Назвавшись Давиду автором «Лилы», он положил начало длинной веренице правильных шагов, самым правильным из которых оказалось решение тоже поехать во Франкфурт. Все шло по плану. Хотя никакого плана у него не было. Просто волею случая события в совокупности неизменно представали как результат детально продуманного плана.
Единственное темное пятнышко – эти две женщины. Ведь по их милости вчерашняя Давидова вспышка в итоге обернулась и против него.
Каланчу (так Джекки называл про себя высоченную редакторшу) он сумел обскакать. И как только они отсюда уедут, она вообще потеряет всякое влияние на Давида.
Зато вторая, Мари, внушала ему тревогу. На чтения он немного опоздал и у театра столкнулся с нею. Она тотчас заявила, что должна срочно с ним поговорить, и они зашли в соседнее кафе. А там она имела наглость спросить, хватит ли у него квалификации, чтобы справиться с работой литагента.
Разговор получился очень неприятный.
Сперва Джекки посчитал добрым знаком, что Давид и ее тоже бросил на улице. Вернувшись в отель, он заказал в номер легкую закуску, а потом двинул в бар. И только там, за выпивкой, ему пришло в голову, что, пожалуй, в разрыве Давида и Мари ничего хорошего нет. Ведь вместе с нею у Давида пропадет важная причина держаться за этот обман. И Джекки решил несколько умерить нажим на Мари.
Чуть позже, все там же, в баре, он встретил Эвердинга из издательства «Кубнер», который, видимо, еще не знал, что Джекки теперь литагент Давида Керна. Только когда Джекки просветил его на сей счет, Эвердинг заговорил с ним несколько уважительнее. Джекки сумел ненадолго выманить его в холл и с глазу на глаз сообщил, что на новую рукопись Давида уже поступили серьезные заявки. И что Давид жалуется на задержки, с какими «Кубнер» производит выплаты.
Эвердинг долго изучал головку своей трубки, но в конце концов только вручил Джекки визитную карточку, с просьбой позвонить ему в контору.
А Джекки, пользуясь случаем, ввернул:
«Или вы сами позвоните мне, я живу в этом отеле!»
Затем, в баре, Джекки не упустил возможности появиться перед Эвердингом в обществе Риглера и еще нескольких человек, вероятно важных издательских деятелей.
Он добавил в ванну горячей воды, отхлебнул из стакана, пристроенного в мыльнице. Кампари, как всегда с утра, если накануне не слишком перебрал.
Время пока есть. Необходимость освободить номер сегодня к полудню отпала. Вчера в баре Риглер сообщил, что они произвели кой-какие передвижки с забронированными номерами и Джекки может остаться еще на сутки. Лучше и быть не может, ведь через сутки он так и так уезжает.
В час он обедает с Давидом. Сперва хотел пригласить его на ланч к себе в номер. Но потом передумал. Не стоит, пожалуй, хвастать перед парнем, что он живет в отеле «Франкфуртер хоф».
Поэтому он предложил «Штеффенс-штубе» и попросил портье забронировать там столик. Идеальное место для делового обеда литагента и его важнейшего автора.
До полудня еще целых два часа. И Джекки обратился к практическим задачам. Например: как, лежа в ванне, выкурить сигару и не размочить верхний лист.
36
Там, где Мари обычно срезала угол, проход загораживал строительный забор с крупной синей надписью: «Здесь будет новое сердце нашего сити». «Искренне ваш, доктор Барнард» – намалевал внизу спреем какой-то шутник. Мари последовала за белой стрелкой на синем поле, которой дорожное ведомство обозначило пешеходный путь. Так что ей понадобилось несколько больше времени, чтобы добраться до подъезда желтой новостройки, где располагалась их квартира.
Этот дом был первым из четырех предусмотренных проектом застройки. Второй ждал отделки, для третьего только-только заложили фундамент, а для четвертого обнесли забором площадку.
Мари отперла почтовый ящик, вынула почту. Несколько писем для Давида – одно из издательства, три, по всей видимости, от поклонников. Рекламка открывшегося поблизости массажного салона ножных рефлекторных зон. Купон тайского ресторана. Для нее самой – ничего.
Лифтом она поднялась на пятый этаж, открыла дверь квартиры.
Квартира состояла из большой кухни-столовой и спальни. Паркетный пол, огромные окна с видом на старые промышленные здания, строительные леса и новостройки бурно развивающегося квартала.
Кроме нового дизайнерского дивана, почти вся мебель перекочевала сюда из старой Давидовой квартиры. Мари привезла только книжный стеллаж да еще подыскала в магазинчике, торгующем подлинной дизайнерской мебелью шестидесятых годов, обеденный стол с четырьмя стульями. Оплатил покупку Давид.
В жилой части стоял Давидов письменный стол с компьютером, где он иногда бродил по интернету и отвечал на электронные письма. За новой работой Мари еще ни разу его не видела.
И над чем он работает, она понятия не имела. Эта тема была табу. Мари твердила себе, что Давид из тех писателей, которые не говорят о неготовых вещах. Что ж, вполне понятно. Особенно когда человек, как Давид, выплескивает на письме самое сокровенное. До сих пор ей казалось в порядке вещей, что он сам выберет время, когда сочтет возможным посвятить ее в свои планы. Но сегодня, после той вспышки во Франкфурте, его секреты вдруг предстали в ином свете: как лишнее доказательство, что он исключил ее из своей жизни. Секунду-другую Мари боролась с искушением включить компьютер и посмотреть, что он там от нее прячет. Но, разумеется, не стала этого делать.
В спальне стояли новая двуспальная кровать, рабочий стол Мари, этажерка со школьными принадлежностями и Давидов старый платяной шкаф.
Она бросила школьную сумку на кровать, открыла чемодан, оставленный возле шкафа, и начала его распаковывать.
Экзамен прошел неважно, можно не ждать результатов, все и без того ясно. Если так будет продолжаться, аттестат ей не получить. Надо срочно менять образ жизни, иначе придется торчать в школе еще год, а на это у нее нет ни желания, ни денег.
Уже сейчас она в финансовом плане зависела от Давида куда больше, чем ей бы хотелось. Денег, которые она зарабатывала оформительскими заказами, и тех сумм, какие могла ежемесячно снимать со своего счета, если там еще что-то осталось, отнюдь не хватало, чтобы покрыть ее долю в общем хозяйстве.
Давида это не тревожило. Да и сама Мари до сих пор особо не расстраивалась. Но, вернувшись из Франкфурта и войдя в квартиру, она впервые спросила себя: что я, собственно, здесь делаю?
Собрав брошенное на пол грязное белье, она пошла в ванную. Давидово белье она захватила с собой, чтобы ему было что надеть, когда через неделю он ненадолго заедет домой. Кидая в бельевую корзину рубашки, носки, майки, трусы, Мари опять подумала: что я здесь делаю?
Что она забыла в квартире мужчины, который те крохи времени, какие мог бы провести с нею, предпочитает проводить в обществе старого пьянчуги?
Почему она стирает белье человеку, который в последний вечер во Франкфурте бросил ее посреди улицы? А ночью пьяный ввалился в гостиничный номер и даже не проснулся, когда она уходила?
Почему она терпит все это от парня, который явно ею не дорожит? Или дорожит, но куда меньше, чем она им.
Мари приготовила себе эспрессо. В новой Давидовой кофеварке. Включила музыкальный центр. Давидов диск с ненавязчивой фоновой музыкой. Подошла к окну.
Насколько она вообще дорожит Давидом? В кого влюблена – в него самого или в Петера, ранимого, несчастного влюбленного из «Лилы, Лилы»?
Вечерело. Автомобили ехали с включенными фарами. В освещенных новых офисных зданиях узорами темных окон обозначились пустующие помещения. На обнесенной забором стройплощадке стояла под фонарем группа хорошо одетых мужчин в плохо подогнанных касках.
Взгляд Мари скользнул по книжному стеллажу и упал на две толстые папки, надписанные ее рукой. «Лила, Лила», июнь – август» и «Лила, Лила», август – …». Рецензии, собранные ею и подшитые в хронологическом порядке. С насмешливыми комментариями ее кумира, который даже не счел нужным обсудить с ней выбор агента.
Мари поставила пустую чашку в мойку, вернулась в спальню и опять занялась чемоданом.
С нею обстоит вроде как с Петером Ландваем? Она влюбилась в человека, который ее не любит, и заметила это слишком поздно?
Зазвонил телефон. Давид.
– Ну, как экзамен?
– Плохо. А как у тебя?
– Тоже плохо. Скучаю по тебе.
В этом месте она обычно отвечала: я тоже по тебе скучаю. Но на сей раз сказала иначе:
– Удивляюсь, как ты вообще заметил, что меня нет.
– Все еще сердишься?
– Все еще разочарована.
– Франкфуртом?
– В том числе.
– Мной?
– В том числе.
– А чем же еще?
– Всем. Нами. В первую очередь нами обоими.
– Почему?
– Не знаю. Просто я ожидала от нас большего.
– В каком смысле?
– Большего внимания. Большего доверия. Ну, не знаю… Большей любви.
Давид помолчал. Потом сказал:
– Я люблю тебя, Мари, ты же знаешь.
Она не ответила.
– Мари, ты слышишь? Я люблю тебя.
С Джекки все вышло по-дурацки, но я разберусь. К нашей любви это отношения не имеет. Слышишь, Мари? Я люблю тебя.
Мари молчала.
– А ты? Ты любишь меня, Мари?
Она помедлила.
– Пожалуй.
– Ты не уверена?
После долгой паузы она тихо проговорила:
– Не вполне.
Теперь уже замолчал Давид.
В конце концов она сказала:
– Давид, я поживу несколько дней у мамы.
– Почему?
– Хочу разобраться в своих чувствах.
– Это можно сделать и в нашей квартире.
– Там лучше.
– Мне приехать?
– Нет.
– Все-таки я приеду. – Он отключился.
Мари вернулась в спальню. Минуту-другую рассматривала пустой чемодан. А потом начала снова собирать вещи.
37
– Извините, я ночной портье. Впервые это делаю.
Галстук у него был явно завязан заранее и надет через голову, а потом затянут. Давид с поспешно собранным чемоданом уже минут десять с лишком стоял у стойки, дожидаясь, когда вконец загнанный портье добудет из компьютера счет на дополнительные услуги. Издательство «Кубнер» их не оплачивало. Сумма составляла сорок шесть евро восемьдесят два цента.
У подъезда ожидало такси, поезд отправлялся через пятнадцать минут.
Портье с виноватой улыбкой отошел к телефону и позвонил некоему Юргену, видимо своему компьютерному консультанту. Давид швырнул на стойку банкнот в пятьдесят евро и вышел из холла.
– Наконец-то, – проворчал таксист, когда он сел в машину.
Без тринадцати восемь он расплатился с таксистом и бегом помчался к поезду. Когда он выскочил на платформу, большая стрелка вокзальных часов как раз передвинулась на цифру десять, и двери вагонов закрылись.
– Вот черт! – воскликнул Давид и бросил чемодан наземь.
Тяжело дыша, засунув руки в карманы пальто, он стоял на платформе, время от времени пинал ногой чемодан и со злостью смотрел на людей, которые кого-то провожали и теперь шли мимо него – с печалью на лицах, с облегчением или еще не угасшей прощальной улыбкой.
Отдышавшись, Давид подошел к расписанию и выяснил, что следующий поезд отходит через час и прибудет на место в семнадцать минут второго. Стало быть, до дома он доберется около двух.
Он купил газету, сосиску, пиво и устроился у липкого закусочного столика возле ларька с сосисками. Однако едва развернул газету и вонзил зубы в сосиску, как рядом послышался голос:
– Давид Керн! Какой сюрприз – встретить вас здесь!
Голос принадлежал немолодой женщине с чемоданчиком на колесах. Он кивнул ей, продолжая слегка демонстративно жевать.
– Кушайте, кушайте. Я не буду вам мешать! – сказала она, но не ушла. – Я прочла «Лилу» уже трижды и прочту еще раз. Особенно теперь, встретившись с вами лично. Мне очень хочется вас спросить…
Давид отхлебнул пива и снова вонзил зубы в сосиску.
– …много ли в книге автобиографического.
Давид прибег к стандартному ответу:
– Как видите, я пока жив.
Читательница ничуть не смутилась.
– Но вы наверняка пережили потерю большой любви. Чтобы описывать подобные чувства, необходимо их испытать.
Давид проглотил сосиску.
– Вы правы, эти чувства мне, к сожалению, знакомы.
– Но вы предпочитаете об этом не говорить?
– Я о них написал. – Тоже стандартный ответ.
Женщина сочувственно кивнула и попрощалась. Давид облегченно вздохнул, но, сделав несколько шагов, она вернулась.
– Еще один вопрос. Если не хотите, не отвечайте. Как ее звали?
– Мари, – ответил Давид и испугался своих слов.
– «Мари, Мари», – задумчиво проговорила женщина. – Так называлась одна из песен Жильбера Беко. Ее пела Марлен Дитрих. Слыхали?
Давид покачал головой.
– Тоже красивое название.
Он долго смотрел вслед этой женщине с чемоданом, которая становилась все меньше, удаляясь от него под сводами вокзала.
Давид доел сосиску, допил пиво и позвонил Мари. Ни мобильник, ни квартирный телефон не отвечали. Тогда он позвонил ее матери, где, к счастью, включился только автоответчик. Давид сообщения не оставил.
Словно вокзальный выпивоха, он слонялся возле закусочных. А за двадцать минут до отправления уже стоял на платформе.
Единственным попутчиком в душном купе первого класса оказался американский бизнесмен, который, пользуясь разницей во времени, беззастенчиво громко разговаривал по телефону со Штатами. Давид старался не слушать, но незадолго до Мангейма не выдержал, взял пальто и чемодан и пошел искать другое место.
В конце концов он нашел купе с одинокой пассажиркой. Только бы не читательница, подумал Давид, приоткрыл раздвижную дверь, спросил:
– Найдется свободное местечко?
Женщина кивнула, собирая с соседних сидений журналы. Его появление явно пришлось ей не по вкусу. Он сел подальше от нее и притворился спящим.
– Вы сели в Мангейме? – спросил кондуктор.
Давид задремал и проснулся с ощущением, что случилось что-то плохое. С ним иногда так бывало. Обычно после дурного сна. Но такие ощущения быстро развеивались. На сей раз, однако, сон был ни при чем. Ужасное случилось на самом деле: Мари не вполне уверена, любит ли его!
Кондуктор вопросительно смотрел на Давида. А тот шарил по карманам пиджака, висевшего на крючке у него за спиной.
– Я перешел из другого вагона, – пояснил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30