Еще когда училась на декоратора, она обнаружила у себя любовь к книгам и решила сделать ее своей профессией, изучать литературу.
«Это все равно что изучать юриспруденцию из любви к справедливости», – сказал ей отец, когда она спросила, не возьмет ли он на себя часть расходов на второе образование. Могла бы и не спрашивать, ведь после развода он и за первое-то платил скрепя сердце.
Жить с матерью было непросто. И не по тривиальным причинам. Мирта – так Мари с самого раннего детства привыкла называть свою маму – не вмешивалась в ее дела. Напротив, позволяла Мари жить своей жизнью, а сама жила своей. Тут-то и коренились трудности, все чаще осложнявшие их совместное проживание. На взгляд Мари, Мирта чересчур увлекалась амурами. И дочери приходилось снова и снова уходить из квартиры, чтобы не мешать материным любовным свиданиям. Кстати, Мирта никакой неловкости не испытывала. Не в пример самой Мари.
В один из таких вечеров она и познакомилась с Ларсом. В начале десятого Мирта привела домой гида-датчанина – она работала в бюро путешествий, – и Мари подпортила ей идиллию, буркнув, что у него наверняка есть номер в гостинице. Сабрина, подруга Мари, которая в таких случаях обычно давала ей приют, намекнула по телефону, что находится в ситуации, сходной с Миртиной.
Так Мари очутилась в «Беллини», в баре, где большей частью встречала кого-нибудь из знакомых.
Но тем вечером в «Беллини» не было ни одного мало-мальски знакомого лица. Мари устроилась у стойки, заказала бокал асти. И когда минут через пятнадцать бармен поставил перед нею второй бокал, «от господина напротив», она не отклонила угощение и через стойку улыбнулась дарителю. А потом они с Ларсом разговорились.
Вообще у Мари не было привычки заводить знакомства в барах. Но тем вечером она чувствовала себя такой отверженной, что уже через некоторое время спросила у Ларса:
– Ты живешь один или делишь квартиру с товарищем?
Позднее она встретилась с Ларсом еще несколько раз, но только потому, что из принципа не заводила one-night-stands.
И цепочка недоразумений продолжилась. Почти два месяца она не могла собраться с духом и поговорить с Ларсом начистоту. Вдобавок дело происходило в ноябре и декабре, а как раз в эти месяцы у Мирты во всей красе проявлялась жуткая предновогодняя депрессия, и Мари предпочитала держаться от нее подальше. Да и Ларс, хоть и не ее тип, был щедрым кавалером и хорошим любовником.
А нежелание признаться себе, что два последних фактора тоже имеют значение, опять-таки не способствовало прекращению этой бодяги.
И разумеется, сам Ларс. Невероятная мешанина заносчивости и ранимости. Словно за двадцать шесть лет его жизни ни сам он, ни кто-либо другой никогда в нем не сомневался. При малейшем подозрении, что, быть может, к нему не питают безоговорочной любви и восхищения, он чуть не плакал. А от этого Мари было еще труднее дать ему отставку. На практике она отличалась куда меньшим хладнокровием, чем в теории.
Вот почему она с благодарностью ухватилась за первую же возможность выйти из игры. Речь зашла о бирже. Ларс подробно объяснял ей разницу между рынком «быков» и рынком «медведей», а она демонстративно скучала. И в конце концов он обиженно оборвал свои рассуждения:
«Извини, тебе это, наверно, неинтересно».
«Не то слово, – огрызнулась Мари. – Меня просто тошнит. Ненавижу людей, наживающихся на том, что фирмы сокращают персонал, лишь бы получить побольше прибыли».
На миг он растерялся. А потом, как нельзя кстати, бросил:
«В таком случае я не понимаю, как ты можешь встречаться с экономистом».
С экономистом!
«Вот и я тоже не понимаю!» – твердо сказала она, встала и ушла.
И вот теперь Мари сидела с Ларсом в «Звездолете» и собиралась расставить точки над «i». Официант принес ему шампанское, а ей – минеральную воду. В душе она злилась на себя: могла бы продемонстрировать независимость, заказав хотя бы коктейль.
Стены в зале украшала россыпь точечных лампочек, единственный здешний декор. Огромные динамики пульсировали навязчивым ритмом фоновой музыки.
– Не знаю, можно ли чокаться шампанским и минералкой, – сказал Ларс.
– Разве и тут есть предписания?
– Тогда давай чокнемся.
– Если хочешь.
Они чокнулись, и Ларс спросил:
– Мир?
Мари поставила стакан.
– Мы не в ссоре, Ларс. Мы просто друг другу не подходим.
– Мы дополняем друг друга.
Мари вздохнула.
– Дополнения мне не требуется. Я ищу большую любовь.
Ларс промолчал.
– Не надо делать такое лицо, сердце разрывается.
– Значит, еще есть надежда.
Мари взяла Ларсов бокал, сделала знак проходившему мимо официанту. Тот кивнул.
Они молча подождали, пока ей принесут шампанское. Мари подняла бокал.
– Давай выпьем за минувшие недели и, как взрослые люди, поставим точку в этой истории.
Но она хотела от Ларса слишком многого. Когда подали закуску, он умолял, за горячим принялся осыпать ее упреками, а за кофе уже повернул дело так, будто сам решил с ней развязаться. Ей, конечно, было досадно, хотя, с другой стороны, такая ситуация имела свой плюс: она не обязана платить за себя по счету, тем более что денег явно не хватит.
Предложение подвезти ее куда-нибудь она отклонила, сказав, что лучше пройдется пешком.
Ночь выдалась еще более ясная, чем день. Но за те три часа, что она промучилась с Ларсом, сильно похолодало. От ледяного ветра слезились глаза. То и дело приходилось вытаскивать руки из карманов и отогревать замерзшие уши.
Собственная фраза насчет большой любви упорно крутилась в голове. Произнесла она ее скорее по причине удачной формулировки. «Дополнения мне не требуется. Я ищу большую любовь». Здорово сказано! Но что стоит за этой фразой? Она вправду ищет большую любовь? Не как все, а по-настоящему? Вправду ищет? А Ларс и другие до него – просто этапы на пути к большой цели?
Улицы модного теперь рабочего квартала были безлюдны. Во многих окнах светились гирлянды лампочек; витрины турецких закусочных, тайских ресторанчиков, торгующих навынос, и азиатских продуктовых лавок сверкали и переливались всеми цветами радуги.
Мари вдруг почувствовала себя очень одинокой. Новое ощущение. Она часто бывала одна и нисколько от этого не страдала. Наоборот, казалась себе независимой и самостоятельной. Но не одинокой. Одиночество – это совсем другое. Одиночество вызывало желание сию же минуту очутиться среди людей, и чем больше их будет, тем лучше.
Прожектор впереди отбрасывал на тротуар контуры какой-то надписи. «Эскина», – прочитала Мари, подойдя поближе. Стеклянная дверь сияла теплым светом, точно уютная гостиная. И изнутри доносилось не «техно», а звуки сальсы.
4
Вечер как вечер, один из многих в этом декабре. Народу в «Эскине» было полным-полно – здесь обычно заканчивались рождественские корпоративные вечеринки. Кроме того, хватало и таких, кто решил передохнуть от предрождественских закупок да так и застрял тут со своими сумками. А еще таких, что изо всех сил старались игнорировать тарарам и делали вид, будто все нормально. Настроение царило неопределенное – смесь паники (вдруг чего не успею!), усталого безразличия, радостного предвкушения и меланхолии.
Давид, как обычно в последнее время, обслуживал сектор «С», то бишь кресла и столики, относящиеся к большому бару. Его это вполне устраивало, ведь к сектору «С» относился столик завсегдатаев, с которыми он поддерживал и приватные контакты.
Верховодил в этой компании Ральф Гранд, писатель. Во всяком случае, такую профессию он называл, когда его спрашивали. На жизнь Ральф зарабатывал техническими переводами с французского и английского на немецкий. Эта деятельность позволяла ему регулярно бывать в «Эскине» и засиживаться подолгу. Когда он находил время наряду с переводами и ночной жизнью писать большой роман, над которым трудился уже несколько лет, никогда не обсуждалось, по крайней мере в его присутствии.
Ральф был весьма интересным собеседником, хорошо подкованным в литературе, хотя иной раз слишком уж козырял своими познаниями. Одно из малоприятных его качеств.
При нем неотлучно находился Серджо Фрай, художник, чья мастерская располагалась неподалеку, в одном из промышленных зданий. На что он жил, никто себе толком не представлял, ведь его картины – огромные, проработанные грубыми красочными мазками фотографические оттиски, которые ты словно бы уже где-то видел, – выставлялись редко, а покупали их и того реже. Слухи ходили разные, но наибольшего доверия заслуживала версия, что его отец – он погиб, совершенствуясь в умении спускаться на каноэ по горным рекам, – оставил кой-какой капитал.
Сильви Альдер держалась сама по себе. Не так давно она закончила учебу, стала преподавательницей рисования и сразу получила место в том же училище. Маленькая, изящная, она напоминала юную Эдит Пиаф и подчеркивала это сходство, выщипывая брови и пользуясь ярко-красной губной помадой.
Роже Бертоли и Ролли Майер тоже приходили вдвоем. Роже работал текстовиком в рекламном агентстве и восхищался начитанностью Ральфа Гранда. Ролли до недавнего времени занимал там же должность АД, арт-директора, а теперь открыл индивидуальную фирму под несколько претенциозным названием «АДхок» (придумал его Роже Бертоли). Вся ее деятельность сводилась к тому, чтобы в случаях, когда у рекламных агентств возникает дефицит персонала, «давать им напрокат» самого Ролли. Но в нынешней экономической ситуации нехватки персонала никто не испытывал, и Ролли был вынужден подрабатывать техническими чертежами, получая заказы через Ральфа Гранда.
Сандра Шер присоединялась к остальной компании спорадически. Как flight attendant, она иной раз по нескольку дней находилась за пределами страны. Крупная блондинка, glamorous, именно так раньше представляли себе стюардесс. Вместе с ней неизменно появлялись Келли Штауффер и Боб Егер. Келли, архитектор, худой, бритоголовый, всегда в черном, и спутник его жизни Боб, телеоператор, мускулистый парень, тоже обритый наголо и тоже в черном.
Сегодня вечером они собрались в полном составе. Расположились на потертых плюшевых креслах и диванчиках, с обычной своей выпивкой – риоха для Ральфа, пиво для Серджо и Ролли, кава для Сильви и Келли, мохито для Роже, джин с тоником для Сандры и безалкогольное пиво для Боба.
Давид наизусть знал, что они закажут, и мог бы принести напитки, не дожидаясь просьб, но однажды из-за этого произошел неприятный инцидент.
Ральф тогда едва успел сесть, а Давид уже принес ему бокал риохи. «Я риоху не заказывал», – сказал Ральф.
«Извини. Просто ты всегда заказываешь риоху, вот я и подумал… Что же тебе принести?»
«Бокал риохи».
Давид улыбнулся и поставил перед ним бокал.
«Не этот. Другой, который я заказал».
Если бы не Серджо, Ральф наверняка бы настоял, чтобы Давид унес этот бокал и подал другой. Весь вечер, проходя мимо, Давид слышал обрывки дискуссии о праве человека на непредсказуемость, как выразился Ральф Гранд.
На следующий вечер Давид пошел в «Горную тишь», местный рабочий ресторанчик, который держал хозяин-испанец. Обычно Ральф там ужинал, а потом перебирался в «Эскину». Давид хотел поговорить с ним начистоту. Хотел сказать, что Ральф не может отчитывать его при всех, как мальчишку. В конце концов, они же вроде как друзья. И если Ральф недоволен обслуживанием, пусть выскажет свои претензии с глазу на глаз.
Но когда он подсел за столик к Ральфу, тот увлеченно спорил с каким-то тощим малым, который курил русскую папиросу, зажав ее в желтых от никотина пальцах. На Давида Ральф обратил не больше внимания, чем накануне в «Эскине», когда тот принес ему бокал риохи».
Давид заказал тортилью и колу – перед работой он спиртного не пил – и стал ждать удобного момента включиться в разговор.
Привычная для Давида ситуация – ждать, пока на него обратят внимание. Вернее, пока Ральф обратит на него внимание. Ведь если он обратит внимание, то и остальные семеро тоже обратят.
Не то чтобы Давид испытывал трудности с общением. Многие люди очень даже симпатизировали ему, и он поддерживал с ними вполне нормальные, ровные отношения. Чего ради он вбил себе в голову, что непременно должен войти в Ральфову компанию, он и сам толком не понимал. Внушал себе, будто все дело в том, что это интересные люди, занимающиеся интересными вещами, обсуждающие интересные темы. Но возможно, причина была куда проще: они видели в нем только официанта.
На самом же деле Давид не официант, это всего лишь временная работа. Несколько лет он проучился в гимназии, одно время работал консультантом в компьютерном магазине, хорошо разбирался во фруктах и овощах, потому что целый год трудился во Франции на экологической ферме.
И ему совсем не хотелось, чтобы его воспринимали как симпатичного официанта, которого узнают и на улице и с которым иной раз можно пропустить по рюмочке. Он хотел быть для них добрым знакомым, даже другом, который волею случая разносит в «Эскине» напитки и рассчитывается с посетителями просто потому, что в данный момент волею случая работает официантом.
Чтобы добиться такого статуса, Давид иногда и в свободные дни заходил в «Эскину». Подсаживался к Ральфу и остальным и пытался участвовать в разговоре.
Было это непросто, ведь компашка знала друг друга уже давным-давно и успела обзавестись собственной кодовой системой. Сокращениями, речевыми оборотами, акцентами и жестами, непонятными для посторонних. Так что Давид большей частью только слушал, дожидаясь какой-нибудь реплики, позволяющей вступить в разговор.
К примеру, такой репликой был Апдайк. В начале своей работы в «Эскине» Давид как-то перехватил замечание Ральфа: «Поверить не могу, что провожу вечера в обществе человека, который никогда не читал Апдайка». Он имел в виду Роже Бертоли, текстовика, который, смущенно ухмыляясь, спрятался за своим мохито.
После этого Давид, не без труда, одолел все апдайковские романы про Кролика и с тех пор тщетно ждал, когда опять всплывет тема Апдайка.
Пожалуй, он единственный из всех восполнил сей пробел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30