https://wodolei.ru/catalog/uglovye_vanny/
..»
Так или иначе, я узнал, что гитлеровские войска, всеми способами грабившие Италию, в то же время наводнили ее необходимыми военными материалами: не только оружием, но и энергетической техникой, полевой телефонной сетью и средствами связи на дальние расстояния, стационарными и передвижными осветительными и прожекторными установками и так далее.
На западном отрезке недолговечной «Линии готов» всем электрооборудованием на складах военного имущества и материалов ведал некий капитан Паучер, по прозвищу Камбала, а в качестве его главного помощника действовал и орудовал упомянутый унтер-офицер Витус Лаш, имевший в своем подчинении многочисленные команды специалистов, но совершенно не знавший ни Италии, ни итальянского языка. Поэтому он подыскивал кого-нибудь из сынов, чтобы совершать с ним свои головокружительные служебные поездки на мотоцикле или джипе между Апеннинами и Приморскими Альпами. Сродство душ незамедлительно свело его с синьором Болаффия, который спустя две недели уже болтал па ломаном немецком языке, а через шесть недель знал расположение всех кабельных траншей, кабельных колодцев, соединительных муфт, сборных линий, распределительных подстанций, трансформаторных точек и пунктов управления полевой связью лучше, чем его любивший выпить учитель, усатый унтер-офицер войск связи Витус Лаш.
Этот дружественный союз продержался недолго. В апрельский день, когда Камбала собрал свой штаб, чтобы разведать последний возможный путь к отступлению, ни один связной не мог отыскать его главного помощника; Лаш, забившись в свой спальный дот, лежал и дрых, посиневший и раздутый от-спирта, и судьба его была решена. Саперные команды перехватчиков ударили без пяти минут двенадцать. Там, где взрыватели не отказали, склады боеприпасов взлетели на воздух. Но вся электроарматура «Линии готов» уцелела. Целый мир, целый подземный мир — лабиринт стоимостью в миллиарды. И Болаффия знал этот мир, он был в числе посвященных, он разбирался в этом лабиринте. И после того как он проложил горький путь в никуда своему дружку Лашу, а сам из предателя и коллаборациониста враз превратился в патриота, ничего больше не препятствовало его визиту к полковнику Скиту, мистеру Роберту Скиту из Стоктона, штат Калифорния: действительно, от Скита он мог ожидать большего, чем от Лаша.
«Господин полковник,— сказал Болаффия, когда его принял Скит,— приступим прямо к делу: вы — военный, я — маклер. Вы имеете право на эти трофеи. А у меня имеется к ним ключик. Данте хмне доллары, чтобы нанять триста рабочих, которых я наберу сам. И я откопаю этот клад. Я отдам вам восемьдесят пять процентов, а себе оставлю пятнадцать. Это по-джентльменски...» Переводчик перевел, покачав головой. Но полковник Скит лишь кивнул. И подписал. Полковник Скит был слишком горд и ленив, чтобы торговаться с итальянцем, с побежденным. Вскоре полковник Скит стал генералом и круг его деятельности расширился. Ему уже не было дела до синьора Болаффия! А тот платил мизерную зарплату и выгодные комиссионные. Две недели спустя он забыл немецкий язык и начал коверкать английский. Он лично руководил раскопками, демонтажем, предотвращением аварий и погрузкой.
Фабиано Болаффия поспевал всюду. Даже на банкет в честь победы, отпразднованной в Генуе. Марк Кларк принимал высокого британского гостя из Триеста — маршала сэра Гарольда Александера. В удобный момент Скит представил всем генералам своего «аеагЫепа РаЬЬу». Синьору Болаффия вдруг нацепили на грудь три ордена: два американских и один британский. Но важнее было другое: то, что соотношение «пятнадцать процентов мне, восемьдесят пять — тебе» мало-помалу превратилось в «восемьдесят
пять процентов мне, пятнадцать — тебе». Когда премьер-министр Бопоми однажды посетил Лигурию, чтобы в свою очередь пожать руку смелому патриоту и предпринимателю Болаффия, тот уже носил фрак. Вскоре после этого па его лацкане рядом с иностранными появились два римских знака отличия.
Иной раз слышишь, что эпоха первоначального накопления капитала давно миновала. Кое для кого она началась лишь весной 1945 года. Й таким «накопителем» является злектромагнат синьор Фабиано Болаффия.
VIII
Убальдино заканчивает свой рассказ: «Вы скажете, что нынешний почетный гражданин был изменником родины; что на его деньгах налипло много крови; что дома он под башмаком у жены, а в глубине души трус... Все верно, сударь. Совершенно верно. Господи боже! Ну и что из этого? Кроме синьоры Леонтины и всей Италии, этого ведь никто не знает. Ни одна душа. Воробьи чирикают об этом на всех крышах. Чирикают непрестанно. Но кому же понятен язык воробьев? Вы хотите вывести синьора Болаффия в рассказе. Сделайте это на здоровье. Правда, вы обещали изменить и его и мое имя. Иначе он потянет нас с вами в суд. Какой нам от этого прок? У него ловкие адвокаты. По мне, лучше не иметь с ним дела... Да и потом, положа руку на сердце, разве такие синьоры Болаффия есть только у нас в стране? Не живут ли и ваши соотечественники под крышами, на которых воробьи чирикают про то же самое? Простите, я ничего не знаю. Я только спрашиваю. Я пе баба, которая причитает и прибедняется. Бог видит, сердце у меня не колотится сильнее, когда мимо шествует богач. Несмотря на то что я упустил все возможности разбогатеть, сударь. Спросите-ка моих славных работниц, например ту же красотку Виолетту. Я даже не в состоянии платить им сверхурочные. Хотя и отношусь к ним, как отец родной. Да, в те времена, когда нация была в беде, каждый проходимец мог стать миллионером. Буквально, каждый. Заметьте, я говорю: каждый. Но не говорю: все сразу. Это само собой разумеется... Ну как, сударь, еще по стаканчику ламбруско?»
Андреас Богумил Таран был солдат по призванию. Все те доблести, коих размягчающее влияние церкви, семьи — в первую очередь ее женской половины,— а также разнообразных благотворительных учреждений обрекли на медленное умирание и кои — не будем бояться слов —уже умерли, все эти доблести были в полной мере присущи Андреасу. Безусловное повиновение, боевой дух, фантастическая изобретательность в способах умерщвления, какими обладал Андреас,—где найдешь их нынче! Его товарищи роптали, отбывая воинскую повинность, он же являл собой образец вдохновенного солдата, солдата с головы до пят. Его товарищи воспринимали воинское обучение как неизбежное зло, для него оно было высшим служением.
Справедливости ради заметим, что Андреас Богумил Таран казался рожденным для военной службы не только благодаря своему имени. Знаменитый генерал Махаель Ратислав Пушке приходился ему дедушкой по матери, статуя генерала еще при его жизни была воздвигнута на бульваре перед ратушей нашей гордой столицы, а ведь всем известно, что это выпало па долю не очень многим генералам. Скажем прямо: ни одному. В левой руке наш бронзовый генерал держит металлическую карту — поистине достойный образец искусства наших литейщиков,— правой указует вдаль. Этот повелительный жест исполнен такой страсти, что буквально ощущаешь, как невидимые полчища всадников несутся в указанном направлении. Генерал указывает на юг, там лежат некие области, которые пятьсот лет назад мы вынуждены были отдать соседней державе; генерал, конечно, отвоевал бы их обратно, будь военное счастье несколько благосклоннее к нему. Злые языки утверждают, будто он но заслужил памятника, ибо как полководец всегда действовал безуспешно и проиграл все сражения, но они забывают, что главное — не выигры-рать сражения, а давать их, и это наш генерал, видит бог, всегда делал. Кроме того, в течение пятидесяти лет он верой и правдой служил трем различным правительства защищая тех, кому на этот раз повиновался, от противников, пытавшихся устроить переворот. А когда эти противники все-таки одерживали победу, он тотчас же предлагал им свои услуги, чтобы, как он любил говорить, «предотвратить наихудшее». Поистине героические решения — они сделали как бы живым воплощением беспристрастного, готового к жертвам солдата и принесли ему статую. Выйдя на пенсию, он написал мемуары, а также труд «Наступление и оборона», который приобрел мировую известность. Гениальное изречение; «Хочешь успешно обороняться, атакуй первым, атакуй неожиданно!» — вышло из-под его пера.
Быть внуком такого человека — это уже само по себе значит нести определенную ответственность или, правильнее будет сказать, это налагает определенные обязательства. Когда такой дедушка дарит своему внуку к третьему дню рождения великолепный набор оловянных солдатиков, не может быть сомнении в том, как сложится дальнейшая карьера бравого потомка.
Итак, Андреас Богумил Таран уже в трехлетнем возрасте играл с оловянными солдатиками. Он выстраивал их в шеренгу и стрелял по ним маленькими стальными шариками, коими в наш индустриальный век дети играют в камушки. Во время этих упражнений в стрельбе маленький Андреас Таран развил в себе меткость, вселявшую, и не без основания, большие надежды.
Однажды он мирно лежал на полу, расстреливая стальными шариками одного оловянного солдатика за другим, как вдруг все его мишени с шумом опрокинулись. Дедушке, который, расставив ноги, стоял позади внука н наблюдал за игрой, показалось слишком долгим расстреливать каждого десятого, и в припадке нетерпения или ярости он замахнулся палкой и с силой стукнул по прекрасным пестрым фигуркам — они разлетелись во все стороны. Старик разразился безумным смехом и прокричал:
— Вот как это делается!
Его рука слегка дрожала даже в обычном состоянии, и тяжелая палка набила изрядную шишку на угловатом затылке внука. Мальчик расплакался.
Во время процесса, который устроили над Богумилом Тараном из-за событий «кровавого пикника», (так прозвали тот день бульварные журналисты), психиатр, выступавший в качестве эксперта, упомянул и об этом детском переживании Богумила. Он представил в своей речи, обильно нашпигованной терминами, как яростный приступ деда вызвал у мальчика сильный шок. Этот шок привел в свою очередь к травме, которая вызывала все большее напряжение и ждала только своего часа, чтобы в один прекрасный день разрядиться взрывом. Я нахожу эти псевдонаучные попытки оправдать действия Андреаса Богумила смешными и бессмысленными. Да и нуждаются ли вообще поступки Богумила Тарана в защите? Он имел право и основания действовать так, как действовал. Но я забегаю вперед. Вернемся к последовательному изложению событий.
Андреас Богумил Таран был, как сказано, солдатом по призванию и вдохновению. Упражнения на учебном плацу были для него не бессмысленной муштрой, а средством, с помощью которого он учился в совершенстве владеть своим телом. Не зря этот учебный предмет называют «физической закалкой». И в марше по пересеченной местности, и на занятиях в классе он всегда был впереди. Когда искали добровольцев для выполнения особых заданий, он неизменно вызывался первым. Он, так сказать, оставался на сверхурочные часы, чтобы лучше овладеть ремеслом. Он ни в коей мере не собирался избрать карьеру профессионального военного, просто он всерьез относился к военному обучению, которое, смею утверждать, является почетной обязанностью гражданина.
Больше всего, как и следовало ожидать, его интересовало всякого рода оружие. Часами он разбирал и снова собирал свою винтовку и наконец научился делать это так быстро, что никто не мог сравниться с ним в этом искусстве. Тогда он отдался изучению другого оружия, он разбирал револьверы и автоматы и буквально влезал в дуло пушек, чтобы постичь сущность механизмов тяжелой артиллерии. Хотя его усердие и старательность в учебе постоянно отмечались в приказах по службе и потому начальство, минуя обычную очередность, спустя несколько недель специальным приказом присвоило ему чин унтер-офицера, внук великого генерала Пушке ощущал какую-то пустоту и неудовлетворенность. Все эти упражнения были чисто теоретической подготовкой ко «дню Икс», как по старому обычаю генеральных штабов обозначается начало войны. Унтер-офицер Таран жаждал увидеть все роды оружия в действии, короче говоря изрыгающими огонь. Но никто, казалось, не собирался развязывать войну. Политики и дипломаты ограничивались тем, что угрожали, шантажировали и пугали друг друга. Пушки молчали. Андреас Богумил Таран уже начинал сомневаться в значении своей солдатской миссии, как вдруг ему представилась единственная в своем роде возможность показать миру, что не зря его выучили применять всевозможное смертоносное оружие.
В то воскресенье Андреас стоял на посту возле старой пороховой башни. Так как его товарищи предпочитали в воскресенье гулять с девушками или шататься по дешевым кабакам, он снова добровольно вызвался заменить их в карауле. Разумеется, его задачей было охранять не старую пороховую башню — она уже лет триста пустовала,— а три пушки, поставленные на холме перед башней и предназначенные для начинавшихся в понедельник маневров. Эта задача оказалась чрезвычайно ответственной — знай он об этом заранее, он вовремя позаботился бы о подкреплении,— ибо на лугу, что тянулся вниз по склону от башни до самого ручья, как раз в это воскресенье состоялся пикник служащих пивоварни «Хмель, Солод и К0».
Луг кишел штатскими, они вели себя непристойно и необузданно, словно щенята, спущенные с поводка. Без всякого трепета подходили они к пушкам и похлопывали их по стволам, как лошадей по крупу. Парни доставали из сумок бутылки вина и пытались заставить Андреаса пить с йими вместе, дети передразнивали его застывшую позу, девушки с вульгарными ужимками делали ему недвусмысленные предложения с явной целью смутить его и таким путем вывести из строя.
Андреас неоднократно в вежливой форме, но твердо просил штатских не приближаться к доверенным его охране пушкам, но никто никакого внимания не обращал на его предупреждения, и штатские позволяли себе использовать его снова и снова как повод для насмешек. Молодой парень с наглой рыжей гривой падающих па лоб волос посоветовал Андреасу написать жалобу в департамент;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Так или иначе, я узнал, что гитлеровские войска, всеми способами грабившие Италию, в то же время наводнили ее необходимыми военными материалами: не только оружием, но и энергетической техникой, полевой телефонной сетью и средствами связи на дальние расстояния, стационарными и передвижными осветительными и прожекторными установками и так далее.
На западном отрезке недолговечной «Линии готов» всем электрооборудованием на складах военного имущества и материалов ведал некий капитан Паучер, по прозвищу Камбала, а в качестве его главного помощника действовал и орудовал упомянутый унтер-офицер Витус Лаш, имевший в своем подчинении многочисленные команды специалистов, но совершенно не знавший ни Италии, ни итальянского языка. Поэтому он подыскивал кого-нибудь из сынов, чтобы совершать с ним свои головокружительные служебные поездки на мотоцикле или джипе между Апеннинами и Приморскими Альпами. Сродство душ незамедлительно свело его с синьором Болаффия, который спустя две недели уже болтал па ломаном немецком языке, а через шесть недель знал расположение всех кабельных траншей, кабельных колодцев, соединительных муфт, сборных линий, распределительных подстанций, трансформаторных точек и пунктов управления полевой связью лучше, чем его любивший выпить учитель, усатый унтер-офицер войск связи Витус Лаш.
Этот дружественный союз продержался недолго. В апрельский день, когда Камбала собрал свой штаб, чтобы разведать последний возможный путь к отступлению, ни один связной не мог отыскать его главного помощника; Лаш, забившись в свой спальный дот, лежал и дрых, посиневший и раздутый от-спирта, и судьба его была решена. Саперные команды перехватчиков ударили без пяти минут двенадцать. Там, где взрыватели не отказали, склады боеприпасов взлетели на воздух. Но вся электроарматура «Линии готов» уцелела. Целый мир, целый подземный мир — лабиринт стоимостью в миллиарды. И Болаффия знал этот мир, он был в числе посвященных, он разбирался в этом лабиринте. И после того как он проложил горький путь в никуда своему дружку Лашу, а сам из предателя и коллаборациониста враз превратился в патриота, ничего больше не препятствовало его визиту к полковнику Скиту, мистеру Роберту Скиту из Стоктона, штат Калифорния: действительно, от Скита он мог ожидать большего, чем от Лаша.
«Господин полковник,— сказал Болаффия, когда его принял Скит,— приступим прямо к делу: вы — военный, я — маклер. Вы имеете право на эти трофеи. А у меня имеется к ним ключик. Данте хмне доллары, чтобы нанять триста рабочих, которых я наберу сам. И я откопаю этот клад. Я отдам вам восемьдесят пять процентов, а себе оставлю пятнадцать. Это по-джентльменски...» Переводчик перевел, покачав головой. Но полковник Скит лишь кивнул. И подписал. Полковник Скит был слишком горд и ленив, чтобы торговаться с итальянцем, с побежденным. Вскоре полковник Скит стал генералом и круг его деятельности расширился. Ему уже не было дела до синьора Болаффия! А тот платил мизерную зарплату и выгодные комиссионные. Две недели спустя он забыл немецкий язык и начал коверкать английский. Он лично руководил раскопками, демонтажем, предотвращением аварий и погрузкой.
Фабиано Болаффия поспевал всюду. Даже на банкет в честь победы, отпразднованной в Генуе. Марк Кларк принимал высокого британского гостя из Триеста — маршала сэра Гарольда Александера. В удобный момент Скит представил всем генералам своего «аеагЫепа РаЬЬу». Синьору Болаффия вдруг нацепили на грудь три ордена: два американских и один британский. Но важнее было другое: то, что соотношение «пятнадцать процентов мне, восемьдесят пять — тебе» мало-помалу превратилось в «восемьдесят
пять процентов мне, пятнадцать — тебе». Когда премьер-министр Бопоми однажды посетил Лигурию, чтобы в свою очередь пожать руку смелому патриоту и предпринимателю Болаффия, тот уже носил фрак. Вскоре после этого па его лацкане рядом с иностранными появились два римских знака отличия.
Иной раз слышишь, что эпоха первоначального накопления капитала давно миновала. Кое для кого она началась лишь весной 1945 года. Й таким «накопителем» является злектромагнат синьор Фабиано Болаффия.
VIII
Убальдино заканчивает свой рассказ: «Вы скажете, что нынешний почетный гражданин был изменником родины; что на его деньгах налипло много крови; что дома он под башмаком у жены, а в глубине души трус... Все верно, сударь. Совершенно верно. Господи боже! Ну и что из этого? Кроме синьоры Леонтины и всей Италии, этого ведь никто не знает. Ни одна душа. Воробьи чирикают об этом на всех крышах. Чирикают непрестанно. Но кому же понятен язык воробьев? Вы хотите вывести синьора Болаффия в рассказе. Сделайте это на здоровье. Правда, вы обещали изменить и его и мое имя. Иначе он потянет нас с вами в суд. Какой нам от этого прок? У него ловкие адвокаты. По мне, лучше не иметь с ним дела... Да и потом, положа руку на сердце, разве такие синьоры Болаффия есть только у нас в стране? Не живут ли и ваши соотечественники под крышами, на которых воробьи чирикают про то же самое? Простите, я ничего не знаю. Я только спрашиваю. Я пе баба, которая причитает и прибедняется. Бог видит, сердце у меня не колотится сильнее, когда мимо шествует богач. Несмотря на то что я упустил все возможности разбогатеть, сударь. Спросите-ка моих славных работниц, например ту же красотку Виолетту. Я даже не в состоянии платить им сверхурочные. Хотя и отношусь к ним, как отец родной. Да, в те времена, когда нация была в беде, каждый проходимец мог стать миллионером. Буквально, каждый. Заметьте, я говорю: каждый. Но не говорю: все сразу. Это само собой разумеется... Ну как, сударь, еще по стаканчику ламбруско?»
Андреас Богумил Таран был солдат по призванию. Все те доблести, коих размягчающее влияние церкви, семьи — в первую очередь ее женской половины,— а также разнообразных благотворительных учреждений обрекли на медленное умирание и кои — не будем бояться слов —уже умерли, все эти доблести были в полной мере присущи Андреасу. Безусловное повиновение, боевой дух, фантастическая изобретательность в способах умерщвления, какими обладал Андреас,—где найдешь их нынче! Его товарищи роптали, отбывая воинскую повинность, он же являл собой образец вдохновенного солдата, солдата с головы до пят. Его товарищи воспринимали воинское обучение как неизбежное зло, для него оно было высшим служением.
Справедливости ради заметим, что Андреас Богумил Таран казался рожденным для военной службы не только благодаря своему имени. Знаменитый генерал Махаель Ратислав Пушке приходился ему дедушкой по матери, статуя генерала еще при его жизни была воздвигнута на бульваре перед ратушей нашей гордой столицы, а ведь всем известно, что это выпало па долю не очень многим генералам. Скажем прямо: ни одному. В левой руке наш бронзовый генерал держит металлическую карту — поистине достойный образец искусства наших литейщиков,— правой указует вдаль. Этот повелительный жест исполнен такой страсти, что буквально ощущаешь, как невидимые полчища всадников несутся в указанном направлении. Генерал указывает на юг, там лежат некие области, которые пятьсот лет назад мы вынуждены были отдать соседней державе; генерал, конечно, отвоевал бы их обратно, будь военное счастье несколько благосклоннее к нему. Злые языки утверждают, будто он но заслужил памятника, ибо как полководец всегда действовал безуспешно и проиграл все сражения, но они забывают, что главное — не выигры-рать сражения, а давать их, и это наш генерал, видит бог, всегда делал. Кроме того, в течение пятидесяти лет он верой и правдой служил трем различным правительства защищая тех, кому на этот раз повиновался, от противников, пытавшихся устроить переворот. А когда эти противники все-таки одерживали победу, он тотчас же предлагал им свои услуги, чтобы, как он любил говорить, «предотвратить наихудшее». Поистине героические решения — они сделали как бы живым воплощением беспристрастного, готового к жертвам солдата и принесли ему статую. Выйдя на пенсию, он написал мемуары, а также труд «Наступление и оборона», который приобрел мировую известность. Гениальное изречение; «Хочешь успешно обороняться, атакуй первым, атакуй неожиданно!» — вышло из-под его пера.
Быть внуком такого человека — это уже само по себе значит нести определенную ответственность или, правильнее будет сказать, это налагает определенные обязательства. Когда такой дедушка дарит своему внуку к третьему дню рождения великолепный набор оловянных солдатиков, не может быть сомнении в том, как сложится дальнейшая карьера бравого потомка.
Итак, Андреас Богумил Таран уже в трехлетнем возрасте играл с оловянными солдатиками. Он выстраивал их в шеренгу и стрелял по ним маленькими стальными шариками, коими в наш индустриальный век дети играют в камушки. Во время этих упражнений в стрельбе маленький Андреас Таран развил в себе меткость, вселявшую, и не без основания, большие надежды.
Однажды он мирно лежал на полу, расстреливая стальными шариками одного оловянного солдатика за другим, как вдруг все его мишени с шумом опрокинулись. Дедушке, который, расставив ноги, стоял позади внука н наблюдал за игрой, показалось слишком долгим расстреливать каждого десятого, и в припадке нетерпения или ярости он замахнулся палкой и с силой стукнул по прекрасным пестрым фигуркам — они разлетелись во все стороны. Старик разразился безумным смехом и прокричал:
— Вот как это делается!
Его рука слегка дрожала даже в обычном состоянии, и тяжелая палка набила изрядную шишку на угловатом затылке внука. Мальчик расплакался.
Во время процесса, который устроили над Богумилом Тараном из-за событий «кровавого пикника», (так прозвали тот день бульварные журналисты), психиатр, выступавший в качестве эксперта, упомянул и об этом детском переживании Богумила. Он представил в своей речи, обильно нашпигованной терминами, как яростный приступ деда вызвал у мальчика сильный шок. Этот шок привел в свою очередь к травме, которая вызывала все большее напряжение и ждала только своего часа, чтобы в один прекрасный день разрядиться взрывом. Я нахожу эти псевдонаучные попытки оправдать действия Андреаса Богумила смешными и бессмысленными. Да и нуждаются ли вообще поступки Богумила Тарана в защите? Он имел право и основания действовать так, как действовал. Но я забегаю вперед. Вернемся к последовательному изложению событий.
Андреас Богумил Таран был, как сказано, солдатом по призванию и вдохновению. Упражнения на учебном плацу были для него не бессмысленной муштрой, а средством, с помощью которого он учился в совершенстве владеть своим телом. Не зря этот учебный предмет называют «физической закалкой». И в марше по пересеченной местности, и на занятиях в классе он всегда был впереди. Когда искали добровольцев для выполнения особых заданий, он неизменно вызывался первым. Он, так сказать, оставался на сверхурочные часы, чтобы лучше овладеть ремеслом. Он ни в коей мере не собирался избрать карьеру профессионального военного, просто он всерьез относился к военному обучению, которое, смею утверждать, является почетной обязанностью гражданина.
Больше всего, как и следовало ожидать, его интересовало всякого рода оружие. Часами он разбирал и снова собирал свою винтовку и наконец научился делать это так быстро, что никто не мог сравниться с ним в этом искусстве. Тогда он отдался изучению другого оружия, он разбирал револьверы и автоматы и буквально влезал в дуло пушек, чтобы постичь сущность механизмов тяжелой артиллерии. Хотя его усердие и старательность в учебе постоянно отмечались в приказах по службе и потому начальство, минуя обычную очередность, спустя несколько недель специальным приказом присвоило ему чин унтер-офицера, внук великого генерала Пушке ощущал какую-то пустоту и неудовлетворенность. Все эти упражнения были чисто теоретической подготовкой ко «дню Икс», как по старому обычаю генеральных штабов обозначается начало войны. Унтер-офицер Таран жаждал увидеть все роды оружия в действии, короче говоря изрыгающими огонь. Но никто, казалось, не собирался развязывать войну. Политики и дипломаты ограничивались тем, что угрожали, шантажировали и пугали друг друга. Пушки молчали. Андреас Богумил Таран уже начинал сомневаться в значении своей солдатской миссии, как вдруг ему представилась единственная в своем роде возможность показать миру, что не зря его выучили применять всевозможное смертоносное оружие.
В то воскресенье Андреас стоял на посту возле старой пороховой башни. Так как его товарищи предпочитали в воскресенье гулять с девушками или шататься по дешевым кабакам, он снова добровольно вызвался заменить их в карауле. Разумеется, его задачей было охранять не старую пороховую башню — она уже лет триста пустовала,— а три пушки, поставленные на холме перед башней и предназначенные для начинавшихся в понедельник маневров. Эта задача оказалась чрезвычайно ответственной — знай он об этом заранее, он вовремя позаботился бы о подкреплении,— ибо на лугу, что тянулся вниз по склону от башни до самого ручья, как раз в это воскресенье состоялся пикник служащих пивоварни «Хмель, Солод и К0».
Луг кишел штатскими, они вели себя непристойно и необузданно, словно щенята, спущенные с поводка. Без всякого трепета подходили они к пушкам и похлопывали их по стволам, как лошадей по крупу. Парни доставали из сумок бутылки вина и пытались заставить Андреаса пить с йими вместе, дети передразнивали его застывшую позу, девушки с вульгарными ужимками делали ему недвусмысленные предложения с явной целью смутить его и таким путем вывести из строя.
Андреас неоднократно в вежливой форме, но твердо просил штатских не приближаться к доверенным его охране пушкам, но никто никакого внимания не обращал на его предупреждения, и штатские позволяли себе использовать его снова и снова как повод для насмешек. Молодой парень с наглой рыжей гривой падающих па лоб волос посоветовал Андреасу написать жалобу в департамент;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16