Отовсюду веяло колдовством. Северьян, не слишком умелый в волховских делах, и то чувствовал пронзающие воздух невидимые сторожевые нити. Они были повсюду и колыхались, как паутина на ветру.
На плечо опустилась тяжелая рука, Северьян вздрогнул, хватаясь за меч, но убрал руку. Позади стоял ромей, высокий, статный, кольчуга блестит, на поясе клинок с огромными камнями на рукояти.
— Эй, вы никак новенькие? — Сказал ромей на чистом славянском языке, так, что Северьян вздрогнул. Он-то знал, что в Царьграде давно существует с десяток всевозможных кварталов, и Славянский не исключение.
— Новенькие, — молвил Данила. — А что?
— Да нет, ничего, — молвил тот. — Ты я вижу славянин.
— Славянин, — согласился Данила. — Русич я.
— Да вижу, — молвил стражник. — А этот твой друг, больной что ли? Уж больно рожа серая, недовольная. В Царьграде с такими рожами ходить не положено. Все должны радоваться жизни.
— Нет, здоровый я, — поспешил оправдать себя Северьян, растянувшись в широкой улыбке.
— Ну, здоровый, и хорошо, — кивнул ромей-славянин. — В общем, будьте гостями. Народ у нас не слишком общительный, могут и по башке дать, если обидите. Но если кто вас обидит, мы тоже заступимся.
Северьян криво ухмыльнулся. Типичная русская жилка. Когда есть, кого обидеть, топчут, обижают, готовы раздавить и в лицо плюнуть. Но если кто посмел раньше них обидеть, за обиженного заступятся, обидчика покарают. Что и говорить, умом Русь не понять. Все живут чувствами, а чувства так непостоянны… Вот и Северьян до поры до времени руководствующийся лишь разумом, все больше доверяет сердцу. Русская кровь берет свое…
— Ладно, в общем, смотрите, тут есть на что посмотреть. Нашенские купцы здесь все дома выкупили, так что теперь здесь наша земля.
— Кусок родины вдали от дома, — пробормотал задумчиво Северьян. — Интересный подход.
— Вот-вот, интересно у нас здесь, — не расслышал, но что расслышал, подхватил славянин-ромей. — А замки какие! Небось, у князя Владимира-то похуже?
— Похуже, — согласился Северьян. — А не подскажешь ли, любезный, где здесь можно остановиться, да так, чтобы не очень дорого и удобно.
— Ишь чего захотел, — усмехнулся стражник, — и мясо съесть и руки не запачкать. Не бывает так. Но я посоветую. Есть тут постоялый двор в двух кварталах. Там неплохо, и не слишком дорого. Если беда случится, меня не ищите, а если неприятность какая, не поладите вдруг с местными, тогда меня зовите.
— А как звать-то? — Удивился Данила.
— Зовите Васькой, — ухмыльнулся он.
Северьян хохотнул.
— Это, как ихнего архимандрита, что ли?
Василий нахмурился.
— Не знаю, какого вы архимордита раскопали, но лучше не обзывайтесь. Я добрый, бить не стану, а другие могут и сорваться. Жизнь-то нынче нервная.
— А почему имя то не славянское, если сам славянин? — Допытывался Данила.
— Так надо было, — пробурчал Василий. — Чтобы в доверие к ромеям втереться. Они же требуют повиновения, вот и выкручиваемся, веру их принимаем…
— А сами в сараях истуканов держите? — Подначил Северьян.
— Только никому не говори! — Важно прошептал Василий. — Прячем, и хорошо прячем. Ромеи даже не знают.
— Как тебя раньше звали? — Не унялся Данила.
— Раньше Родомиром кликали, а теперь Васькой стал. Но вы меня Василием называйте, коли звать будете. Настоящее мое имя только свои знают.
Северьян довольно улыбнулся. Славянин-ромей уже записал обоих путников в “своих”. Уже неплохо, если так и дальше пойдет, авось и до Базилевса добраться труда не составит, да и невесту Данилы найти несложно. Если только повезет. Северьян уже привык доверять этому шаткому, но незыблемому русскому “авось”. И сейчас надеялся только на него.
Глава 44.
Здесь, за крепкими каменными стенами, доме своего соотечественника, Люта чувствовала себя в полной безопасности. Вернулась здоровая сонливость, от ощущения защищенности внутри все налилось сладким жаром. Девушка потягивала холодное вино, морщилась.
— Ты переночуй сегодня у меня, — сказал дед Тарас, — а завтра уж я постараюсь доставить тебя в целости и сохранности прямиком к старейшинам. Там уж разберемся, кто прав, а кто виноват.
— Так ты мне все еще не веришь?
— Верю. Но не мне решать. Совет мудрее одного старого свихнувшегося отшельника. А теперь не бузи и успокойся. Ложись-ка ты лучше и выспись. Утро вечера мудренее будет.
Люта немного обеспокоенная, все же улеглась на широкую мягкую кровать, прикрылась пуховым одеялом, и сама не заметила, как уснула. И снился ей дом, мать, сгорбившаяся возле яблоньки. Яблонька вдруг пожухла, и перестала плодоносить. Всегда исправно одаривала яблоками, и перестала. И Люта так ясно поняла, что это навсегда, что тотчас же проснулась. По лбу струился холодный пот. Дыхание было тяжелым и срывистым. Но это было еще не все. В дверь ломились. И дед Тарас стоял у входа со старым видавшим виды мечом.
— Открывай старик, хуже будет!
Люту охватил ужас, сердце сжалась в комок и ушло в пятки. В гадостном громком голосе, там за дверью, она узнала Багыра.
— Убирайтесь, твари! — Кричал дед Тарас. — Несчастные прихвостни Ликуна, вам сказано было не появляться здесь.
— Отдай нам девчонку, и мы уйдем. Я знаю, что она у тебя, даже не отпирайся.
— Она свободная. Не смейте превращать свободных славян в рабов!
За дверью заскрежетало, зашебуршало.
— Ну что же, старик. Ты сам напросился.
Дверь содрогнулась, чудом удержавшись в петлях. Багыр, что и говорить, был действительно мощным, и для него дубовая, кованая железом дверь была лишь мелким досадным препятствием. Препятствием, от которого он без особого труда избавлялся.
Дед Тарас подбежал к Люте, схватил за руку и поволок в дальнюю комнату. Здесь он отодвинул какую-то сваленную в углу снедь и Люта увидела маленькую дверцу.
— Это черный ход, — молвил дед Тарас. — Когда-то он мне очень пригодился, и я решил оставить его до лучших времен. Вот и пригодился снова.
Он подергал за петли, повозился с замком. Дверь неохотно отворилась, обиженно поскрипывая. На выходе Люта обернулась.
— Дедушка, а как же ты?
Дед Тарас улыбнулся.
— Не переживай. Лучше слушай внимательно. Там, на улице есть закоулок маленький. Посиди, подожди там немного, а потом возвращайся. Эти изверги убедятся, что тебя нет, и уйдут. Как вернешься, сразу к Збыславу пойдем. Он начальник охраны, все устроит и защитит. Наверное, на всем свете нет витязя сильнее.
— Есть, — уверенно проговорила Люта, вспоминая Данилу.
Когда дверца закрылась, дед Тарас завалил ее хламом и сел, переведя дух. Дурень старый, — говорил внутри кто-то рассудительный и строгий, — опять ввязался в авантюру. А мог бы дожить до старости лет и умереть в постели. А теперь, кто знает, уймутся ли эти…
Дверь сорвалась с петель, и в комнату влетели трое. Возглавлял вторженцев громада-великан с медным лицом и узкими, как у лисы, глазами.
— Где девка? — Рявкнул великан.
— Нет ее, я же говорил, — вздохнул старик. — Зря ломились.
— А почему не открывал?
— Чего я буду всяким проходимцам двери посреди ночи открывать. Украдете еще чего…
Удар был тяжелым. Дед Тарас отлетел к стене, больно ударился головой. Вспыхнули звезды, череп пронзила волна боли, которая медленно перекатилась к груди, где все еще билось богатырское изношенное сердце.
— Если не скажешь, я из тебя выбью признание! — Зарычал гигант.
Старик сжал в руке меч. Оружие — ровесник деда Тараса, но клинок старость лишь красит. Крепче становится, закаленней. Настоящий мужчина не умирает в постели. Настоящий мужчина умирает в бою, — решил дед Тарас.
Гигант не ожидал нападения. Как и всякий, упивающийся властью, он был уверен в своей неуязвимости. И когда вдруг беспомощный старик кинулся на него с мечом, он попросту растерялся. Растерялся лишь на мгновение. Дед Тарас так и не проткнул ублюдка мечом. Узловатая как вековой дуб рука отбила меч. Но дед все же успел, успел ткнуть его острым лезвием. На белой рубахе появился разрез, который тут же окрасился ярко красным. Гигант заорал в приступе гнева. А дед Тарас засмеялся, вспомнив, как видел на ярмарке огромное человекоподобное существо. Торговец окрестил его обезьяном и сказал, что живет обезьян в далеких лесах. Так этот гигант больше всего походил на дикого обезьяна.
— Ты трус! — Бросил он в лицо озверевшему гиганту. — И однажды умрешь, как трус…
Договорить дед Тарас не смог. Выродок выхватил из ножен громадный кинжал, с размаха воткнул его старику в живот. Боль пронзила старческое тело, дед Тарас закашлялся, с губ потекла водянистая кровь.
— Ты трус, и умрешь как трус, — хрипло повторил он, прежде чем забвение поглотило сознание старика. Старика, который был настоящим воином. И остался им.
Люта вернулась в дом уже под утро. Шум, как она слышала, стих очень быстро, но девушка все еще не решалась вернуться. Что-то пугало ее, но она еще не знала что. Дверь была сорвана с петель и валялась внутри, изуродованная, бесформенная, будто вышибали огромным тараном.
— Дедушка, я вернулась! — Крикнула Люта в пустоту.
Никто не ответил ей. Лишь холодные каменные стены мрачно усмехались, предчувствовали чужую беду.
Старик лежал на полу в луже крови. Доселе согбенный, после смерти он распрямился, явив прежнюю богатырскую осанку. Глаза его пепельные, мутные уставились в пустоту. А на тонких, посиневших губах все еще играла улыбка. Улыбка победителя. Даже умерев, он все равно выиграл, выиграл не силой руки, но силой духа.
Люта с трудом сдержала крик. Вместо него из глаз покатились слезы. То были слезы отчаяния и боли. Единственный человек, который мог ей помочь, пал жертвой обезумевшего изверга, нелюдя. Руки задрожали, опустились. Она убежала, да только кому она теперь нужна. Все, кто попадаются на пути, умирают. Так может лучше вернуться туда… Перед глазами всплыло из небытия знакомое лицо.
— Данила, — сквозь слезы простонала Люта, — где же ты, Данила… ты так мне нужен…
Когда Василий скрылся за высоким каменным домом, Данила ткнул Северьяна в бок.
— Надо было спросить у него про Ликуна. Может, знает?
— Не горячись. — Остудил Северьян его пыл. — Сначала найдем постоялый двор, устроимся…
Когда они вышли к высоким каменным палатам, Северьян подумал, что заблудился. В обратном уверился, лишь увидев конюшню. Двор вымощен мелким камнем, у входа в корчму лежат огромные плиты. Данила ошарашенно смотрел на белокаменные бастионы.
— Даже конюшня из камня. У них что-нибудь деревянное есть? — Простонал он. Потом тяжко вздохнул. — Если у них постоялый двор выглядит лучше княжеского терема, какой же тогда дворец здешних правителей?
— Это нам еще предстоит узнать, — молвил Северьян. — Ладно тебе, корчма, как корчма ну и что, пусть из камня. Было бы у них золота много, из золота сделали.
Дверь открылась без скрипа, смазанные петли ходили легко. Данила даже дрогнул от неожиданности.
— У них что, даже двери не скрипят?
Северьян промолчал.
В нос ударил знакомый аромат мяса, печеной рыбы, и тучи всевозможных специй, которые пахли обворожительно, до умопомрачения, но о названиях которых оставалось лишь догадываться. Данила, не знающий ни каких приправ, окромя соли, недоверчиво внюхивался, ловя пряные запахи.
— Это точно корчма? — Недоверчиво спросил Данила.
Помещение было чистым. Оно просто сверкало, отполированное до блеска. Белые, с серым отливом стены, ни единого пятнышка, на потолке ни лоскутка привычной паутины, и тараканов ну совсем нет. Вымерли что ли? Камин, выложенный красивым орнаментом, не чадил, не напускал в помещение дым. Наверное, регулярно чистят, да еще и отмывают дымоход. До блеска. И люди какие-то неживые. Сидят, пьют, едят, а шума и болтовни привычной-то нет. Никто не дерется, не охаивает соседа. Но чувствуется напряжение. Видать, не слишком им нравится так вот, сидеть и тупо жрать. Люди ведь, не свиньи. Что это за корчма, где нет хорошей драки да пьяных гулянок и застольных песен? Не корчма, а так, тьфу и растереть, будь она хоть из цельного куска золота отлита.
— Милое заведение, — обрадовался Северьян. — Обожаю тишину.
Из-за стойки недоверчиво косился мужик. Одет в ромейскую одежду, да только рожа-то не ромейская, рус он и в Царьграде рус.
— У нас тишина только днем. Вечером пьянки да застолье, славяне гуляют после работы.
— А это кто? — Спросил Северьян.
— Это ромеи. Приходят, едят и уходят. Скучные они и пресные, как… как…
Мужик не нашелся, что сказать и хмуро замолчал.
— Нам бы комнату, — вежливо попросил Данила.
— Все хотят комнату, — передразнил мужик. — Деньги есть?
Северьян высыпал на ладонь корчмовщику несколько золотых. Тот хмыкнул.
— На неделю хватит, — решил он.
— Неделю? — Переспросил Данила.
— Да, неделю, семь дней, если тебе понятнее.
— Так бы и говорил, семь дней, а то какую-то неделю придумал, — обиделся Данила.
Комнату им выделили подстать царскому дворцу. Две огромные кровати, хоть они не из камня. Дерево, крепкое и жесткое. Захочешь разрубить, топор сломаешь. На каждой стене по масляному светильнику. Северьян вспомнил коптящие вонючие лучины, поморщился. А эти и светят ярко и пахнут приятно. Вот уж ромеи, умеют жить красиво. Только себя этой жизнью и развращают.
У стены стоит стол. Не какой-нибудь, из заморского дерева. Да еще и скатеркой прикрыт. И ни каких дохлых тараканов или на крайний случай, мертвых мух. Все чисто, гладко, будто и не по-настоящему все, а так, на картинке нарисовано мудрецом немудреным. На полу постелен ковер. Мягкий, яркий, ноги так и утопают в нем. Северьян снял сапоги, поставил ноги на мягкий ворс, зажмурился от удовольствия.
— Ох, ну и кушать эти ромеи мастаки, — молвил понуро Данила.
— Не понял?
— Зажрались, говорю. От такой красивой жизни сам не замечаешь, как становишься ватным, разбитым, разморенным, как кусок несвежего, с запашком мяса.
— Не будем о мясе, — оборвал его Северьян.
Разговор о еде лучше было оставить. В корчме их накормили так, что еле животы до комнаты донесли. А ведь хотели еще сегодня поискать Ликуна, народ порасспрашивать. Северьян чувствовал, что говорить о деле, а тем более делать оное он совершенно неспособен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55