гиацинта. Так вот: хотите ли вы денег или славы, но эта работа не принесет вам ни того ни другого. Вы очень мечтали об этом и либо сами обманулись, либо вас ввели в заблуждение другие. Все, что здесь находится, – подражательно.
Да как он смеет! Уилл прямо и смело стоял перед ней, уверенный в своей правоте. Слова его были жестоки и безжалостны.
– Правда, в искусстве немало подражательного. Появляются тысячи новоявленных импрессионистов. Но даже у них есть нечто такое, что трудно определить, однако вы узнаете это, когда увидите. Есть разница между настоящим исполнителем Моцарта и тапером.
Гиацинта была потрясена и раздавлена. Если бы ей удалось найти предлог и выпроводить его из дома, она немедленно сделала бы это.
Уилл продолжал:
– У вас здесь есть все – от рокуэлловского босоногого фермерского мальчишки до бледных тернеровских закатов над Лондоном. У вас чувствуется большое мастерство. Но этого недостаточно. Вы… – И вдруг, словно осознав, что делает, он оборвал себя. – Ой, простите, Гиацинта. Я не хотел вас обидеть. Напротив, хотел помочь. Узнав вас, я понял, что ваша жизнь подверглась большим испытаниям, гораздо большим, чем вы готовы это признать. Поэтому не растрачивайте попусту надежды и энергию. Я не стал бы говорить все это, если бы не понимал, сколько труда вложено в эти полотна! Должно быть, это годы усилий! Сегодня наша третья встреча, и каждый раз вы вдохновенно говорили об искусстве. Поэтому и я так настойчив. Я никогда не решился бы обидеть вас, Гиацинта!
– Так для чего тогда все это? – горячо спросила она. – Может, мне выбросить все в мусорный ящик?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Если вы в самом деле хотите мне помочь, – отозвалась она, – расскажите, что происходит с вашим партнером. Гиацинта все скрывает. Ситуация очень трудная, и я места не нахожу от тревоги.
Арни вздохнул.
– Если бы я мог что-то вам рассказать, то непременно сделал бы это. Я с большой симпатией отношусь к Гиа, и мне не нравится то, что она отделена от детей. Это неправильно. Но я ничего не могу вытянуть из Джеральда, поэтому отказался от попыток что-нибудь выпытать. Ситуация весьма деликатная.
– Понимаю. Партнеры не разрывают деловых отношений, если у одного из них возникли семейные проблемы.
– Верно. Джеральд – блестящий хирург и… – Арни смущенно улыбнулся, – ведет бурный образ жизни. Как звали того парня, кто хотел обладать всеми женщинами? Дон Жуан?
– Значит, именно на это он тратит свое свободное время?
– Не думайте, что Джеральд не уделяет внимания детям. Он обожает их. У детей замечательная няня, которая проявляет трогательную заботу о них. Джеральд любит похвастаться детьми. Гордится ими.
– Ну да, потому что они оба красивы.
– Джеральд пытается поговорить с Гиа, но она вешает трубку.
– Она не может разговаривать с ним, Арни. Для нее это невыносимо. Он убил в ней веру в людей… Или почти убил, потому что Гиацинта все же доверяет вам.
– Надеюсь, что это так. Я готов сделать все, чтобы помочь ей.
– Видит Бог, я тоже, но до тех пор, пока она или кто-то другой не скажет, что у нее на душе, я ничего не могу сделать. Я все время думаю о том, как она останется одна в доме, когда мы уедем. – Францина тяжело вздохнула. – Такая нежная и доверчивая! Всегда доброжелательная! Даже ребенком она была добра в отличие от других детей, маленьких эгоистичных созданий. Ведь Гиацинта всегда была такой… порядочной. Вы знаете об этом?
Арни кивнул.
– Конечно, знаю.
Молодые тополя в соседнем дворе отбрасывали темно-синие тени на чистый снег. Гиацинта, позабыв о холоде, одиноко стояла у открытых дверей и смотрела на четкие ровные полосы. «Хорошо бы написать этюд акварелью», – подумала она.
Все уехали. Дом опустел; ни мокрых полотенец на полу в ванной, ни разбросанных в зале игрушек, ни настольных игр на кухонном столе. Стояла полная тишина.
Они плакали. Даже мальчик, хотя и стремился казаться мужественным, поскольку был на три года старше сестры, в конце концов не выдержал. Он спрашивал, не виноват ли, не сердита ли мать на него за непослушание. Или, может, отец сердится на него за то, что он дразнит Эмму?
– Я буду каждый день звонить вам, – пообещала Гиацинта. Да, она обещала и объясняла, говорила, как любит их; неуклюже извинялась за то, что бабушка больна; успокаивала детей, и они наконец заснули.
Итак, дети уехали. «Может, похитить их, – думала Гиацинта, – и продать этот дом? Он записан на мое имя. Воспользуюсь небольшими деньгами, которые оставил отец, да и Францина мне поможет, а также братья, если понадобится. Продам дом, а затем заберу детей и уеду из страны как можно дальше: в Австралию, в Сибирь – куда угодно, лишь бы скрыться».
Но это все вздор. Для них это будет плохо и страшно. Джеральд найдет способ вернуть детей, придет в ярость и предаст гласности все случившееся.
Поджог… Погиб человек…
* * *
Внезапно ртутный столбик поднялся, и в январе началась оттепель. Снег стал рыхлым и вязким. Поддавшись первому побуждению, Гиацинта начала писать снежный пейзаж, но после нескольких попыток поняла, что не может найти правильной тональности, и отложила кисти. Мысли ее блуждали далеко.
Сердце ее сжималось от страха. Она понимала, что должна «что-то делать». Такой совет дал бы ей любой человек. Францина изо всех сил старалась не поддаться панике: «Ах, бедная Францина, сколько неприятностей я ей причинила!» – и утверждала, что нужно «что-то делать». Мойра осторожно и ненавязчиво рекомендовала то же самое. И даже Арни, разговаривая с Гиацинтой по телефону, проявлял деликатность, но все же спрашивал, что она собирается «делать».
Сейчас Гиацинта шила платье для Салли Додд. На прошлой неделе управляющий детским отделом спросил, не сошьет ли она с полдюжины таких платьев для клиентов, и Гиацинта согласилась. Теперь повторение того же узора стало для нее процессом автоматическим.
Однажды пришел Уилл Миллер. Перед этим он позвонил по телефону. И буквально загнал Гиацинту в угол, прося разрешения заглянуть к ней. Гиацинта не нашла причин отказать ему. Ведь она обедала с ним, то есть приняла его предложение. Разве не следует предложить ему что-то взамен? Этого требуют даже правила хорошего тона.
Вообще-то она должна была бы обрадоваться приятному собеседнику, но в ее ситуации он создавал осложнения и нужно было каким-то образом отделаться от него после первого же визита. Тем не менее нехитрые приготовления к завтраку с ним оказали на Гиацинту благотворное воздействие. Она красиво накрыла стол, привела дом в идеальный порядок. В ней заговорила гордость. Гиацинта купила нарциссы, стейки из семги и зелень для салата. Она погладила льняные салфетки, которые не использовала со времени последнего семейного завтрака; проверила дом, желая убедиться, что Эмма и Джерри не оставили следов своего пребывания, – незачем чужому человеку что-либо знать о ее личной жизни и проблемах.
Однако, появившись в доме, Уилл повел себя совсем не как посторонний.
– Заметили во мне какие-нибудь перемены? – весело спросил он.
– Исчезли очки в роговой оправе.
– Правильно. Теперь у меня контактные линзы. Дело в том, что я носил очки лишь потому, что мне посоветовали выглядеть постарше. Сейчас, когда мне за тридцать, я хочу выглядеть моложе. О, какой симпатичный дом! Он похож на вас. Я себе представлял что-то вроде этого. Да вы шьете новое платье!
Рядом со стулом в общей комнате стояла открытая корзина с шитьем. Оставила ли она ее сознательно, чтобы Уилл заметил? Гиацинта не знала этого.
– Я слышал, что Салли Додд в восторге от вашего платья. Насколько я знаю, вас попросили сделать еще несколько.
– Да, но это последние. Мое дело – живопись. Я должна вернуться к ней.
– Вы говорили, что покажете мне кое-что…
– Да, конечно. После завтрака. Ведь вы, должно быть, голодны?
Когда банальности остались позади, диалог оживился. Гиацинта пользовалась тем, что сохранилось у нее в закоулках памяти, поскольку за последнее время новых знаний у нее не прибавилось. Впрочем, Уилл не подозревал об этом. И, судя по живому интересу в его глазах, разговор доставлял ему удовольствие.
Однако вскоре Гиацинта заметила, что он то ли нервничает, то ли испытывает напряжение. Может, ему не по себе? Нет, конечно же, не в этом дело. Уилл был столь же разговорчив, как и в две предыдущие встречи, но, похоже, слегка торопился. Как если бы хотел побыстрее покончить с несущественными, но обязательными темами и перейти к чему-то другому.
Приступив к яблочному пирогу, он помолчал, а затем смущенно спросил о разводе.
– Скажите, вы уже приближаетесь к окончанию ваших бед?
– Все движется медленно.
– И тем не менее болезненно. У меня нет личного опыта. Я лишь соприкоснулся с этим, о чем должен вам рассказать, если мы хотим лучше узнать друг друга. У меня был роман с замужней женщиной. Она разводилась. Это было мучительно для нее и еще более мучительно для детей. Кстати, я не был причиной развода. Ее муж даже не знал о моем существовании. То есть я не был причиной развода в юридическом смысле. Однако боюсь, что в моральном и в эмоциональном плане меня в какой-то мере можно обвинить. И я вышел из игры. Это было весьма болезненно.
Зачем он ей все это рассказывает?
– Видите ли, я знал, что они должны остаться вместе. Кое о чем мне рассказали, кое-что я почувствовал сам, и это привело меня к выводу, что они разберутся в своих отношениях, если попытаются. Полагаю, люди слишком легкомысленно относятся к разводу, особенно если у них есть дети.
Уилл ждал ответа Гиацинты, но она молчала.
– Я вовсе не святой, Гиацинта. Я не фат и не ханжа. Но что-то помогло мне занять правильную позицию, – тут Уилл улыбнулся, – потому что они снова сошлись. И у них даже появился после этого еще один ребенок.
Гиацинта была глубоко тронута.
– Я высоко оцениваю ваш поступок. Но здесь совершенно иной случай. Мы никогда не будем снова вместе. Никогда!
Почему она заявила это с такой твердостью? Ведь было бы лучше, если бы Уилл думал иначе – тогда бы он больше к ней не пришел.
– В таком случае вам станет легче, не так ли? Тем более что у вас нет детей.
Почему она не возразила? Ей следовало сказать правду. Но тогда Уилл спросил бы о детях. Разве не странно, что за время двух продолжительных бесед она даже не упомянула о них?
Пожалуй, надо незаметно сменить тему.
– Да, надеюсь, скоро все завершится. Но кто знает? А пока я сосредоточусь на живописи. Боюсь показаться высокопарной, но живопись – самое главное в моей жизни. Или это все же звучит напыщенно?
– Вовсе нет. Вам не кажется, что Цукерман мог сказать то же самое о своей скрипке? Это здорово, что вы полны энтузиазма. Может, покажете мне что-нибудь сейчас?
Они пошли наверх. Памятуя о своем прежнем доме, Гиацинта украсила лестницу фотографиями, хотя пока их было лишь две – Джима и Францины. Уилл остановился и посмотрел на них.
– Вы похожи на отца, – заметил он. – Должно быть, он был спокойный человек. Деликатный и серьезный, как вы.
Наверху яркий свет заливал зал. Гиацинта смутилась.
– Не могу говорить о себе, но отец был действительно спокойный. А вот мать совсем другая. Она у нас красавица.
– Говорите, красавица? Возможно, но я предпочел бы вас. Ваша мать, безусловно, хороша собой, но у вас интересное лицо. Оно излучает свет. Хочется снова и снова смотреть в эти прекрасные глаза, хотя они несколько великоваты для лица, на красивый рот, на подбородок. Да, на вас хочется смотреть снова и снова.
Обрадованная, удивленная и слегка смущенная, Гиацинта пробормотала слова благодарности и повела Уилла к картинам. Его комплименты по поводу ее внешности, конечно же, повергли Гиацинту в растерянность, зато высокая оценка ее работ была ожидаема и желанна. Она тихо стояла на месте, пока Уилл медленно шел вдоль стен.
Он остановился перед любимой работой Гиацинты – Джим в кресле и Францина в белом вечернем платье. Внимательно осмотрев портрет полного сынишки Мойры, Уилл направился к пейзажам: пара на гребной шлюпке на темном озере, зимний пейзаж с метелью и солнцем. Он останавливался перед каждым полотном, склоняя голову набок, отступал назад. Уилл был явно не из тех, кто, не слишком интересуясь искусством, говорит банальности художнику. Проходили минуты, и волнение Гиацинты все более усиливалось.
Последнюю картину она считала своей лучшей работой. Это был натюрморт с морковью и ноготками в корзине садовника. Оранжевые и желтые цвета напоминали по колориту Матисса. В этом была некая дерзость.
– Вы продали много картин?
– Ну, наверное, с дюжину. – Гиацинта мысленно прикинула, сколько картин ушло. Арни купил две. – В основном людям, которых я знаю. У меня еще не было настоящей выставки, – пояснила она, – но я намерена устроить ее.
Помолчав, Уилл спросил:
– Вы часто ходите в музеи? Помню, вы как-то говорили, что работали в одном из музеев.
– Нет, сейчас редко, но я была во многих, притом в самых лучших. Теперь я только мечтаю о том, что в один прекрасный день вхожу в музей и вижу мою картину на стене.
– В «Метрополитен» или в Лувре?
– Ну, пусть не в них. Многие ли могут на это рассчитывать? Для этого нужно быть гением.
– Так где бы вы хотели видеть ваши работы?
– В галерее, куда приходят ценители искусства, чтобы купить хорошие картины. На Мэдисон-авеню в Нью-Йорке, например, или на левом берегу Сены в Париже.
– Это трудная задача. – Уилл с сомнением покачал головой.
– Вы не верите в то, что это может случиться?
– В любой сфере не следует метить слишком высоко. – Уилл улыбнулся.
Внезапно Гиа поняла, что он не выказал восхищения, не похвалил ее полотна. Такого с ней еще не было.
– Вам не понравилась ни одна из моих картин? Скажите правду. Я не обижусь.
Уилл с сомнением посмотрел на нее и сказал, что он не искусствовед, а лишь любитель живописи, поэтому не может считаться экспертом.
Его уклончивость вызвала у нее раздражение.
– Пожалуйста, Уилл, скажите правду, не скрывайте ее от меня.
– Ну ладно. Вас это не обрадует, но я все же скажу, потому что вы очень нравитесь мне, Гиацинта. Так вот: хотите ли вы денег или славы, но эта работа не принесет вам ни того ни другого. Вы очень мечтали об этом и либо сами обманулись, либо вас ввели в заблуждение другие. Все, что здесь находится, – подражательно.
Да как он смеет! Уилл прямо и смело стоял перед ней, уверенный в своей правоте. Слова его были жестоки и безжалостны.
– Правда, в искусстве немало подражательного. Появляются тысячи новоявленных импрессионистов. Но даже у них есть нечто такое, что трудно определить, однако вы узнаете это, когда увидите. Есть разница между настоящим исполнителем Моцарта и тапером.
Гиацинта была потрясена и раздавлена. Если бы ей удалось найти предлог и выпроводить его из дома, она немедленно сделала бы это.
Уилл продолжал:
– У вас здесь есть все – от рокуэлловского босоногого фермерского мальчишки до бледных тернеровских закатов над Лондоном. У вас чувствуется большое мастерство. Но этого недостаточно. Вы… – И вдруг, словно осознав, что делает, он оборвал себя. – Ой, простите, Гиацинта. Я не хотел вас обидеть. Напротив, хотел помочь. Узнав вас, я понял, что ваша жизнь подверглась большим испытаниям, гораздо большим, чем вы готовы это признать. Поэтому не растрачивайте попусту надежды и энергию. Я не стал бы говорить все это, если бы не понимал, сколько труда вложено в эти полотна! Должно быть, это годы усилий! Сегодня наша третья встреча, и каждый раз вы вдохновенно говорили об искусстве. Поэтому и я так настойчив. Я никогда не решился бы обидеть вас, Гиацинта!
– Так для чего тогда все это? – горячо спросила она. – Может, мне выбросить все в мусорный ящик?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37