Кот, и только кот портит их домашних
Манек и Катек. По улице не пройти и в хату не вступить - всюду одного
только рыжего окраса коты. Борьба партий проходила с переменным успе-
хом, в зависимости от времени суток. По ночам верх одерживали женщины.
Мужики с ними соглашались: кошка. А когда рассветало и надо было вста-
вать, приниматься за работу, мужики обретали себя и выдавали что-то
вроде: нет, все же это кот.
Я жил один и потому не колебался. Твердо держался мужской линии. И
хотя судьба Земли волновала меня куда больше кошачьего пола, все же не
удержался, чтобы не удостовериться своими глазами, какая все же партия
идет правильной дорогой, к какой в случае чего присоединяться. Похоже
было - к мужской, хотя коту пришлась не по нраву моя настырность. Ка-
кой же это кот любит, чтобы ему заглядывали под хвост даже при решении
партийных вопросов? Он раскровенил мне руки и вырвался. Ощерил зубы,
словно предупреждал, что дотошное правдоискательство может плохо для
меня кончиться. И я понял белорусского классика, который сказал, что
за правду мало стоять, за правду надо и посидеть. И я не без оснований
опасался за свои горло и глаза, потому что он стал охотиться за ними.
Спас меня Марка. Оказывается, я напрасно обижался на него.
- Псик. Кинь придуряться, - сказал он коту. - Иди ко мне.
И бешеного кота словно подменили. Такой сразу стал домашний, ласко-
вый и послушный. Заморгал и пополз на животе к Марку.
- Диво, да и только, - сказал я, заторопился, пытаясь сказать
что-то еще, разговорить Марка. Но он не отозвался на мой голос, как в
свое время и этот рыжий кот. Сделал вид, будто меня нет, а может, и на
самом деле я для него не существовал. На всем белом свете были только
Марка да кот. Кот на животе подполз к его кирзачам и узеньким быстрым
языком облизал их.
- Вставай, - сказал ему Марка, - пошли.
И не оглядываясь, первым ступил на высокий порог. Прошагал по отк-
рытой веранде и взялся за клямку дверей в хату. Кот послушно потянулся
за ним.
- Что же это такое? - с удивлением и где-то даже испугом обратился
я к старому плотнику.
- Помолчи, - коротко осек он меня. Но тут же смилостивился: - Не
мешай им, человече. Они лучше нас знают, что делают. И делают по-чело-
вечески, как заведено.
Марка открыл двери, отступил немного назад, пропустил кота. И кот
вошел в хату. Вольно стал посреди ее и вопросительно посмотрел. Марка
трижды кивнул головой:
- Слухай, нюхай, смотри.
- Так, так... - затакал отец Марка. Я молчал, потому что сам слу-
шал, нюхал и смотрел.
То же делал и кот. Только я не трогался, не сходил с места, а кот
трижды по кругу обошел хату, заглянул и обнюхал каждый угол. В одном
что-то обеспокоился, припал носом ко мху, выдрал клок его из стены и
ударил по нему лапой. Из того клока мха вылетел молодой еще, черный
шмель. Кот не дал ему подняться, сгреб на взлете лапой, раздавил на
полу и проглотил.
- Так, один попался, - отозвался отец Марка. Кот же что-то удовлет-
воренно проворчал, почихал в угол. Может, отдавая должное не только
своей ловкости, но и ловкости шмеля, вспомнил его сладкий мед. Закон-
чил обход хаты. И подгребся уже не к Марку, а ко мне.
- Чисто, чисто, - услышал я довольный голос старого. - Докладывает,
мух и мин в хате нет. Хозяина признает. Теперь он твой, человече.
Но то котиное признание пришлось не совсем мне по вкусу. На свою
беду, растрогавшись, я сел на стул и взял кота на руки. Гладил его по
шерсти и против шерсти, по голове и меж ушей, под горлом, где, знал,
коты особенно любят, чтобы их гладили. И он прижмуривал глаза и мурлы-
кал, словно это была не моя шершавая ладонь, а ласковый язык его мате-
ри. Мурлыкал и от удовольствия замирал, и выпускал во всю свою длину
когти. А когти у него были что надо, на все сто. Есть такой милый лес-
ной зверек - рысь. И я думаю, что дикий кот на моих коленях по когтям
не уступил бы рыси. Не уступил бы их остроте и хищной мощи. Я вспоми-
нал коршуна и не завидовал ему.
Кот ласкался сам и ласкал, драл мое тело. Не сознавая, видимо, это-
го, потому что за всю жизнь его никогда никто не погладил по голове,
не сказал доброго слова. Невысказанная нежность копилась в нем, и вот
сейчас он от чистого сердца одаривал ею меня, не догадывался о хищной
силе своих когтей. Я был первым, кому он выказал свою нежность, кото-
рой хватило бы, наверно, на весь белый свет. А получил ее и познавал я
один. И до поры до времени, сколько мог, терпел. Терпел, терпел и не-
достало терпения и деликатности. Слаб человек. А кот только входил во
вкус. Бархатно похрапывал, благодарил меня и хату, что приняла его,
ширил границы нежности. Сначала легонько, лапой поскребся о сорочку на
моем животе. А потом резанул, приголубил и живот. Я взвыл и почти
сбросил кота на пол.
Услышал, как в голос хохочет старый плотник. Глянул на Марка, уви-
дел его обычную усмешку из-под ладони. Это был знакомый мне раньше
Марка, молчаливый, усмешливый и придурковатый. Кот, ничего, видимо, не
понимая, но еще хмельной от только что пережитой радости, раскачивался
с боку на бок и был очень смешной в своей растерянности. От обиды и
расстройства у него обмякли и обвисли усы. И хвост, кажется, потяже-
лел. Я корчился от боли. Ко всему было еще и стыдно. И тут я снова ус-
лышал голос Марка:
- Михля, Михля! - сказал он дважды, попеременно показывая пальцем
то на кота, то на меня. - "Михля" по-нашему - телепень. Хозяин, что
там у тебя есть? Я же знаю, что есть!
Полещуки - народ тонкий. И я понял его. Не специально ли вместе с
отцом поставили передо мной этот спектакль с котом, потому что еще ут-
ром я сказал старому, что больше не будет ни капли? Жидкий доллар кон-
чился. Но старый полещук с сыном были настоящими полещуками. А может,
и не полещуками, кто сегодня поймет этот народ, каков он, кто и отку-
да. Может, эти плотники и в самом деле из того же Назарета, а я немно-
го из земли Ханаанской. И у какого это сегодня ханаанца, если он стро-
ится, не припрятана среди стружек в загашнике оплетенная опилками,
заткнутая старой газетой бутылочка? А тут такое событие. Сам дикий
лесной кот пожаловал в гости. Специально пришел, чтобы заиметь имя,
жить на свете с именем. Грех будет большой, если такое не отметить.
Грех будет, если не полечу исполосованный котом живот. Сто лет не за-
живет.
Но мы не согрешили. Мне было стыдно перед котом. Ну и что из того,
что пустил он мне кровь. Не знал же, что творит, от чистой же души и в
приступе великой искренности. Сколько этой крови мы сами сознательно
пускаем. Но хорошие намерения по заслугам должны быть оценены и под-
держаны.
И мы отметили. Дали коту причаститься. Он, правда, из стакана пить
не мог. Усы мешали. Известное дело, неук, не обучен. Никто его в лесу
не наставил, как по-человечески брать двумя лапами, поднимать и опро-
кидывать стакан. И за нашим столом он хоть и обходился как-то, но
по-своему. Исправно обмакивал лапу в стакан и облизывал, обсасывал ее.
Что же, водку можно и так пить, была бы только. А вот закусывал он
исключительно только хлебом. Мы ели сало с луком, то есть с цыбулей, а
он - пустой черный хлеб. Удивительный, невероятный кот, в самом деле
вегетарианец. А может, такой уж мудрый, предсказывал нам наше будущее:
пить будем, но закусывать придется рукавом.
В конце застолья кот исчез, будто сквозь землю провалился. Напрасно
я искал его в хате, заглядывал и кричал в каждый угол, в печь, в трубу
и подпечье:
- Михля, Михля, иди к нам! У нас еще осталось.
Его нигде не было.
Старый плотник уже спал, пристроив на тарелке голову среди стрелок
зеленого лука.
Такое случалось с ним каждый раз, когда он перебирал лишнего. Я не
ждал от него никаких слов, тем более сочувствия. Марка, как и кота,
кажется, в хате не было. Одна только тень, оболочка человека. Но эта
тень заговорила со мной сама. И так, словно Марка все время слышал,
следил за мной, хотя и сказал только два слова:
- Он вернется.
VI
Идет комета на Землю. Небесное наказание, покаранье Земли. Идет ко-
мета, нагруженная добром и злом, ненавистью и любовью. Возмездием.
Земле поровну отпущено того и другого, добра и зла, столько, сколько
она может принять, чтобы двигаться во Вселенной. Но людей становится
все больше. Любви все меньше. Излишек ненависти на Земле. И наречено
ей небесами самоуничтожиться. Приближается комета, груженная возмезди-
ем. Добро на Земле расплескалось, растеклось по могилам. Ненависть хо-
ронит любовь. Добро отпускается людям по карточкам, по разнарядке, по
закрытым распределителям, и потому оно уже плодит и множит среди людей
зло и ненависть. Человек возомнил себя Богом и начал делить, как хлеб,
добро и зло, отмерять и отпускать избранным, поставил милосердие на
поток. Добром можно поиграть в карты, выиграть, заложить в ломбард. И
за все это грядет наказание. И падают уже люди. Первыми старики и де-
ти. Только-только успев подать голос, сказать миру "добрый день".
Раньше детей нам приносил белый аист в крахмальной простыне с кружева-
ми и розовым бантиком посредине. Сейчас у аистов нету времени зани-
маться этим богоугодным делом. Аисты заняты. Они грабят в лесу гнезда
малиновок и поедают их птенцов. Это куда легче, чем бродить по болотам
и выискивать лягушек. Да и лягушки перевелись, пересохли болота. Если
где-то осталась на всю деревню одна лягушка - счастливая та деревня.
Есть кому предсказать и отпраздновать весну. Голосят по лесу вороватые
сороки. Печально кукует кукушка - нет надежного гнезда, в которое мож-
но подбросить свое яичко. Плачет в поле старый и слепой трехсотлетний
ворон. Кличет беду или оберегает от нее.
А еще раньше детей находили в капусте с соской во рту. Это чтобы
тихо вели себя, не распугивали белых и радужных бабочек, что поют де-
тям в капусте колыбельную, забавляют их, пророчат долгую и светлую
жизнь. Капуста все еще растет по нашим огородам, не перевелись и мо-
тыльки. Но самих детей все чаще находят на мусорниках. Порвалась пупо-
вина меж детьми и родителями. И торопятся отойти в мир иной родители,
чтобы не видеть этого. Чтобы не слышать и не видеть того, что творится
на свете. И радуются, когда настигает их время ухода, а нет - то и ус-
коряют его. Та же петелька на шею - и бывайте здоровы, живите богато.
Идет, идет комета на Землю, надвигается черной тучей новая черная
звезда Полынь. На медянок, что спрятались от меня и сохранились, на
тихих барсуков, которых не смог отловить человек, извести на сало. И
старый одинокий барсук, как тот седой ворон в чистом поле, плачет в
своей хате в недрах заповедного леса. А может, с того уже света плачет
по тому, что было и что еще будет. Плачет о том, кого уже не будет.
Плачут по весне березы, срубленные еще зимой. Березовые пни плачут.
Пускает слезу, оплывает смолой старая хвоя.
Идет, идет комета на Землю. Млеют, теряют сознание от солнечных
объятий кроваво-красные земляничные и брусничные поляны. И спеет на
тех земляничниках и брусничниках отравная красная ягода, одна в одну,
отборная, буйная и сочная. Но зверь обходит их стороной, птица проле-
тает мимо. Не удержится, нагнется, сорвет человек - упадет и не подни-
мется. Ягода та за колючей проволокой - как лагерник в зоне. И десять
лет уже не ступала там нога человека. Это драконовы ягоды. Десять лет
назад дракон наслал сюда звезду Полынь, чтобы она растила их и сторо-
жила. Звезда Полынь - это было предвестие кометы, предвестье дракона.
Сегодня он соберет здесь хороший урожай, наестся и напьется вдоволь
людской крови. Стоят в ожидании его там с забитыми крест-накрест и
просто разбитыми, разверстыми проемами окон и
наливаются в садах яблоки и груши. Приходи, дракон, приходи. И он
идет.
По ночам я иной раз открываю настежь двери своей новой хаты. Сажусь
на пороге, смотрю на звездное небо и слушаю себя, свои годы и судьбу,
время, потраченное на борьбу с ними, то, на что ушла моя жизнь. Ко мне
из избы выходит рыжий мой лобастый коток Михля, трется у ног, просится
на колени. Живя рядом со мной, он не выпускает уже, как раньше, когти,
хотя, надо сказать, не всегда это получается. Нет-нет да и охватит его
такая радость жизни, что, каким бы понятливым он ни был сейчас, не вы-
держивает, полной мерой одаривает, обжигает тем кошачьим восторгом
счастья и меня.
Я больше не выговариваю ему, потому что и сам, глядя на небо, оку-
тан печалью и равнодушием вечных звезд. Где-то там, среди звезд, не
только комета, но и хлопчик Михлюй, его избытая мною тень. Есть и еще
одна, бегущая, пробежавшая уже давно тень. Врут, когда говорят, что
тень бесцветна. Мои тени разноцветные. Все они - это радуга на голубом
шатре неба, радуга после теплого дождика летом. Радуга по всему небу,
от края и до края земли.
Я знаю одно, прохаживаясь себе по той радуге. Это моя дорога, мой
шлях небесный к земле. И одновременно мой путь в небеса. Пойду по зе-
леному, успокоюсь и выйду где-то в зеленом лесу, который не знает ни
мороза, ни зимы. Голубой ведет меня к воде. Если это речка-невеличка,
поплыву по ней рыбой-плотвицей, попаду в море-океан синий, стану ки-
том. Потому что и киты бывают голубыми, а еще кит способен сам для се-
бя сотворить радугу. Ему нравится радужный зонтик над его покатистой
головой. Зонтик из капели, брызг и струй воды. Как я, как и все дети,
влюблен в свой радужный зонтик и кит. Солнышко не печет голову, соло-
новатая прохлада снимает боль, лечит раны. Хорошо и киту и мне жить
под зонтиком.
Пожелаю попасть на солнце, изведать боль, ступлю на красное. Крас-
ное ведет к солнцу и на тот свет уводит. По нему лучше ходить с кем-то
на пару. И пара есть мне, была. Сотканная из дождя, солнца, неба и
воздуха - та же самая радуга. И на той радуге я ищу свои и ее следы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11