Ее первая мысль была о Хэле, но дом был лишен того особенного тепла, которое всегда возникало при его появлении.
Не снимая плаща, Тесс набрала номер его офиса, думая, что он должен оставаться там до возвращения домой. Ответа не последовало.
Она повесила плащ на вешалку и позвонила управляющей.
– Констанция, я собираюсь позднее поужинать с Хэлом, – сказала она. – Не могли бы вы приготовить нам немного икры и, возможно, омара?
– Конечно, мадам. Я сделаю все прямо сейчас.
Тесс нашла бутылку шампанского и положила ее в ведерко со льдом. Затем она снова позвонила в офис Хэлу. Ответа не последовало.
Она удивленно подумала: где бы он мог быть? Возможно, он проводит время в офисе у кого-нибудь из своих коллег по Сенату. Возможно, он уже уехал и будет дома с минуты на минуту.
Она налила себе в стакан шерри и остановилась в гостиной, думая, чем бы заняться. Она спала не более десяти часов за последние трое суток. Ей нужно принять душ, если она хочет хорошо выглядеть перед Хэлом. Но сначала нужно немножко отдохнуть.
Она вошла в библиотеку, взглянув на свою любимую фотографию Хэла в бассейне, освещенную встроенными светильниками. Включила настольную лампу. На столе лежала записка, написанная рукой Хэла.
«Буду в офисе до полдевятого. Небольшая головная боль. Ужинай, не жди меня. Хэл».
Тесс улыбнулась. Значит, он был здесь перед ней.
Она сделала глоток, присела перед большой фотографией Хэла и улыбнулась ей. Она была полна светлых идей, которые лелеяла уже давно. Конечно же, она знала, что может доверить Хэлу лишь верхушку этого айсберга, когда он придет домой. Но она знала, что они должны быть счастливы этим вечером. И они будут вместе…
Она мысленно обратилась назад, к вызывающей гнусности, которая обнаружилась на прошлой неделе. Теперь худшее осталось позади. Хэл, вероятно, будет выглядеть не самым лучшим образом на предварительных выборах завтра, но когда тучи рассеются, он как будто рикошетом отскочит от своих неудач и блестяще обойдет всех на выборах кандидата от партии. Устойчивая популярность и поддержка демократов помогут ему в этом.
Партия будет монолитной и единой за Хэлом. Договор станет круговой порукой солидарности. Хэл возникнет как очевидная замена убитому Кеннеди, так что исход этих выборов будет заранее известен.
Кошмары, мучившие Тесс последние шесть дней, прошли. Будущее снова было открытой книгой.
С этой мыслью, отпив немного шерри, принесшего успокоение ее нервам, она пристально смотрела на фотографию Хэла, глядящего вниз на нее из своей прекрасной юности, его улыбка светилась среди капелек воды, навсегда запечатленных на его обнаженной коже.
К ее удивлению, картина выглядела другой этим вечером.
Конечно, она продолжала быть многозначной, интимной принадлежностью их семьи. На ней были необычно смешаны юношеский оптимизм Хэла и море слез печали, которым казалась вода вокруг него. Фотография была изящным намеком на что-то важное в Хэле, что понималось всеми, любившими его.
Улыбка Хэла, казалось, говорила: «Я люблю жизнь, и я возьму от нее все, что захочу, даже если боль станет неотъемлемой частью этого подарка, даже если мне придется пожертвовать чем-то более значительным, чем я сам». Он препоручил себя водной стихии с почти мистической покорностью, что было свойством его мягкой, смеющейся натуры. Хэл был любовником, а не истребителем.
Но этим вечером Тесс заметила что-то новое на фотографии, какую-то составную часть ее таинственности, никогда не замечавшуюся ранее. В тот день Лаура стояла позади фотокамеры, и улыбка Хэла была предназначена ей, а не бездушному объективу.
Только Тесс знала это. Одна Тесс слышала болезненно-надуманную версию Лауры о том, что случилось, и знала, как эта роковая фотография изменила ее судьбу и помогла ей начать карьеру фотохудожника.
Я не знаю, есть ли здесь фотокамера или нет, я просто наполнен любовью…
Новое знание помогало Тесс находить в портрете и новую красоту, и новую пищу для печальных раздумий. Лаура потеряла Хэла из-за Дианы. Она любила Хэла всем сердцем, глубину ее любви Тесс уже имела возможность почувствовать.
Но это было еще не все. Теперь, много лет спустя после того, как была сделана фотография, мир изменился настолько, что добавил портрету новое измерение. Сходство между юным Хэлом на фотографии и маленьким мальчиком на выставке работ Лауры было бесспорным. Так что фотография была больше чем документом о чудесной истории подружки юноши, пользовавшейся его безграничным доверием. Это было также, учитывая последующие события, утверждением его мужественности, плодовитости.
Конечно, Хэл ничего не знал о мальчике, так что это тайное значение портрета было видно только Тесс.
Только Тесс – и Лауре, если она была здесь…
Лауре, которая потеряла Хэла раньше всех других, но вновь нашла его таким неожиданным образом…
Непроизвольные слезы брызнули из глаз Тесс, когда она поняла, что сутью Хэла была любовь. Ни одна женщина не может остановить его. Вот почему эта странная, почти магическая фотография путешествует из одного ланкастерского дома в другой и преследует всех женщин, бывших в его жизни.
Это Сибил увеличила фотографию до таких размеров, Сибил, любившая Хэла с необычайной страстью и доверявшая ему одному среди людей, которых она знала в своей короткой несчастливой жизни. И Сибил дала скопировать эту фотографию Диане, потому что знала – фотография обнаружит такую любовь, которую Диана никогда не смогла бы испытать. Такой была жестокая ирония Сибил.
Теперь все точно соответствовало тому самому выражению Сибил с ее обожженными пальцами, забывшими обычную человеческую боль, ее предсказаниями и проклятиями Тесс – только ей, – проклятиями, преследовавшими Тесс все эти годы и приведшими ее в конце концов к Лауре – женщине, запечатлевшей Хэла.
Спроси того, кто в бассейне. Конечно! Лаура в трех шагах от Сибил и Тесс в этот ужасный момент откровения, спрятавшись за камерой, ее настоящее отражение – в улыбке Хэла, и ее фотокамера захватывает его. И Сибил знала об этом, потому что Хэл должен был доверить ей всю правду о Лауре и о том, что она значила для него.
Да, изображение было талисманом, объединявшим их всех в их любви к Хэлу, в любви, которая не могла быть оплаченной, в любви, которая не могла умереть. Картина была любовью во плоти, а холодная темная жестокость судьбы, что разделяет людей не только друг от друга, но внутри их самих, приготавливает каждого человека к прохождению своего собственного пути в мире, который уводит его или ее от счастья, не давая ничего взамен.
Многообещающему Лауриному таланту фотографа была дана экспрессия, которая позволяла выявить и прекрасное и ужасное в одном образе. Все они живут здесь, со своей отчаянной борьбой за счастье и безнадежной погоней за Хэлом.
Эти мысли ошеломили Тесс, она машинально поднялась и позвонила в офис Хэла снова. Ответа не последовало, и она повесила трубку, нашла номер телефона отдела обслуживания нового здания Сената и позвонила туда. Послышались долгие длинные гудки, прежде чем на другом конце ответили.
– Дежурный слушает.
– Рой, это вы? Это Бесс Ланкастер.
– Рад слышать ваш голос, миссис Ланкастер. Я видел вашего мужа сегодня вечером.
– Я поэтому и звоню, – сказала Тесс. – Я звонила в офис Хэла, но там никто не отвечает. Не были бы вы так любезны посмотреть его в коридоре…
– Не волнуйтесь, мэм. Сенатор купается. Я видел его спускающимся по лестнице несколько минут назад. Вы знаете его – он любит сделать пятьдесят кругов в бассейне, когда хочет подумать.
– Спасибо, Рой. Спасибо вам большое.
Тесс положила трубку. Ее взгляд вновь замер на фотографии Хэла. Капельки воды, покрывающие его обнаженное тело были похожи на слезы. Женские слезы. Слезы потери, утраты. Слезы Лауры, конечно, в тот самый момент, много лет назад, когда она поняла, что Хэл уходит от нее, словно просачиваясь между пальцами, несмотря на великую силу ее любви.
И слезы Сибил и Дианы. Каждой женщины, любившей Хэла и потерявшей его…
Эта мысль внезапно поразила Тесс. Она взглянула на картину. Новая истина, бесконечно более зловещая, проявилась в ней. Вода, окружавшая Хэла на фотографии, печально повествовала о потере, о роковой судьбе. Она видела, как Хэл отделяется от нее, его улыбка поглощается темной водой – ее собственными слезами, омывающими его удивительное тело.
Она подумала об этой ужасной неделе, о зле, которое окружало Хэла очень давно, отдаляя его от нее, препятствуя даже их телефонным разговорам. Она употребила всю свою силу для борьбы с судьбой, казалось, предначертанной ему, и она преуспела в этом. Или нет?
Разве ее победа далась так легко? Возможно, что магнитофонная лента Лесли Керран не была последним оружием. Возможно, что худшее еще впереди. Возможно, несчастная Тесс не учла чего-то в своих расчетах и оно падет на голову Хэла как раз в этот момент.
Сенатор купается.
Непостижимый ужас раскрыл глаза Тесс, смотревшей на фотографию. Все, что пришло теперь ей в голову, жило в ее сердце все эти годы, пока не выкристаллизовалось в эту кошмарную идею. Возможно, что фотография изображала не прошлое, а будущее. Не жизнь, а смерть.
Спроси у того, кто в бассейне.
Потрясенная, Тесс выскочила из комнаты. Она схватила на кухне свой кошелек, вытащила ключи от машины и выбежала в темноту.
XXIV
20:15
Дэн Агирре стоял на кухне с телефоном в руке и неторопливо разговаривал с неизвестным собеседником.
Лаура сидела на диване, наблюдая за читающим книгу Майклом и стараясь не выпускать его из объятий своих замерзших рук. Она чувствовала, как прилипает к нему, как будто бы он был крошечный буек в тяжелом темном океане.
– Это верно, – донесся из кухни голос Агирре. – Примерно шесть футов три дюйма. Тридцать восемь лет. Вы хотите показать ей фотографию?
Он положил трубку, появился в дверях и подозвал Лауру.
– Ловок же ваш бывший муж, – сказал он. – Не зарегистрировался ни в одном отеле ни в Нью-Йорке, ни в Вашингтоне. Не пользовался самолетом, не арендовал автомобиль. Мы надеемся, что он ехал поездом или междугородным автобусом, но там его опознать будет чрезвычайно трудно. Там за день проходит перед глазами слишком много лиц, чтобы можно было вспомнить одно из них.
– Что с Хэлом? – спросила Лаура.
– Примерно двести агентов ФБР контролируют его джорджтаунский дом, его офис в Сенате и каждый пункт на пути его предвыборной кампании, – сказал он. – Они позвонят мне, когда найдут его. Это не займет много времени.
Он взглянул сверху вниз на ее мертвенно-бледное лицо. Он чувствовал ее ужас. Она выглядела как привидение.
– Они сообщат Хэлу? – спросила она.
– У них приказ – опознать его и предупреждать экстремальные ситуации, до тех пор пока все это не кончится, – сказал он. – И это все.
Он мог прочитать ее мысли. Она хотела, чтобы Ланкастеру не причинили никакого вреда. Но она также не хотела, чтобы хоть что-то из происшедшего стало широко известно – в том числе и что-нибудь о ее маленьком ребенке. Она хотела, чтобы Ланкастер жил, и жил свободно своей собственной жизнью.
Он коснулся ее руки. Она дрожала. Он знал, что она винит во всем происшедшем только саму себя.
– Не перекладывайте все на свои плечи, – сказал он успокаивающе. – Не перекладывайте все на себя. Мы не можем изменить уже случившееся. Помните, что у вас маленький ребенок.
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, понимая его предусмотрительность.
– Держитесь, – сказал он. – Теперь все вопрос времени. Но он знал, о чем она думает.
Возможно, что уже поздно.
XXV
20:25
В бассейне не было ни души.
Только восьмидесятилетний сенатор Флинн из Флориды, которому врачи прописали плавание для укрепления здоровья, приходил сюда так поздно. Но он, очевидно, уже ушел. Хэл был в бассейне один.
Он решил сделать сначала пять быстрых кругов, затем пять медленных. Напряженность и лишения прошедшей недели привели его к большой потере сил. Он хотел, чтобы течение воды сняло с него груз долгих часов неподвижного сидения в самолете, накопившихся опасений и радостей кампании и освободило от расслабляющего страха, которого он натерпелся за последние шесть дней и ночей.
Мощь его рук, рассекавших воду, и работа ног принесли ему чувство удовлетворения. Быстро запыхавшись – он так мало спал эту неделю, – Хэл замедлил движение и начал, пыхтя, продвигаться вперед и назад, круг за кругом, ровными ритмичными гребками.
Он всегда считал, что плавание в одиночестве прочищает мозги лучше, чем что-либо. Но сегодня вечером он не просто освежал сознание. Он пытался смыть с себя въедливые пороки политики – мошенничество, иллюзии, противные маски публичных мероприятий, окутывающие непроницаемой пеленой правду о жизни и об истории.
Он посвятил свою сознательную жизнь миру политики. Но он никогда не делал этого выбора продуманно и чистосердечно, как другие люди, выбирающие себе карьеру по душе. Судьба распорядилась событиями таким образом, что сцена с фотокамерами и овациями, знаменами и речами должна была стать его выигрышем. Но он принял этот жребий, потому что с того самого дня, когда он потерял Лауру, он знал – в другой мир дорога для него закрыта.
Довольно странно, что он был хорошим слугой нации. Ядро его личности не было занято политикой, но оболочка, доспехи – все служило своей стране. Он мог быть более бесстрашным, возможно, более мудрым, чем другие политики, – многое указывало, что интимная жизнь его сердца проходила не на политической арене. Он был хладнокровнее, политические достижения не отвечали его мечтам.
Но не могла ли эта внутренняя разобщенность, изолированность существования его миссии вывести его из игры каким-либо неожиданным образом?
Долгие годы он пытался доказать сам себе, что попытки делать добро, самоотречение в служении своей стране не могли быть бесполезными. Но как-то на прошедшей неделе, с ее иссушающим душу страхом – а страх он ненавидел больше всего, его мужественность не позволяла ему возникать, – потускнели его мечты, разрушилась защитная броня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55