Время шло. Лишив себя задушевных бесед, они вдруг испытывали непреодолимую тягу друг к другу, и прежнее тепло их отношений соединяло их в немой физической близости. Они занимались любовью рано утром или вечером перед ужином и тихо сидели в постели вместе, прислушиваясь к дыханию города за окнами и ощущая отголосок их прежней близости.
Но, как оба они и подозревали, это был всего лишь отголосок прежнего счастья, а не твердая основа для любви и доверия. Сознание этого отравляло их радость, потому что оба они знали, что эти безмятежные дни больше никогда не повторятся и между ними навсегда пролегла холодная тишина. И даже в моменты самых горячих объятий они ощущали, что пропасть в их отношениях не преодолена, она появится снова, как только дни потекут как обычно.
Лаура не знала, как ей бороться с тем, что неумолимо разъединяло ее с мужем. Она понимала, что Тим успокоится только тогда, когда она навсегда бросит фотографию. Он смотрел на ее одинокие выходы с камерой как на запрещенные, даже порочные искания приключений. Они возбуждали в нем нечто очень близкое к ревнивой ярости. Он с отвращением отворачивался от сделанных ею снимков людей, которые считались отбросами общества.
Но сейчас для Лауры отказаться от фотографии означало бы предать себя. За короткий промежуток времени – в один год – камера стала для нее такой же жизненно необходимой, как и другие стороны ее существования. Поэтому у нее не было иного выхода, нежели пытаться примирить мужа с ее занятиями фотографией и постараться вписать их в привычный образ жизни, который она нарушила.
Сегодняшний праздничный ужин дома, как надеялась Лаура, должен был стать одним из тех драгоценных моментов, когда ее прежняя близость с Тимом преодолеет их начавшееся отчуждение.
Ее надежды касались не только чисто эмоциональной стороны, но также и физической. Почти две недели они не были близки с Тимом, им мешали и напряжение, связанное с весенним показом мод, и конфликт в их отношениях. Она безумно желала его. Ее тело рвалось к теплому прикосновению его рук, к медленному возбуждению от его объятий. Она надеялась, что сегодняшний вечер снова сблизит их.
Но после обеда случилось нечто такое, что нарушило ее планы.
На работе после вечернего шоу было относительно спокойно, поэтому Лаура ушла на час раньше, чтобы поснимать в Бронксе, где она надеялась встретить одну из своих любимых новых героинь, молоденькую проститутку по имени Мария.
У Марии, которой не исполнилось и двадцати лет, мать была испанкой, а отца она не знала. Она была удивительным объектом для фотографии. Под вульгарной краской и одеждой, в которой она занималась своим ремеслом, скрывался ангел красоты. Внешность опытной проститутки скрывала создание нежное, робкое и наивное, как учащаяся воскресной школы.
Мария была живым воплощением вечной борьбы между Добром и Злом, так как ее настоящий характер был в такой же степени ангельским, как ее профессия грубой и позорной. За последний месяц Лаура сделала целую серию трогательных снимков, в которых ей удалось схватить эти две стороны личности Марии, и сегодня она намеревалась добавить к ним кадры, сделанные прямо на улице, где Мария и занималась своей профессией.
Но, к всеобщему удивлению, именно в этот день полиция решила провести в том районе, где промышляла Мария, рейд. Марию арестовали буквально под носом у Лауры.
Под впечатлением от случившегося Лаура взяла такси и поехала за фургоном в полицейский участок, где предложила залог за Марию в обмен на право сфотографировать ее в этот не очень-то доходный период ее трудовой жизни. Бюрократическая волокита в полицейском участке заняла много времени, и Лаура освободилась довольно поздно. Она позвонила к себе в офис и попросила передать Тиму, что задерживается.
Ей удалось сделать несколько десятков портретов Марии, красноречивой в своем терпении, и в комнате задержания, и во время выкупа под залог. Она сделала также очень интересные фотографии других проституток, скучающих полицейских и судьи. Она была настолько удивлена атмосферой вялого сотрудничества, почти домашних отношений между блюстителями закона и нарушительницами общественного порядка, что забыла о времени.
Было почти половина десятого, когда уставшая после своего приключения с Марией, волоча тяжелую сумку с камерой, проголодавшаяся и запыхавшаяся Лаура наконец приехала домой. Она поднялась на лифте и вошла в квартиру.
Из гостиной доносился запах сигарет. Значит, Тим был дома.
– Тим? – позвала она.
Она сняла пальто, оставила сумку с камерой в прихожей и пошла на кухню.
Она прошла столовую. Стол был накрыт к ужину. Две свечи уже наполовину сгорели. В ведерке стояла бутылка шампанского.
В воздухе явно пахло грозой. Но у нее не оказалось достаточно времени, чтобы подготовиться к тому, что последовало.
Когда она вошла на кухню, перед ней откуда ни возьмись возник Тим. Он был без пиджака, мощная грудь виднелась в открытом вороте его рубашки. Лицо было красное.
По его глазам она поняла, что он пил.
– Тим, прости меня, – начал она. – Я просто не могла иначе. Надеюсь, что я ничего не испортила. Я так мечтала о сегодняшнем вечере…
Она умолкла. Он надвигался на нее так угрожающе, что она попятилась назад, в коридор, ведущий в спальню. Тим казался ей огромным, страшным. Его молчание пугало ее еще больше.
– Тебе не передали записку? – спросила она. – Я позвонила в офис, как только поняла, что не успею вернуться вовремя.
– Какую записку? – переспросил он сквозь зубы. Слова под действием алкоголя звучали невнятно, но в них чувствовался сдерживаемый гнев, и от этого они были только страшнее.
– Я звонила к себе в офис, – сказала Лаура дрожащим голосом. – Марию, мою подругу, арестовали, и мне пришлось выкупать ее под залог…
Тим недоверчиво качал головой.
– Мне никто ничего не передавал.
Лаура по-прежнему пятилась назад. Незаметно для себя она оказалась в спальне. Коснувшись кровати, она остановилась.
– Я же тебе сказала. Я попросила Мередит…
– Что мне должны были передать?
– Тим, если бы ты слушал…
– Ужин по особому случаю, – мрачно бормотал он. – Только для нас двоих. Помнишь? По особому случаю. Но ты не пришла. Я был один. И мне никто ничего не передал. Я не такой дурак.
Он как будто нагибался перед ней, сворачивался, готовился к прыжку на нее, как зверь. От его вида она побледнела.
– Тим, послушай меня, – сказала она. – Я старалась… я позвонила…
Не успела она договорить, как неожиданно он ударил ее рукой по лицу с такой силой, что отбросил на кровать, как тряпичную куклу. Ее щека онемела. Из глаз посыпались искры. Какое-то мгновение она не могла шевельнуться.
Она посмотрела на него снизу вверх. Его глаза сверкали, в них горела такая ярость, что ей хотелось расплакаться.
– Звонила… – он произнес это слово с таким злобным презрением, с такой ненавистью, что кровь застыла у нее в жилах.
Он неожиданно сделал шаг к ней и выбросил руку, чтобы еще раз ударить ее. Она, как ребенок, пыталась забиться под одеяло. Его глаза горели как красные угли, зрачки полыхали гневом. Она знала, что он пьян. Но один алкоголь не смог бы так страшно подействовать на него.
– Можешь врать мне что угодно насчет того, где ты была, – сказал он. – Давай, пораскинь мозгами. Не теряйся. Сочиняй, что хочешь. Но не смей говорить мне, что предупреждала, ты, ничтожная лгунья. Записки не было. Ты меня слышишь?
Он склонился над ней, сжимая и разжимая огромный кулак, как оружие. Он занес над ней кулак и смотрел, как она съеживается от страха и отчаянно цепляется за подушки.
Она не могла найти слов. Из-за горячей боли в щеке и глазу, из-за его безумной угрожающей позы она боялась говорить. Она уже не пыталась взывать к его разуму, все вытеснял чисто физический страх.
– Давай, – сказал он, хватая ее за плечи. – Говори, обманщица. Ты не звонила. Не предупреждала. Говори. Признайся! – Повторяя эти слова, он тряс ее с ужасной силой. Он был огромный, как лев, а она так же беспомощна в его руках, как лань. Голова ее билась о подушки, ей становилось от этого плохо, перед глазами все плыло.
Она молчала. Ей было слишком страшно произнести даже одно слово. Она только с изумлением смотрела в его глаза, которые были устремлены на нее с такой ненавистью, что в них не осталось места другим человеческим чувствам. Это был взгляд зверя, полный злобы к своему врагу и жажды покончить с ним.
Наконец он отбросил ее. Возвышаясь над ней, он хрипло дышал. Его силуэт чудовищно рисовался на фоне освещенного дверного проема. Лаура лежала на спине и смотрела на него расширившимися от ужаса глазами.
Вдруг все внезапно изменилось. Он вздохнул. Приступ его, по-видимому, прошел. Его звериная поза, его животная ненависть исчезли, перед ней снова стоял ее муж. Он выглядел измученным и испуганным.
Видя все это, Лаура еле сдерживала слезы, рыдания вырывались у нее из горла. Она все еще пряталась от него в смятой постели, но ее душа рвалась к нему.
Наконец он присел на край кровати и закрыл лицо большой ладонью.
– О, Господи, – вздохнул он глубоким, хриплым голосом. – Ах, моя нежная Лаура.
Не глядя на нее, он мягко коснулся ее руки. Она приникла к нему.
– Господи, – шептал он ей в ухо. – Прости меня.
Она поцеловала его в щеку и ощутила на ней горячие слезы. Их слезы смешались, когда она крепче прижала его к себе. Она все еще не могла говорить. Она прижалась к нему со всей силой, на которую была способна. В руках, обнимавших ее, чувствовалась такая же мощная и почти такая же страшная энергия, как и та, которая была в них всего несколько минут назад.
– Прости меня, – повторил он так безутешно, что у нее чуть не разорвалось сердце оттого, что это говорит такой гордый и сильный человек.
Она спрятала лицо у него на груди, зарывшись в ее тепло, как будто это была ее единственная защита от внешнего мира, холодного как лед, от внешнего мира, который мог заморозить все, к чему бы ни прикоснулся.
Но она понимала, что ее объятий недостаточно для того, чтобы приблизить его к себе, как раньше. И сила в его руках уже никогда не будет такой нежной, как раньше. Ведь именно эти сильные мужские руки заставили гореть ее щеки, и ужас, который заставил ее отшатнуться от мужа, все еще пульсировал во всех ее клетках.
Враг был загнан внутрь. Сегодня вечером был перейден рубикон, сделан бесповоротный шаг. Лаура не могла повернуть стрелки часов. Она могла только цепляться за то, что осталось.
Но даже этого было недостаточно. Через некоторое время Тим стал отпускать ее из рук. Она чувствовала, как он отделяется от нее, как будто его гордость и страх заставили его устыдиться того, что он сделал.
Ему не нужно ее прощение. Ему нужно нечто большее, то, что уничтожило бы не только его ярость, но и ее причину. А этой причиной оказалась его собственная жена, чью самостоятельность он никак не мог перенести.
Они сидели, чувствуя, как ослабевают хрупкие объятия, пока наконец он не встал и не вышел из спальни, не глядя на нее. На этот раз надеяться на быстрое примирение не приходилось. Дело зашло слишком далеко.
Лаура лежала в полной тишине. Она слышала, как открылась и закрылась дверь шкафа с одеждой в прихожей. Потом послышалось шуршание ткани, когда он надевал свое пальто. Ей захотелось позвать его. Слишком поздно: дверь в квартиру уже захлопнулась за ним.
Лаура осталась одна.
XIII
На следующее утро Тим приехал в офис очень рано. Его мозг мучили воспоминания о том, что случилось вчера вечером не меньше, чем сильнейшее похмелье. Он прибегнул к испытанному старому средству преодолевать свои неудачи и плохое настроение: как обычно, он удвоил количество работы.
В тишине безлюдного кабинета он сидел за письменным столом и медленно перебирал бумаги в ящике поступлений. В основном это были поздравления с успехом весеннего показа мод от различных торговцев, редакторов модных журналов и деловых партнеров.
Почти на самом дне ящика он нашел сложенную вдвое записку. Почерк принадлежал Мередит.
«Пять тридцать, – гласила она. – У Лауры срочное дело – она находится в полицейском участке Бронкса, освобождает под залог некую Марию, не знаю, кто такая. Она будет дома примерно в девять. «Передай ему, что я люблю его и не дождусь, когда увижу его». Люблю и целую – М.»
Мередит написала записку со своим обычным юмором, пропуская те слова, которые, по ее мнению, было бы лучше сказать лично.
Головная боль Тима внезапно усилилась. Он закрыл глаза. В офисе было тихо, только в соседней комнате булькал кофейник.
Итак, она все-таки предупреждала его. Наверное, эта записка затерялась под вчерашними бумагами, потому что она не попалась ему на глаза, когда он приводил в порядок свой стол перед уходом домой в шесть часов.
Тима затошнило. Голова его пошла кругом. Слова, написанные на клочке бумаги, расплывались, их вытесняло воспоминание о том, как он ударил Лауру по лицу. Это воспоминание засело у него в голове, как кошмарный сон.
Передай, что люблю и не дождусь, когда увижу его.
Значит, она тоже желала его вчера вечером, как он и подозревал. Она ждала этого вечера с такими же чувствами, как и он.
Однако долгие часы ожидания превратили его желания в черную ярость, с которой он не мог совладать, ярость, которую он старался подавить в себе уже много недель и которая в результате заставила его совершить непростительный поступок.
Он вернулся в квартиру рано утром, ближе к рассвету. Он увидел, что Лаура убрала посуду со стола, свернула скатерть, убрала шампанское и навела в комнате порядок, прежде чем лечь спать.
Он представил себе, как она выходит из спальни одна, после того, как он оставил ее, представил выражение ее глаз, когда она убирала следы их несостоявшегося ужина, на который возлагалось столько надежд. Внутренним взором он увидел ее печаль, ее одиночество, ее боль и страх из-за того, как он поступил с ней. Он видел, как она одна ложится в постель, а мужа нет с нею рядом.
С некоторым беспокойством он заглянул в спальню. Она крепко спала, под одеялом ее миниатюрное тело было похоже на тело ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55