Сочинитель. Да, сочинитель,
профессиональный врун. Хороша профессия! А чем хуже другой? Вот ты
лежишь себе, а я тебе картинки рисую, сказки рассказываю, а другой уже
включил бы телек, осмотрел бы сессию - да спать... Другой бы не мучил,
и я бы не мучилась. А разве тебе не хочется мучиться? Хочется, но не
настолько, я умеренная мазохистка. Ну, расскажи, расскажи, ну, из-за
чего ты сейчас мучаешься? Ты правда этого хочешь? Ну, слушай: ты
уйдешь, и у тебя там будет другая жизнь. И ты там тоже будешь счастлив
и добропорядочен, и будешь сидеть, чистый и благостный, и будешь
записывать свои дурацкие картинки. Да, буду, а ты? А ты будешь так же
сиять глазами ему, и он будет ждать тебя в машине после эфира, и
перегнется из-за руля, и ты его поцелуешь в щеку... Ведь поцелуешь же?
Ну и молчи, и хватит, иди сюда, молчи.
Все так и было. День несся, рассекая все существо пополам,
рвалось сердце, она стояла босиком на грязном полу, широкобедрая,
сразу уменьшившаяся без туфель, с чуть выступающим животом над светло-
рыжим удлиненным островком тонких и почти не вьющихся волос, надо было
торопиться, стаскивая с себя одежду, а она бормотала как во сне. Вот
здесь, здесь... немножко... ну немножко укуси, ладно? И теперь сбоку,
пожалуйста, я хочу сама, ты мне мешаешь... не двигайся... Ее рука
ползла вниз, палец прятался, она стонала все громче, закинув голову
назад и чуть вбок, палец скользил все сосредоточенней и неудержимей, и
надо было лежать, не двигаясь, все новые и новые толчки горячей влаги
обнимали, и, наконец, мир рушился.
День преодолевал остаток дистанции, шершавый палас впивался в
потную спину, и картинки плыли в сумерках, пора было ужинать, но в
Москве в жару есть не хочется. Разве что сначала рюмку-другую
проклятого азербайджанского...
Ты отсутствуешь, мы уже давно не разговариваем по вечерам, ты ешь
с отсутствующим видом.
Надо промолчать. Все справедливо, вы все правы, но почему-то
никто, никто из вас не хочет вместе со мной, сейчас, без всякой логики
и пересказа предшествующе-го - туда, в Сюжет, который заключается в
том, что самые разные и трудно представимые картинки могут вдруг
оказаться связанными неразрывной, прочнейшей цепью внутри еще одной
картинки, в которой - все концы и начала, вся жизнь. Как в одной давно
виденной карикатуре: на руке, на пальцах, кукла, а на кукольной руке -
меньшая кукла, а на ее руке - еще меньшая... Я придумываю картинку, а
в той картинке люди придумывают картинки, а в тех картинках...
Только в обратном порядке. Предположим, очередная маленькая
картинка как раз и может быть там, под лесами, в сизоватой пыли
ремонтируемого этой весной знаменитого лондонского круга.
Лондон. Апрель.
В это воскресенье они, как всегда, встали рано, а выбрались из
дому только около полудня. Поехали в Сохо, бродили, сначала с
удовольствием, а потом не без отвращения пробиваясь сквозь толпу.
Посидели, взяв по кружке светлого, среди полоумных на Карнаби, поели в
"Симпсоне" на Стренде, выбравшись туда заплеванными переулками и всю
дорогу обсуждая, как возникла обнаруженная в одном из закоулков Сохо
странная, но абсолютно грамотная русская надпись четвертьметровыми
черными буквами на глухой стене: "Это нечто большее, чем судьба, - это
в крови". Кто этот придурок среди немногих лондонских русских - это
ведь не Нью-Йорк и не Париж, - додумавшийся до такой многозначительной
бессмыслицы?
Со Стренда они повернули направо, миновали Трафальгарскую
площадь. У южноафриканского посольства прыгали, колотя в барабаны и
распевая всякую дурь, протестующие против апартеида, полицейский со
свежевыстриженным затылком стоял рядом, заложив руки за спину. Шлем он
снял и держал за спиной, короткие светлые волосы над загривком были
мокрые от пота - жара стояла ненормальная. Внизу, у колонны,
фотографировались туристы, японцы образовали идеальный групповой
снимок, итальянские дети лезли на постаменты памятников и гоняли
голубей. Вниз по Уайтхоллу неслись машины, из-под носа дабл-дека
выворачивалась очаровательная каракатица "Morgan", спицы мелькали в
колесах.
Тут он почувствовал, что безумно дорогой и омерзительно невкусный
симпсоновский обед - вечно по воскресеньям они выбирали что-нибудь
несообразно дорогое и невкусное - уже дал себя знать. Они быстро,
срезая углы и переходя на красный, вышли на Пиккадилли-серкус, бог
плотской любви был загорожен щитами на ремонт, что-то тут натворили
очередные сторонники справедливости, здания вокруг площади через одно
были в лесах, на тротуаре лежал тонкий слой белой строительной пыли, и
даже рекламы на знаменитом углу были будто слегка припорошены.
Впрочем, ничто не мешало толпе жевать котлеты под навесом "Burger
King".
Он спустился в сортир у входа в метро, прошел в кабинку, заперся,
с отвращением уставился в однообразные - правда, некоторые были
исполнены весьма умело - картинки и надписи, бесконечно предлагающие
одно и то же. Здесь были fuck и suck в переносном смысле, в основном
по адресу враждебных болельщиков, но были и в буквальном, с телефонами
и адресами встреч, - заведение имело ярко выраженный гомосексуальный
характер. Кто-то даже поднялся на политический уровень, создав призыв:
"Gays, be proud!" Лозунг этот был написан как бы на стяге, а стяг
укреплен на двух напряженных предметах, которыми, видимо, и
предлагалось гордиться пидорам всех стран... Он застегнулся, туго
затянул ремень.
И почувствовал, что сейчас должно произойти нечто, почувствовал
так же точно, как если бы кто-то вдруг крикнул: "Внимание, капитан
Олейник! Внимание!"
Дважды было с ним так. Первый раз в Анголе, когда этот голос
крикнул ему прямо в ухо: "Встать! Тревога!" Он открыл глаза, но ничего
не увидел - беспросветная тьма наполняла палатку, и снаружи не
проникало ни лучика, облака шли густые уже неделю, вот-вот могли
начаться дожди. И во тьме он услышал даже не шаги - ровный глухой гул,
топот многих десятков ног по выбитой земле, и мгновенно понял, что все
уже произошло и сейчас раскрашенные совершенно им не нужным
маскировочным камуфляжем ребята из УНИТА заканчивают окружать каждую
палатку в отдельности, следуя точным командным жестам южноафриканских
инструкторов в косо примятых шляпах. "Тревога, - заорал он не вставая
и, в нарушение всех инструкций, по-русски: - Тревога! К бою!" И тут же
скатился с койки, пополз уже между ногами мечущихся по палатке
кубинцев туда, где был оставлен взводный огнемет, схватил его, потащил
ползком, рванул кверху полог палатки и саданул первую порцию косо
вверх, и попал, лагерь мгновенно осветился, факелом вспыхнул малый в
одних шортах, его "калашников" взлетел вверх и исчез во тьме, вопли
заполнили мир реальностью, рухнул кошмар, и начался обычный,
бестолковый, больше руками и зубами, чем оружием, ночной бой. Он
полоснул еще раз, стараясь захватить как можно больший сектор, бросил
трубу огнемета, рванул из-под корчащегося и сворачивающегося, словно
сгоревшая ветка, еще одного черного его старенький "томпсон" с круглым
магазином и пошел вперед, расчищая перед собой пространство веером. Он
шел прямо, автомат дергался и рвался из рук, ответных выстрелов он не
слышал... Вдруг он оказался на дороге. Здесь стоял Т-62, из люка
высунулась голова и спросила с неистребимым кременчугским или
кировоградским спокойствием, обращаясь к самой себе: "А шо ото оно
стрэляе?"
...Повторилось это в Страсбурге в прошлом году. Они гуляли где-то
в районе Гран рю. Был изумительно теплый августовский вечер. С какого-
то моста они рассматривали огни в сияющих окнах дворца - потом
оказалось, что это дом престарелых - на острове, людей в кафе на
набережных. Из медленно ехавшего внизу, под мостом, сиреневого джипа
бухала музыка - такая была в этом году у молодых по всей Европе мода:
включать на полную стерео в открытой машине и гулять, наделяя всех
набравшей новую популярность в связи с мировым туром Тиной Тернер.
Музыка на мгновение заглушила все, неистовая Тина завопила "Look me in
the heart!", и тут он услышал: "Внимание, Володька, сзади справа..."
Он оглянулся, одновременно положив руку Гале на плечо и отталкивая,
отодвигая ее от себя. Справа по мосту подходили двое - обычные здешние
пацаны, в сапогах, в кожаных куртках "перфекто", в джинсах,
обтягивающих, как рейтузы. Он продолжал отодвигать от себя,
отталкивать как можно дальше Галю, а сам уже шагнул им навстречу и
увидел в руках у одного хорошо знакомые палки, связанные цепочкой,
палки качнулись и закрутились, сливаясь в мельницу. Второй сунул руку
назад под куртку и мгновенно вытащил ее с ножом, рукоятка-кастет,
толстый клинок...
Он понял, что его нашли. Он был уверен, что в конце концов его
найдет ГРУ или болгарские друзья по поручению Старшего Брата. Но в
полиции оказалось, что ребята обознались, они искали какого-то
торговца, задолжавшего поставщикам уже чуть ли не за полкило порошка.
Им было велено выбить долг, больше ничего они не знали, а этот русский
очень похож - тоже такой приглаженный, прилизанный, галстучки-
платочки, настоящая буржуазная свинья. Кто ж его знал, что у него
коричневый пояс... Он прыгнул, нунчаки очень удачно улетели сразу за
перила, их оглушенный владелец поднял было руку ко лбу, на котором
остался точный отпечаток каблука, - и рухнул, как бычок на арене.
Второй пригнулся, низко опустил нож, парень, видно, соображал в драке,
пришлось хорошо крутнуться... На мосту уже визжали, от центра
пробивалась полицейская сирена, он едва не задел какую-то тетку в
широких шортах и сиреневой майке, оперся на правую и после еще одного
оборота нашел-таки пяткой стриженый затылок.
Счастье, что не только оружия - даже ножика перочинного при нем
не было. В полиции и без того достаточно подозрительно рассматривали
его бумажку, Галин немецкий паспорт и весьма холодно слушали ее
объяснения на неблестящем французском...
Теперь он уже хорошо знал, что голосу надо доверять. Все-таки
нашли, решил он, да и смешно было бы, если бы такой побег и все, что
он здесь рассказал о доблестной рабоче-крестьянской, ему бы простили.
Он вышел из кабинки спокойно. Он был вполне готов, и если они не
начнут стрелять сразу, с тремя он сумеет работать на равных.
У дальней стены, у писсуаров, стоял немолодой джентльмен в темно-
сером двубортном костюме, в хорошем галстуке, шелковый, вишневый, в
мелкий рисунок платочек парашютиком выпирал из нагрудного кармана.
Джентльмен мягко улыбнулся и механическим жестом слегка почесал
мизинцем за ухом - будто прическу поправил.
- Драться не будем, Владимир Алексеич, - сказал он. - Мы ж не
мальчики здешние, чтобы в сортирах драться? Галина Александровна
сейчас движется в сторону Сент-Панкрац. Может, знаете: там как раз
напротив вокзала есть торговля подержанной мебелью? Не обращали
внимания? Ну ладно. Значит, если удачно такси сейчас возьмем, ей нас
там и ждать почти не придется. Поехали, Лексеич, поехали, не волнуй
бабу...
4
Ты знаешь, мне уже не очень все это нравится. Ты накручиваешь, и
накручиваешь, и накручиваешь из своих путешествий, и получается просто
среднее видео - дерутся, стреляют, стреляют, дерутся... Конечно, за
всем этим стоит какой-нибудь полковник кагэбэ Торов или Нинов - они
там всегда русские фамилии придумывают похожие на болгарские. Но ты же
русский писатель, зачем тебе вся эта чепуха? Можно быть старым
стилягой и не носить ничего отечественного, вплоть до трусов, но
литература - это же все-таки не тряпки!..
В тот тяжелый, нелепый, с самого утра не задавшийся день они
поссорились. Она смотрела перед собой упрямо, коротко сфокусировав
взгляд. Глаза, когда на них падал свет от промчавшейся навстречу
машины, сверкали, в них стояли, слившись к нижнему веку, слезы. Он вез
ее в такси, машина пробиралась по Шереметьевской, въезжала на один
путепровод, другой и уже выворачивала на финишную прямую, на Королева.
Приехали минут на пятнадцать раньше, чем рассчитывали, остановились
доссориться под редким и крупным дождем, он закурил, и тут же тяжелая
капля брякнулась на сигарету, намочив ее почти всю.
Знаешь, ты не заметила, наверное, но ты нарушаешь определенные
границы. Мне в голову не приходит учить тебя адекватной мимике, дикции
и даже грамотной речи, хотя ты постоянно говоришь о "другой
альтернативе" и "отпарировании". Что ж, что ты диктор, а текст готовит
редактор, ты же считаешь себя интеллигентным человеком и могла бы не
пользоваться советским новоязом...
Она уже откровенно плакала, отвернувшись от проходящих и отчаянно
промокая еще не потекшую тушь, он курил, всасывая мокрую горькую
сигарету, и чувствовал, что уже не остановится, что кончится плохо.
Ты хочешь меня обидеть, ты специально говоришь обидные вещи. Я
думаю о твоей работе, о твоем достоинстве, а ты идешь на меня войной!
Все, не могу больше... По-моему, ты просто решила, что можешь
руководить мною, даже сочинительством! А я, между прочим, не мальчик,
и есть читатель, которому именно мой кич, поп-романчики мои -
подходят!.. Да я сама!.. Ну что, что ты сама?!
Она ушла на вечерний выпуск, он докурил и уже собрался ловить
такси обратно, как увидел коллегу. Коллега прибыл на молодежную
передачу в качестве именитого гостя и комментатора, редактор со всем
почтением встречал знаменитость у входа. Через несколько минут был
выписан еще один пропуск, они с коллегой уселись за кофе в полутемном
баре. Кофе наливали в граненые стаканы - до половины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20