Они были готовы, держась за руки, переступить этот порог.
Наконец баскетбольная игра закончилась, и Лаура прекратила съемку. Тут ребята обступили ее со всех сторон и стали подбивать на то, чтобы она «щелкнула» их всех вместе. Она со смехом согласилась и приказала им собраться перед забором из железной сетки, который огораживал спортивную площадку.
Лаура подхватила свою сумку, отнесла ее к забору, затем зарядила в «Лейку» новую пленку и отошла на несколько шагов от группы подростков.
– Так, – проговорила она, глядя в объектив. – Поближе друг к другу, а то кто-нибудь останется в «молоке»…
Самые младшие от радости не стояли на месте, а все крутились, подпрыгивали и менялись друг с другом местами. Алексу пришлось успокоить их строгим окриком.
Через пару минут ребята встали именно так, как хотела Лаура. Алекс был в центре группы, на первом плане.
Лаура неподвижно застыла перед ребятами, нацелившись на них объективом своей камеры.
Внезапно руки ее дрогнули и ослабли…
– Секунду, – извинилась она, подняв руку. Автоматически, повинуясь необъяснимому импульсу, она опустилась на одно колено. В джинсах и кожаной куртке она выглядела сверстницей этих ребят. Несмотря на то, что это, в сущности, были еще дети, она была меньше их, тоньше…
Она опустила глаза в землю, словно пытаясь опереться о нее своим взглядом. Затем снова навела на переминавшихся с ноги на ногу ребят объектив камеры.
– Ну давай, Лаура! – крикнул один из них. – Сколько еще ждать-то?
– Прошу прощения, – слабым голосом проговорила она. – Я…
Вдруг по ее лицу мгновенно разлилась смертельная бледность. Голос у нее пропал, и она не смогла закончить фразу. В следующее мгновение она почувствовала, что теряет равновесие.
Алекс оттолкнул сидевшего перед ним приятеля и бросился к Лауре.
Однако он опоздал. Она упала лицом вниз прямо на землю, накрыв своим телом камеру. Когда он добежал до нее, Лаура уже была без сознания.
Спустя час все было кончено. Обессилевшая и выжатая как лимон, Лаура неподвижно лежала на постели родильного отделения медицинского центра «Монтефиор» в Бронксе. Сквозь пелену, стоявшую перед глазами, она равнодушно наблюдала за передвижениями медсестры по палате, две стенки в которой были прозрачные. По обе стороны от Лауры лежали женщины. Они улыбались.
Это и понятно – родильное отделение.
У Лауры же…
Ребенок умер.
Вот и все. Так просто.
Врачи реанимации, собственно, выполняли роль почти что статистов. Работа врача при выкидыше обычно ограничивается чисткой, наблюдением за деятельностью жизненно важных органов и за тем, чтобы больная не потеряла слишком много крови.
Ей сказали, что ей очень повезло, что она в момент операции была без сознания.
У Лауры было как раз иное мнение. Она жалела о том, что ничего не видела, не чувствовала и не знала. Если бы она прошла через эту боль с открытыми глазами, ей, наверно, было бы легче. А получилось все как-то нереально. Еще час назад ребенок был жив и радовался вместе с матерью жизни, потом она заснула, а когда проснулась, то ребенка уже не было…
Доктор Энсор специально примчался из своего офиса в центре города в эту больницу, чтобы возглавить уход за пациенткой. Он решил, что она должна будет остаться в палате на ночь. Теперь ей спешить было некуда и незачем.
Она очнулась как раз тогда, когда он входил в палату. С первого взгляда на Лауру он безошибочно определил, что она страшно переживает.
– Лаура, только не начинай, ради Бога, возлагать вину за то, что случилось, на себя, – предупредил он ее. – Ты, наверно, думаешь, что довела себя до этого большими нагрузками? Вот и ошибаешься. Я уверен, что работа твоя не имеет к этому никакого отношения. Такое случается со многими женщинами. Твоей вины тут нет…
Она схватила его за руку и тихо проговорила:
– Ты знаешь, за что я себя виню. Он легонько похлопал ее по руке.
– Понятно, – сказал он. – Об этом тебе тоже нечего беспокоиться, это я заявляю тебе как врач. Я провел самое тщательное обследование. Аборт, который ты перенесла, был произведен очень квалифицированным специалистом. Никаких повреждений я не обнаружил. У тебя будет много детей, Лаура. Столько, сколько тебе захочется иметь. Вот увидишь. В следующий раз мы будем вести себя более осторожно, разумеется, но учти: оснований для пессимизма нет никаких. То, что с тобой случилось, – вещь необъяснимая. Перед гинекологами и акушерами стоит очень много вопросов, на которые медицинская наука ответов пока не дала. Главное сейчас – не начинать обвинять во всем себя. Пользы от этого не будет, а вред возможен очень серьезный, если ты подорвешь свое психическое равновесие. Вышла осечка, Лаура, вот и все. С кем не бывает? Ты веришь мне?
Она утвердительно кивнула. Впрочем, не столько для того, чтобы успокоить себя, сколько его. Она хотела, чтобы он поскорее ушел и оставил ее наедине со своей болью. В душе она казнила себя так, как будто ребенок родился в срок, но родился мертвым. И хотя на самом деле все было по-другому, ей не становилось от этого легче. Ей казалось, что сама смерть обосновалась в ее матке, на стенках которой остались шрамы от того давнего аборта. Смерть вцепилась в ее чрево своими железно-ржавыми когтями шесть с половиной лет назад и с тех пор ни на секунду не ослабляла хватки. Она просто до времени дремала в ней, но теперь вновь воспряла, чтобы отнять у Лауры новую крохотную жизнь, зачатую ею, лишить ее последних надежд.
Понимая ее состояние, доктор перед уходом дал Лауре сильное успокоительное. Она очень хотела дождаться Тима, который должен был вот-вот прийти. Но лекарство вместе с ее переживаниями и депрессией ввергло ее в состояние беспамятства.
Она не сопротивлялась своему организму, когда поняла, что внешний мир начинает терять перед ее глазами четкие очертания. Наоборот, ее посетило душевное облегчение. Ни о чем больше не думая, она провалилась в глубокий сон.
Тим появился в больнице в шесть тридцать.
Он находился за городом – навещал одного торговца в Нью-Хейвене, когда по телефону узнал о печальных новостях. Давка и пробки на дороге задержали его на пути в город почти на два часа. Отчаянно ругаясь, он вынужден был играть в эту идиотскую игру с бесконечными остановками и мелкими рывками вперед, а в это самое время его жена, обессиленная операцией, лежала в незнакомой больнице всего в нескольких милях от него.
Когда он добрался до места, доктора Энсора уже и след простыл. Дежурный врач объяснил Тиму, что произошло. Первые же слова повергли его в состояние полнейшего отупения и оцепенения. Далеко не сразу он понял, какая именно беда обрушилась на его семью. Его захлестнуло сразу множество переживаний, однако на первый план вышла тревога за Лауру.
Его провели в ту палату, где она лежала, огородили от остальных больных ширмочкой и оставили наедине с женой. Уходя, медсестра предупредила его о том, что он может оставаться здесь только до окончания приемных часов.
– Она все равно сейчас спит, – сказала медсестра. – До утра не проснется, можете быть уверены. Я бы вам посоветовала отправляться домой и самому хорошенько отдохнуть. Приходите завтра, когда она проснется…
– Я совсем немного посижу, ладно? – попросил Тим. Оставшись наедине с Лаурой, он сочувственным взглядом окинул всю ее маленькую фигурку, скрывшуюся под одеялом, затем его взгляд задержался на ее бледном, уставшем лице. Он смотрел на нее и пытался представить себе ту скорбь и боль, которые овладели ею, когда она узнала о том, что с ней стряслось. Он мог это представить.
Тим твердо решил сделать все от него зависящее, чтобы убедить ее в том, что во всем этом не было ее вины, что их жизнь – это открытая в самом начале книга, что он по-прежнему любит ее.
Он старался не сосредоточиваться на болезненных мыслях, рождавшихся в его голове. Вместо этого он вспомнил, какой счастливой выглядела Лаура все последние недели, как он сидел на диване в их гостиной и держал ее голову на своих коленях, легко прикасаясь к ее животу. Он вспомнил о том, с какой радостью готовился к таинству рождения нового человека.
Еще в те давние дни, когда он только влюбился в Лауру, ему казалось, что она лучше любой другой предназначена для того, чтобы рожать красивых детей. Это ощущение складывалось из целого ряда вроде бы разрозненных и никак друг с другом не связанных обстоятельств. Например, свежесть ее юбок. Ее нежная белая кожа. Тепло ее женского тела под облегающей одеждой. Ее проворные пальцы. Все это в совокупности почему-то говорило ему, что она создана, чтобы быть Матерью. И это была та самая Лаура, которую он полюбил. Та самая Лаура, которую он чуть было не потерял во время недавнего мучительного периода в их семейной жизни. Та самая Лаура, которую он вновь обрел, когда стало известно о ее беременности. Тогда его охватила просто безумная радость, о которой теперь он мог лишь вспоминать…
Он и сейчас старался в мыслях не упрекать ее за изматывающие организм «побеги» из дома в Бронкс с тяжелой сумкой на плече. Он старался не думать о том, что беда застала ее именно тогда, когда она была на этих опасных улицах в обществе несовершеннолетних хулиганов…
Ведь он столько раз пытался отговорить ее от этого увлечения фотографией, которое засасывало ее, как наркотик. Но она не прислушивалась к доводам разума. Что было делать? Казалось, в мире просто не существует такой силы, которая смогла бы оторвать ее от фотокамеры.
Но даже доктор не подумал всерьез о том, какое пагубное влияние постоянные перегрузки могут оказать на ее слабый, хрупкий организм! Он не говорил ей, чтобы она успокоилась, остепенилась, хотя бы на самое ответственное время.
Возможно, действительно никто не виноват в том, что случилось. Возможно, это был последний удар злого рока, который с самого начала не давал им спокойно и счастливо жить вместе, постоянно выстраивал между ними невидимые стены, воздвигал препятствия на пути к счастью, когда они были от него в каком-нибудь шаге.
Им казалось, что с рождением ребенка все окончательно наладится. Ее беременность была сродни божественному чуду, которое развеяло все его сомнения и подозрения. Она так долго медлила с этим, ее привязанность к нему и их совместной жизни порой приобретала столь неясные очертания, что не было ничего удивительного в том, что в какой-то момент в нем стали шевелиться сомнения. К тому же у нее появились интересы – та же фотография, – которые явно отдаляли ее от него и от дома.
Благодаря беременности все его сомнения и подозрения прекратились. И вот теперь нужно все начинать сначала.
Завершив эту мысль, Тим поднял взгляд на стену и заметил приколотую к ней историю болезни.
Он украдкой поднялся со стула, быстро оглянулся на дверь, убедился в том, что медсестра далеко, и, протянув руку, осторожно снял медицинскую карту с крючка.
Она насчитывала несколько страниц, заполненных небрежным почерком врача. Тиму трудно было разобрать эти каракули. Он стал поспешно пролистывать карту, смутно надеясь на то, что сможет отыскать объяснение, ключ к той беде, которая постигла Лауру, его и их ребенка.
Вдруг его внимание привлекла одна из записей.
«Предыдущая беременность была прервана вынужденным абортом в январе 1952 года.
Несмотря на то, что операция производилась не в стационарных условиях, у пациентки не было ни кровотечения, ни инфекции, ни каких-либо других остаточных неблагоприятных последствий. Связь между абортом и вынужденным прерыванием настоящей беременности определенно не просматривается».
У Тима перехватило дыхание. Он перечитал эту запись еще раз. Глаза его широко раскрылись. Земля, казалось, набирая обороты, стремительно закружилась у него под ногами. Он весь оцепенел. Руки крепко сжимали жесткую карту.
Аборт…
Это нехитрое слово копьем вонзилось ему в мозг. Он перевел взгляд с карты на спящую жену, затем снова на карту.
Аборт…
Внутри Тима что-то оборвалось и затихло. Ему стало холодно, зябко. В глазах потемнело. Оцепенение родилось где-то в его животе, опустилось по ногам до самых подошв, затем стремительно поднялось по позвоночнику и, наконец, ударило в самое сердце. Оно оледенело. Мозг затмил страх. Ему стало трудно дышать. Впрочем, он сейчас не обращал на это внимания. Может, он вообще перестал дышать…
Аборт!
Он еще раз взглянул на дату, указанную в той записи. Значит, шесть лет назад. За год до того, как они вообще познакомились. За год до того знаменательного дня, когда в результате жизненных перипетий он поднимался по лестнице в ту маленькую квартиру, где она занималась шитьем.
С первого дня их знакомства он окружил ее заботой, прочным щитом, ограждавшим ее от мирских несправедливостей, от ее собственных слабостей… Но это случилось за целый год до их встречи. Он еще не знал Лауру, а какой-то мужчина уже был с ней и выпустил в ее лоно струю своего поганого семени. В ее чреве был зачат ребенок, и она уничтожила эту жизнь. Аборт!
Постепенно внутренняя боль Тима переросла в черную, безумную и ослепляющую ярость. Внешний мир стал затуманиваться перед его глазами. Он уже не мог сосредоточиться ни на тихо спящей женщине, ставшей такой далекой и такой неузнаваемой в своем беспамятстве, ни на белых простынях, ни на тускло-серой палате, ни на мертвом коридоре, который тянулся за прозрачной стеной. Внутри него произошел ужасающий взрыв, от которого померк и развалился на бесформенные куски этот враждебный, бессмысленно жестокий и несправедливый, убийственный внешний мир.
Ребенок Тима умер. Женское чрево, которое должно было стать его первым домом – самым главным и самым уютным, исторгло его как нечто недостойное жизни. Тем самым частично был истреблен и сам Тим, и кровь его предков. Все это было жестоко убито безо всякой причины, развеяно в пыль, уничтожено невидимой рукой, которая однажды запятнала нежное тело его возлюбленной, испоганила его своим прикосновением.
Боль, невыносимая сама по себе, разрывавшая его сердце, заставляла его еще и думать о крушении всех его надежд, крушении его семьи, его будущего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55