Крупные, как орехи, они безмятежно сияли в безоблачном, черном, как смоль, небе. У них не было проблем, забот, переживаний. И огонь их, яркий до белизны, не грел, а только обжигал леденящим ужасом. Ужасом скорой беды. Желтовато-белые, они сплетались в причудливые фигуры, одна другой изощренней.
Доробей сидел на коленях у Северьяна, и наблюдал за их причудливым бегом. На смешной волосатой мордочке промелькнула тень меланхолии, тягостной задумчивости. Домовой, увидев небо, как и любой человек, поддался власти высоты, красоте и величию.
— Звезды, как люди, — тихо сказал он. — Есть яркие и тусклые, есть желтые, белые, красные… Но все они рано или поздно падают… и умирают.
— Смерть — основа мироздания. — Молвил убийца. — Некоторые страшатся ее, оттягивая жалкое существование, другие ее ищут, но не могут найти. Но рано или поздно все ее получают… Безотказная женщина, вот что такое смерть…
— Ты и впрямь мудрец, калика, — убежденно заявил домовой. — Только, почему ты никогда не говоришь своего имени? Это секрет?
— Нет, — улыбнулся он. — Если тебе угодно, называй меня Северьяном.
У дерева послышался хруст и сдавленное, сиплое дыхание. Это приходил в себя Лука. Северьян не спешил ему помочь. Сидел себе спокойно, тыкая палкой в костер, уплетая между делом остатки запасов.
— Что со мной случилось? — Лука удивленно таращился по сторонам. Ноги его почти не держали, витязь качался, как тростник на ветру. — Где я?
— Очнулся? — Усмехнулся Северьян. — Ну, чего помнишь?
— Помню, как убегали от русалки, потом темный, злобный лес… и дальше непроницаемая мгла!
— Все не так уж и плохо, — тихо вздохнул убийца.
— А что было? — Всплеснул руками Лука.
— Ты ополоумел, и бросался на меня, как голодный медведь. Намерения твои были ясны невооруженным глазом…
— Я… пытался убить тебя? — Удивлению Луки не было предела.
— Пытался. Но, как видишь, не убил.
— А почему у меня так болят ребра?
Лука прикоснулся к груди и сморщился от боли. Северьян повел бровью, отворачиваясь в сторону. Видать, действительно немного переборщил с ударом. Вот так всегда, хочешь, как лучше, а получается наоборот.
— Потому что мне тоже надо было как-то защищаться, — просто ответил Северьян, догрызая заплесневевшую лепешку.
Лука так и сел. Несколько минут бессмысленным взглядом обводил окрестности, почесал затылок. Голова была пустая, как котелок. Разве что ветер не сквозил из уха в ухо.
— Я сошел с ума?
— Нет, просто чары леса скрутили тебя в бараний рог. Ты скажи мне лучше, Лука, зачем ты затащил меня… гм… нас в эту чащобу? Ты говорил, что знаешь, как пройти к Искоростеню, но сам здесь ни разу не был. Иначе лес заворожил бы тебя давно, еще в прошлый раз.
Лука понуро опустил голову.
— Это только моя вина. Мне нельзя появляться на дорогах… Если стражи Владимира найдут меня, мне от них не отделаться… Убьют, любой ценой убьют…
Северьян усмехнулся.
— Чем же это ты так провинился перед князем? Никак позарился на его любимую рубаху?
— Было дело. — Вздохнул Лука. — Я бы не хотел говорить.
— Что ж, ты имеешь право на тайну, — согласился Северьян, — но в следующий раз будь добр предупредить, прежде чем начнешь строить козни… Если бы не твоя “предусмотрительность”, мы бы уже были в Искоростене!
Лука даже не пытался оправдываться. Плечи его опустились, шея согнулась под немереным грузом головы. Он поступил подло и понимал это. Но сделал это не единожды. Об этом Северьян еще не знал.
Глава 15.
Рано утром они тронулись в путь. И чем дальше они уходили в лес, тем гуще становилась растительность, тем сильнее смыкались кроны деревьев. Дневной свет, прорывавшийся сквозь листву, теперь исчез вовсе. Дальше деревья росли настолько часто, что приходилось продираться между ними, царапая руки ноги, превращая одежду в груду рваного тряпья.
— Ничего, — кряхтел Лука, прорываясь через завал, — в вирии нам зачтется…
— Не уверен, что нас сейчас кто-то видит, вон, как кроны смыкаются, — криво усмехнулся Северьян. — Так что пыхти спокойно, счеты потом подводить будем.
— Да уж, — согласился Лука. — После наших проделок в Вирий могут и не пустить.
— Осторожнее! — Донесся из котомки возмущенный вопль домового. — Все бока мне отдавите!
Неожиданно густые, поросшие мхом деревья расступились, являя взору невероятное зрелище. Огромная, залитая солнечным светом поляна играла всеми цветами радуги. Столь пестро и ярко была она усажена разнообразными цветами, что у путников начали разбегаться глаза.
— Красотища-то какая! — Восторженно прошептал Лука, намереваясь выйти в солнечный круг.
— Стой! — Рявкнул Северьян. — Не двигайся!
Лука дернулся, как от удара мечом.
— Ты что, калика, сдурел? Так и разума лишить можно!
— Не торопись. Вспомни лучше слова лесного старца.
— Какие еще слова?
— Дикие деревья? Помнишь?
Витязь улыбнулся.
— Ну, какая здесь дикость? Просто красивая поляна!
— Ведьмина поляна тоже красивая, — проворчал Северьян. — А я еле ноги унес.
— Нам все равно идти вперед, так не обходить же эту красотищу стороной?
Северьян отмахнулся.
— Шут с тобой, Лука. Пошли, раз ты так хочешь.
Поляна и правда блистала непревзойденный великолепием. В невозможном, нереальном переплетении сплелись маки и незабудки, ромашки и лютики, васильки и иван-чай. Столько разных, неповторимых запахов захлестывали, кружили голову, путали взгляд. Северьян вдохнул полной грудью и закашлялся. Пыльца разноцветная, подстать цветам, поднялась пестреющей волной и тотчас осела. Даже домовой взирал на все вокруг с немым восхищением.
Что-то смутило Северьяна. Нет, это не была нереальная красота поляны, и ее гладкость и чистота тоже не имело отношения к назревающему в груди волнению. Испугало убийцу другое. На всей поляне, ни на едином цветке не было ни пчелки, ни бабочки. Даже случайной мухи, и той невозможно отыскать.
— В зачарованном лесу все — обман, — тихо пробормотал себе под нос Северьян. — Обман, навязанный колдовством… Лука, беги!
Северьян крикнул, что было мочи, и витязь не стал переспрашивать: сразу уловил верные нотки в голосе спутника, но было уже поздно. Из земли, там, где мгновением раньше росли нежно-синие васильки, вырвался гибкий, как змея корень, схватил Луку за ноги. Витязь не смог удержать равновесие. Так и грохнулся, точно мешок на голую землю.
— Меч, меч тащи! — Дурным голосом заорал Северьян.
Разномастные цветы таяли прямо на глазах, будто заутренний туман на реке вдруг исчезает под яркими лучами светила. На их месте один за другим вылезали из земли уродливые корни. Один из них, извиваясь, тянулся к ногам Северьяна. Убийца подпрыгнул так, как, наверное, никогда не прыгал раньше. Посох привычно развалился надвое. Лезвие меча буквально вспыхнуло, отражая блики полуденного солнца. Клинок обрушился молниеносно, отсекая отросток. Корень конвульсивно дернулся, разбрызгивая во все стороны черную маслянистую кашу. В ноздри вкрался запах тухлятины, будто на поляне устроили жертвоприношение и забыли убрать результаты сего пиршества.
Обрубок скрылся в земле. Вместо него, взрыхляя землю, точно дождевые черви, выскочили еще три. Один схватил Северьяна за предплечье. Убийца с трудом удержал меч в руке. Но корни были настырными. Тотчас другой обвил голенище правой ноги, а третий рванулся к горлу. В мановение ока он перекинул злополучный клинок из выведенной из строя правой в свободную левую. Вовремя. Еще один отросток устремился к лицу. Северьян сделал единственное, что он успел: увернулся. Острие корня пронеслось мимо, обдав щеку жаром. В ту же секунду меч в левой руке будто ожил. Жадное, требующее жертвы лезвие рубануло наискось, и злополучный корень упал на землю. Обрубок извивался как хвост ящерицы, в предсмертных конвульсиях разбрызгивая черную, дурно пахнущую слизь. Два других, извиваясь змеями, задергались, крепче сжимая голенище. Ноги подкосились. Северьян упал плашмя, в полете успев отсечь злополучный корень, связывающий ноги. Только тело его соприкоснулось с землей, тотчас из разрыхленной почвы вырвались сразу два, сковывая движения, прижимая непослушное тело к земле. Еще один, неприятно колючий, обвился вокруг шеи и начал неторопливо сжимать горло. В свободной руке Северьян по-прежнему крепко сжимал меч, но воспользоваться им не мог. Растения крепко держали убийцу.
— А ну пошли прочь, гадины! — Услышал Северьян под ухом пронзительный вопль. То Доробей выбрался из котомки и теперь тыкал злополучный корень длиннющей костяной иглой.
— Не туда! — Крикнул ему Северьян. — Возле руки отгоняй!
Неизвестно, чувствовали ли хищные растения боль, но когда домовой вогнал иглу под самое основание диковинного корня, тот, разбрызгивая черную кровь, сразу отпустил Северьяна. Убийца не растерялся, только и ожидая этого момента. Ударил мечом по спутавшим ноги корням. Обрубки полетели во все стороны, безумно извиваясь. Один сбил с ног Доробея.
— Ящерово отродье! — Заорал домовой, отталкивая шевелящийся отросток.
Северьян в это время уже срубил корень с шеи и теперь, напрягая силы, пытался стянуть злосчастный обрубок, перекрывающий дыхание.
— Лука, ты где? — Крикнул он, сбрасывая омертвевшие отростки.
В ответ раздалось лишь бессвязное мычание. Северьян подхватил воинственного домового, сунул в котомку. Уродливые отростки не унимались, диковинно изгибаясь, пытались наброситься на убийцу. Северьян рубил направо и налево, как косарь на заросшем бурьяном поле. Земля под ногами уже чавкала и пузырилась, залитая черной слизью. Наконец, он нашел Луку. Витязь был с ног до головы спеленан хищными корнями, и теперь оные определенно затягивали его в землю.
Северьян на мгновение растерялся. Сейчас начать рубить корни, можно случайно снести башку и Луке. А те все лезли и лезли из земли, оголодавшие, ненасытные. Там где только что горой валялись обрубки, теперь снова взгромоздилась стена извивающихся щупалец. Так не выбраться, — решил убийца. — Надо найти источник. Помнится, дед-лесовик говорил о хищных деревьях, отнюдь не о корнях.
Растерянность как рукой сняло. Тотчас цепкий взгляд выловил среди лесной чащи четыре толстенных дерева. Как же он сразу не заметил? Деревья и вправду выглядели живыми и хищными. Черные, с зеленым отливом стволы выглядели гладкими, отлитыми из металла и тщательно заполированными кузнецом. Ни единого сучка, не дупла, лишь искривленные гладкие стволы, да причудливо изогнутые ветви, на которых дышит, копошится ядовито-зеленая листва. Не деревья, а выродки какие-то.
Действовать надо было молниеносно. Проклятые отростки уже затащили Луку по уши в землю, лишь упирающиеся кисти рук были видны среди копошащихся корней. Мечом он так и не успел воспользоваться.
Северьян, срубая под корень все на своем пути, побежал. Деревья, будто уловили его мысли. На пути возникали все новые и новые отростки. Северьян рубил их, чувствуя, как разогрелся в руках клинок, как ноют от натуги мышцы, как напрягаются, намереваясь порваться, жилы. Пот градом катился по лицу, руки взмокли. Сейчас убийца боялся одного, что меч вдруг выскользнет из потных ладоней. Тогда конец.
И он сжимал клинок все крепче и крепче, так что трещала в руке дубовая рукоять, стонала под давлением пальцев и молило о пощаде. Зато клинок пел, кричал и стонал, звук с которым он каждый раз поднимался, можно было сравнить лишь с соединенными воедино трезвучиями, перерастающими то в шепот, то в свист.
Хищные деревья задергались, чуя приближение человека, листья их заколыхались, задергались в агонии. И было с чего. Клинок, вошедший в раж, крушил все. Теперь не хозяин управлял им, а меч руководил действиями хозяина, довлел над ним своей несокрушимой железной волей. Деревья оказались на редкость крепкими. От первого же удара Северьян с трудом удержал в руке меч. Так отскочил он, отпружинил от крепкого ствола. Но зарубка осталась. Большая зарубка. Он ударил еще раз, и еще, и бил раз за разом, изнемогая, но продолжал рубить. Из глубокой раны на стволе потекла густая черная слизь. Теперь уж Северьян не сомневался, кому именно принадлежат хищные корни. Первое дерево даже не пришлось дорубать до конца. Северьян просто толкнул его, и ствол, под чудовищным напором собственного веса завалился на бок. Черная кровь хлынула фонтаном, раздался тихий стон, и кипа корней на поляне опала безвольными палками. Со вторым деревом было проще, ствол его оказался тоньше и почти не противился ударам клинка. Когда рухнул он, тянущие Луку в землю корни бессильно дернулись и замерли. Оставшиеся деревья уже не покачивались, они трепетали, чуя приближение смерти. Северьян слышал в голове тихие, молящие о пощаде голоса, чувствовал их страх и ужас. Но на лице его играла злая широкая улыбка. Не улыбка — оскал. Оскал хищника, настигающего свою жертву…
Когда последнее дерево рухнуло под сокрушающими ударами, и Северьян в изнеможении упал на траву, небо уже затягивала хмурая пелена вечера. Меч, выпавший из безвольной руки, подвергшийся закалке сотен печей и выдержке нескольких сотен лет в земле, меч, который невозможно сломать или затупить теперь покрывала сетка мелких трещин и зазубрин. Сталь выдержала, но выдержала, отдав все свои силы человеку. Или просто человек оказался сильнее металла? Северьян этого не знал, и знать не хотел. Ему даже не было жалко своего верного клинка, от которого впрочем, осталось лишь лезвие. Он просто устал.
Как только первая волна бессилия спала, Северьян пошел помогать Луке. С трудом заставил опустошенное, выжатое тело подняться, он, опираясь на меч, неторопливо зашагал к спеленанному по рукам и ногам витязю.
Лука лежал, чуть постанывая, но, уже не пытаясь выбраться. Он, должно быть, давно успел похоронить и себя и Северьяна, теперь лишь ожидая, когда неведомая сила затащит его под землю. Услышав над головой удары, он понял, что это конец, и зажмурился. А когда открыл глаза, на него с прищуром смотрел взмокший, перемазанный с ног до головы в черной жиже калика.
— С возвращением на этот свет, — тяжело улыбнулся Северьян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55