Где они затерялись, куда исчезли, куда вели - к солнцу или к земле?
Кто-то, кажется, уже прошел моим путем до самого ада. Я согласен пов-
торить. Но куда и как идти? На той дороге от нас не останется следов.
Я обнимаю и целую радугу. И особенно выделяю в ней голубое. Приз-
рачное и голубое марево, что сгорело вместе со мной на красной дороге,
что должно было привести к солнцу, а завело в небытие.
Пустое это и недостойное обижаться на свои дороги, побивать камнями
свою собственную тень. Выстилать камнями дорогу идущему за тобой сле-
дом.
И сейчас передо мной звездное небо. И это совсем не небо. Это опро-
кинутая Земля. Земля опрокинулась где-то во Вселенной. И ее отражение
легло на небо. И это не звезды светят там, а наши опрокинутые души.
Невозможно же, чтобы столько было во Вселенной планет. И это совсем не
планеты, а наши земные опрокинутые солнца. Большая звезда - большой
город, маленькая - маленький, а еле видимая, что уже почти отсветила
свое и вот-вот погаснет, - деревня.
Среди тухнущих тусклых звезд я ищу свою деревню, ищу себя. И не на-
хожу. Думаю, что так оно и должно быть. Моя деревня уж очень малень-
кая. Она уже давно спит, ни одно окно не светится. Как такой деревень-
ке отразиться в небе, занять там свое место и начать светиться звез-
дой?
Но я все же не теряю надежды и до рези, до слез в глазах вглядыва-
юсь в небо, в звезды на его равнодушном бархате. Нахожу и вижу
Нью-Йорк и Москву, Минск, а моей деревни, меня - нету. Только оглобли
да опрокинутый воз Большой Медведицы. Телега, которая все едет и едет,
и неизвестно, когда и куда приедет. На пути той чумацкой телеги тоже
нигде не видать моей деревни, нету и меня. И тогда я обращаюсь к коту:
- Михля, Михленька, у тебя же глаз острее, постарайся, отыщи меня
на небе.
Кот до крови раздирает мне когтями колени, спускает на землю. Но я
не унимаюсь. Я направлен в небо и жажду поговорить с котом, потому что
он больше и чаще меня находится в астрале.
- Уммница ты, Мммихля, ммолодчина, - мурлычу уже и я, изо всех сил
удерживая кота на руках, хотя чувствую, что колени мои разодраны до
крови. И в этом он тоже, видимо, прав в своем кошачьем праве, хотя мне
и больно. Но я ублажаю сегодня кота, подлизываюсь к нему еще и по той
простой причине, что мне нужна его помощь. У нас с ним впереди общая
забота и большое дело. Благородное дело и великая цель. И чтобы дос-
тигнуть ее, я должен сегодня жить в мире и согласии даже с котом, быть
в ладу с жуком и жабой, чтобы не одному бродить в космической темени.
И я со всеми в ладу. Так угождаю каждому коту, потому что вчера
посмотрел в зеркало и вздрогнул, увидел перед собой чье-то чужое, нез-
накомое мне лицо, только отдаленно похожее на мое. Что-то неуловимо
кошачье сквозило в нем. У меня, как и у моего Михли, вишневым жухлым
листиком заострились и разбежались антенной, оттопырились уши. И лицом
я потемнел, порыжел. Но больше всего поразили меня усы. До этого они
были а-ля президент, а сейчас с зеркала на меня - а-ля ... Михля. По-
казалось, что тот, в зеркале, даже зашипел на меня по-кошачьи, то ли я
не удержался, зашипел на него: два кота - мартовская драка и кошачья
свадьба.
Вот такие пошли дела.
И рука уже сама потянулась, чтобы сорвать со стены то злокозненное
зеркало и грохнуть об пол. Но я сумел спохватиться, остановить себя:
нечего на зеркало пенять, когда морда кривая. Нашелся второй Александр
Македонский.
И Михлю, что подкатился ко мне в ту минуту, я не стал наказывать.
Хотя как раз, может, и стоило сделать, дать ему хорошего парламентско-
го пенделя. Что же это такое творит, не иначе, зомбирует, подгоняет
под себя. Как в древнем Риме, приручает, окошачивает. А я ведь думал,
что все будет наоборот. Что же это происходит, кто правит миром, кто
царь всего сущего?
Нет, Дарвин, я склоняю перед тобой голову, но ты не прав. А может,
на все сто прав. Вечно в натуре человека, когда что-то ему не по носу
- искать виноватого. Виноватый был под ногами, терся о мои ноги. Но я
победил себя. Верх одержал не столько разум, сколько корысть. Котик
мне был нужен. На что не пойдешь ради идеи, чем не побрезгуешь. Пород-
нишься не только с котом, с чертом лысым здороваться за ручку и цело-
ваться побежишь.
Я очень обеспокоен судьбою Земли и человека. Тем, что на Землю
вот-вот обрушится комета и уничтожит ее. И тут, на берегу маленькой
речки, на отшибе жизни, в своем доме, на печи я изобрел, а потом и со-
вершенствовал кирпичину, которая смогла отвернуть комету от Земли. Как
видите, совсем не даром, не просто так я придумал эту нескладную, ка-
жется, не городскую, не деревенскую печь. Сегодня иногда думаю, что я,
может, повторил Емелю, изобрел и сотворил себе Емелину печь. А он был
совсем не дурак. Нет, Емеля-дурачок - это голова. Додуматься только,
на печи за водой на речку и в лес за дровами ездить. А я вот взял от-
пустил в себе тормоза и подумал: если можно на речку и в лес, то...
Почему нельзя и в космос? На печи иной раз, лежа на боку, обязательно
в первой же извилине, ваучер какой-нибудь добудешь.
Вот я и вдохновился идеей осчастливить человечество и окирпичить
комету. Комета-то она комета, глупая, потому и с хвостом, но если при-
ловчиться и врезать ей по хлеборезке, по темечку, попасть только точно
меж ушей, может, и у нее ума прибавится. Человек ведь, и белый, и чер-
ный, и желтый, умнее становится, если его красным кирпичом меж ушей.
То же может произойти и с кометой. Если даже паче чаянья она все
равно ведь чуть собьется с ноги. Крутанет хвостом или подолом, как ба-
ба, и повернет налево или направо. Лежа на печи, вспомнить про кирпи-
чину мне было просто. Куда сложнее с механизмом, могущим запустить ту
кирпичину, и не в белый свет, как в копеечку, а прямо меж ушей комете,
в самое темечко. Но процесс пошел. Я вспомнил, как в детстве изводил
скворцов и диких голубей. Рогатка, ясное дело, рогатка. И я увидел во
сне нужную мне рогатку. На двух холмах неподалеку от меня стояли два
великана дуба, к ним можно было привязывать резинку и из долины стре-
лять. Вот только где сегодня сыскать столько той резины, сколько мне
надо?
Но здесь я был повергнут в кому неожиданной кометной вестью. Оказы-
вается, комета не такая уж и плохая, как это вбивают нам в уши изо дня
в день и запугивают нас радио, газеты и телевидение. Вот только факты,
а вы уж судите сами: в теле кометы двести тысяч тонн чистого золота,
алмазов и платины. Мгновенно были разрушены, сметены все перегородки в
мозгах. Я боялся, как бы некие венерианцы или плутонцы с каких-нибудь
вселенских Соединенных Штатов не перехватили ее.
Аппетит у меня разыгрался не на шутку. Я развесил губу не только на
алмазы и платину. Оказывается, где-то, и не так чтобы уж очень далеко,
всего только за десять тысяч световых лет от нашей земельки, во Все-
ленной пашет вовсю винокуренный завод. Столько наработал чистого спир-
та, что если его перевести на пиво, каждому из нас на Земле досталось
бы по триста тысяч пивных кружек. И это каждый день в течение триллио-
на лет.
Представляете себе, сколько выпивки даром гниет. Эх, ее бы да к на-
шему столу. И какое-то время я был склонен подарить тот вселенский ви-
нокуренный заводик человечеству. На трезвую голову все же спохватился:
закуски не хватит. Более того, увидел за этим угрозу, подкоп под нас.
Некто наладил и поставил уже во Вселенной нам западню. Вселенский кап-
кан. И ляжем мы где-нибудь на Млечном Пути, как лежат сегодня в вечной
мерзлоте мамонты. Проспиртуемся, только и сохранимся. И некие андроме-
довцы приведут к нам своих детей и скажут: не пейте, детки, человеками
станете.
Не стоит пускать нас в далекий космос, хотя адресок той планеты я
на всякий случай пометил в своей телефонной книге.
А вот с кометой, что приближается к Земле, иное дело. Она просто
необходима нам сегодня, сейчас, вчера еще. Ее надо по-умному прибрать
к рукам.
Сначала я думал облагодетельствовать всех - человечество. Но, по
мере того как комета все ближе и ближе подходила к Земле, понял, что я
просто дурак. Как это взять и отдать ни за что ни про что и неизвестно
кому золото, алмазы и платину, которые, считай, уже у меня в кармане.
Нет, не на того напали. Пригодится и мне. Не всё, конечно, - еще убь-
ют, как пить дать прикончат.
Только вчера ведь убили соседку совсем ни за что. Ограбили старуш-
ку, выгребли из сундука узелок с одеждой, которую она себе на смерть
приготовила. А здесь такие сокровища одному. Не надо. Я гордый. Хотя,
само собой, из-за этой гордости возьму на память какой-нибудь махонь-
кий кусочек золота, платины чуть-чуть и малюсенький алмазик - с коша-
чий глаз. А все остальное подарю своей суверенной и независимой держа-
ве. А то независимость у нее есть, суверенность, самостоятельность то-
же, и президент в наличии, а вот золота, алмазов, платины - нету. И
сейчас нам золото кометы чертовски кстати.
Алмазы, говорят, тоже свои есть. Но я думаю, что и небесные лишними
не будут, это вам не орденок на всякий случай. А вот платины нету. Ос-
частливлю ею каждого белоруса, что садится сегодня за воровство ка-
кой-то паршивой медной проволоки в тюрьму.
Процесс идет. Я не даю покоя голове, думаю, как распорядиться сок-
ровищами, той манной небесной, что вот-вот окажется у меня за пазухой.
И я не жадина, помню добро. Знаете, моя сокровенная мечта - отблагода-
рить всех, кто делал мне добро и кто не делал также, чего уж жмотни-
чать. Я просто балдею, когда представляю себе тот день, когда это слу-
чится. А такое случится, будет, будет. Как писал один мой знакомый,
безвестный гений пера:
Я стою на круче Я стою на круче
И гляжу униз, И гляжу униз,
Будет, будет, Будет, будет,
Будет коммунизм. Будет коммунизм.
Со столичных аэропортов, одновременно из двух, Минск-1 и Минск-2, я
загружу целую дюжину и даже больше, чертову дюжину "Буранов" и "Боин-
гов", персональный авиалайнер нашего президента и даже маленький-ма-
ленький кукурузник золотом, алмазами и платиной и отправлю немцам в
Германию в благодарность за то, что мы их некогда победили. Они в ка-
честве гуманитарной помощи подарили мне днями какой-то не изношенный
еще в первую мировую войну ботинок. Вру, два ботинка, но на одну ногу,
и сладкий, во рту тает, "Сникерс" или "Спикерс".
В Нью-Йорк или Вашингтон отправлю чистой воды алмазы. Пусть они
выстелют ими Бруклин или Бродвей, чтобы по ним прохаживались под ручку
Ротшильды с Биллом Клинтоном, чтобы и у них появилась головная боль,
чтобы они думали, где и на какие деньги купить новую обувь, чтобы и
ботинки каши просили после первой же прогулянки, как у меня. Это моя
маленькая полесская хитрость и коварство, - сотрут подошвы на алмазах,
будут щеголять босыми. Я загружу алмазами белоснежный, как морская
чайка, лайнер с тремя или пятью даже палубами, если такие бывают, а
нет - специально построю. Жаль только, что такой большой лайнер не по-
местится на моей маленькой речке Птичь. А моря у нас нету. Но это не
беда, не все же мне ломать голову, пусть потрудит ее наше морское ми-
нистерство, которое, говорят, у нас все же есть или должно быть. И ес-
ли уж оно ничего не придумает, не допетрит, не домаракует, как-нибудь
уже сам сплавлю те алмазы до самого синего моря на плотах.
Но не слишком ли раздобрился я с этим "дам" да "дам". А вот возьму
и ни хрена не дам. Не слишком ли это уже по-белорусски: каждому дам, а
себе, как всегда, фигу с маслом. Но нет, назад раки не ползают, дам,
останется еще и мне, можно раздавать, дна не видно. У меня еще есть
больше, чем надо, хотя меньше, чем хотелось бы. Голый, но щедрый и с
хмельной, гудящей на ветру головкой. Давать же всегда легче, чем про-
сить, прекрасная половина человечества знает это лучше нас, мужиков.
Вот моя сокровенная, заветная мечта. И не только мечта. Я верю: так
будет. Ради этого живу. Давлюсь пустой бульбиной и черствой коркой
хлеба. И готов подавиться ими, чтобы так было, чтобы дожить до того
лучезарного дня. Доживу, уже недолго осталось. Не обойду, не забуду
никого из тех, кто не забыл меня. Белорусы на одолжение и на добро па-
мятливы. Фонду Сороса дам алмазов, золота и платины. Перехватывает ды-
хание, сердце замирает, в голове шарики заходят за ролики, когда толь-
ко представлю себе, как это будет.
Золото, алмазы и платину и обязательно рисуночек какой-нибудь еще
на них каждому благотворительному фонду на блюдечке с голубой каемоч-
кой. Всем милосердным фондам, что держат меня сегодня за нищего попро-
шайку. Мне не жалко. Дам своему же всенародно избранному президенту
немного, хотя он мне и ничего не дает, но так красиво переживает, го-
ворит, что каждое утро просыпается в холодном поту оттого, что нечего
ему мне дать. А у меня есть. Дам каждому из депутатов, что жизнь за
меня прямо на трибуну кладет. Берите, спадары-радетели, промыслови-
ки-старатели. Об одном только вас прошу: не тужьтесь так на трибунах,
не беспокойтесь обо мне и моей судьбе.
Сяду на углу где-нибудь на кресте-перекрестье улиц. Или в подземном
переходе метро, где, правда, сегодня все места уже заняты. Но я думаю,
те переходные, подземельные люди какое-никакое местечко ужмутся, но
освободят для меня.
Я приду к ним тоже с торбой через плечо. Сниму и положу возле ног
шапку. А в той шапке одни блестящие алмазы. В простой посконной торбе
обласканные и промытые моими горючими слезами золото и платина. Стану
раздавать их каждому встречному-поперечному. Сэр, сэр, не проходите
мимо, это вам на ваучеры...
Этим я живу, брежу в ночи и при свете дня так, что могу не выдер-
жать, прежде времени отбросить копыта, дать дуба, сыграть в ящик. Но
выдержу. Белорусы - они терпеливые, прочные, как колхозные сивые мери-
ны, что только на колбасу и годны.
Комета уже близко, только надо мягко посадить ее, чтобы не было ни-
какого урону Земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11