Лучшая пища!»
– А теперь только не смейтесь, – проговорил Хэл, вытащив из внутреннего кармана автоматическую ручку. – Я говорил вам, что я делаю любительские наброски портретов, а теперь собираюсь это продемонстрировать. Это докажет, как безоговорочно я верю, что вы не будете смеяться надо мной.
Он начал рисовать быстрыми нервными штрихами, изредка поглядывая на Лауру. Он немного прищуривался, когда изучал ее лицо. Однажды он в нерешительности остановился, как будто определяя что-то, но потом быстро продолжал рисунок, пока не закончил его.
– Вот, – сказал Хэл, без лишних церемоний протягивая Лауре салфетку.
Лаура посмотрела на набросок. Он поразил ее. Хотя это был лишь черновой вариант, но было очевидно, что у автора проницательный глаз и несомненное чувство пропорции, так же как и своеобразный юмор. Хэл уловил овал ее лица, как лежат волосы, даже форму ее рук. На рисунке были видны складки ее свитера, бесхитростно подчеркнутые. Даже кулончик, который она носила, не ускользнул от его острого глаза.
– Вы очень талантливы, – откровенно сказала она. – Вам нужно практиковаться. Вы когда-нибудь пробовали рисовать красками?
Он пожал плечами.
– У меня нет времени. В таком мире мы живем, Лаура. Нам приходится жертвовать одним ради другого.
Она опять взглянула на картинку, стараясь, чтобы салфетка не дрожала в ее руках.
– Что-нибудь не так? – спросил Хэл.
– Боюсь, что вы слишком хорошо схватили мои характерные черты, ответила Лаура. – Я выгляжу испуганно, как перепел.
Хэл был заметно огорчен этим замечанием. – Вы так чувствуете? Из-за моего присутствия?
– Нет, – рассмеялась Лаура. – Причина не в вас, а во мне. Я действительно не самый храбрый человек в мире. Я боюсь.
Она покачала головой, улыбаясь собственным словам.
– О, я не знал об этом, – сказал Хэл. – Вы стоите во главе процветающего дела, вы нанимаете людей, у вас большой талант. Послушайте, вы ведь уже имеете собственную торговую марку. В конце концов, такие люди, как Диана Столворт, не покупают одежду у кого попало. Вы кажетесь мне умной, талантливой и амбициозной женщиной, находящейся на пути к достижению великих целей.
Лаура улыбнулась; ей было интересно и приятно слушать, как описывает свое впечатление о ней посторонний человек, но она и не забывала, что перед ней сидел профессиональный дипломат.
– С другой стороны, – продолжал Хэл, – некоторые люди нелегко принимают свои собственные амбиции. И я понимаю их. Гораздо легче мирно идти по жизни, чем чего-то достигать и завоевывать в ней. И я не думаю, что это такая уж плохая жизненная позиция.
Лаура чувствовала на себе его пристальный взгляд, но не хотела встречаться с его глазами. Он знал и понимал ее слишком хорошо. Его симпатия к ней только подчеркивала силу той интуиции, которой он обладал.
Его взгляд приятно согревал ее, но в то же время она чувствовала непреодолимое желание убежать, точно так же как тогда в доме Дианы. С одной стороны, ее душа наслаждалась беседой с Хэлом, его открытостью и шармом, с другой – ей хотелось уйти, пока не стало слишком поздно.
«Зачем я пришла? Я, должно быть, сошла с ума». Разные мысли крутились у нее в голове, пытаясь противостоять успокаивающей нежности его манер, но Лаура была уже покорена им. Ее собственный образ смотрел на нее с картинки, свидетельствующей о его интересе и понимании ее. Как далеко-далеко от этого места она хотела бы сейчас оказаться. Как бы она хотела, чтобы их встреча никогда не произошла. Но подобные желания приходят слишком поздно. В этом она была совершенно уверена, была уверена почти до состояния безысходного отчаяния.
Лаура не сказала Хэлу, что это не первое ее признание его художественного таланта. Она видела портрет Дианы в ее спальне, хотя Диана и не указала на него специально. Он очень отличался от того портрета, который Хэл сделал сейчас, как по манере, так и по настроению. Диана была нарисована в холодных вертикальных тенях, и она не улыбалась. Хэлу удалось почувствовать скрытую нежность Дианы за ее холодной аристократической внешностью, но он не подчеркнул это на картине.
Хэл, без сомнения, был прав в том, почему Диана повесила набросок в своей спальне: чтобы доставить удовольствие ему и чтобы скрыть его от посторонних любопытных глаз.
– Возьмите его, – сказал Хэл, указывая на рисунок, который Лаура все еще держала в руках. – Я хочу, чтобы он остался у вас.
– О, я не могу, – прошептала она, когда официант поставил перед ней тарелку с едой и поспешил принести новую салфетку для Хэла. – Правда…
Хэл выглядел обиженным.
– Но вы должны, – настаивал он. – Какой смысл рисовать портрет человека, если ты потом не можешь вручить его этому человеку? К тому же сохраните его на память обо мне. Вы были так добры, что приоткрыли мне завесу своей души. Почему бы и вам не сохранить частицу меня? Я бы тогда чувствовал себя гораздо лучше…
Его слова как бы обволакивали ее, передавая скрытый в них смысл. Она начала осознавать, что для него это было несколько большим, чем обостренная память и дипломатический такт. Это был поразительно одаренный человек и гораздо более чувствительный, чем того требовала его профессия. В этом и состояла истинная подоплека его очарования, которому, если учесть его постоянную задумчивость и притягательное одиночество, было нелегко противостоять.
– Что ж, спасибо вам, – произнесла Лаура. Очень любезно с вашей стороны.
– Не стоит благодарности, – он улыбнулся. – Как придете домой, можете выбросить. Только мне не говорите.
Глядя на их разговор со стороны, можно было бы подумать, что она – это строгий судья, а перед ней находится смущенный новичок. Но Лаура не могла не помнить, что он странным образом оказался на голову выше ее, когда придумал ей ее нынешний образ и убедил Лауру принять его на вооружение. Она сложила салфетку и спрятала ее в сумочку, обнаружив при этом, что у нее снова дрожат руки. Лаура знала, что она точно ее не выбросит.
– Думаю, что вы сейчас очень загружены делами, – предположил он.
Лаура кивнула.
– А вы?
– В понедельник мне надо лететь в Европу, – ответил он. – В Париж, в штаб-квартиру НАТО. Дипломатия дело хлопотное. Сквозь обручи научишься прыгать – и все ради какого-то пустяка. Но без этого Земля остановится. Я так думаю, – он нерешительно посмотрел на нее. – Меня какое-то время не будет здесь. Месяц, может быть. А вы как?
– Работа, работа, – ответила Лаура. – Я думаю, что не скоро получу свой первый отпуск.
– Опять «закон Ланкастера», – улыбнулся Хэл. – «Каждый человек обязательно должен где-то быть».
Лаура кивнула.
– Да, пожалуй.
– Ну что ж, я очень рад, что успел увидеть вас перед отъездом, – сказал он. И снова тень досады набежала на его красивое лицо – олицетворение молодости, мужественности и притягательности. Лаура взглянула на его темные волосы, руки, крепкие плечи, и сердце ее забилось от неизъяснимой тревоги, какой она никогда не испытывала.
Лауре подумалось, что его отъезд в Европу спасителен для нее.
Но в этой мысли было мало проку, ибо что-то подсказывало ей, что пройдет немного времени и они снова увидятся с Ланкастером.
Именно эта мысль пугала ее больше чем что-либо.
XXI
Следующий месяц прошел для Лауры под знаком недобрых предчувствий. Это была поистине пытка страхом. Она работала даже напряженнее, чем в магазине, и не потому, что ей так хотелось. Работы было настолько много, что Тим вступил в переговоры с Милли Эдельмен об увеличении в два раза времени выполнения контракта между ее фабрикой и «Лаура, Лимитед». Буквально все, начиная с Мередит и кончая Милли и самим Тимом чувствовали возрастающую усталость и становились раздражительными. Единственным выходом из ситуации было бы для них заключение договора с одним или несколькими крупными розничными продавцами, которые подрядились бы реализовывать одежду Лауры. Но эти продавцы осторожничали, несмотря на то, что стиль Лауры становился известным далеко за пределами Нью-Йорка.
Загруженность работой даже облегчала ей жизнь в течение первой недели. Но потом пришла открытка из Парижа с изображением штаб-квартиры НАТО. Хэл в шутку обвел кружком окно кабинета, в котором он работал. Надпись на обороте искрилась юмором:
«Выбрал время сходить на демонстрацию мод Диора в Сен-Оноре. Видел в зале двух леди в платьях от Лауры. Обе важничали, как кошки, слопавшие по канарейке. О дальнейших успехах буду сообщать». Письмо было подписано начальной буквой имени.
С этого дня Лаура стала читать нью-йоркские газеты от корки до корки, высматривая известия о Хэле. Через короткое время она, сама того не желая, была в курсе всех ежедневных дел президента и его помощников и государственного департамента, но о Хэле она не нашла ни слова, сколько ни искала.
В столбцах светской хроники она не раз наталкивалась на имя Дианы. Репортеры не уставали упражняться в сплетнях относительно точной даты ее обручения с Хэлом Ланкастером. Диану Лаура как-то видела в магазине, когда та приходила подправить платье. Женщины мило поболтали, и Лаура сняла с Дианы мерки для будущих заказов. Имя Хэла при этом ни разу не упоминалось.
К концу второй недели Лаура стала плохо спать и есть меньше обычного. Коллеги обратили внимание на ее бледность. Она неубедительно ссылалась на перегруженность работой и заботы о «Лаура, Лимитед». Лаура старалась работать еще интенсивнее, но ловила себя на том, что ей трудно сосредоточиться на моделировании. Пальцы, казалось, обладали собственной памятью, отчего делались неуклюжими и непослушными.
Поздними вечерами она сидела в кресле-качалке с отсутствующим взглядом, а в голове у нее был только Хэл, его улыбки и смех, его теплота: она думала о его открытости и веселом и добром нраве, что сильно отличало его от других мужчин. Лаура зажмуривала глаза и усилием воли пыталась изгнать его из своих мыслей. Она понимала, что нельзя придумать ничего глупее, чем находиться под впечатлением очарования, которое он произвел на нее за какие-то две краткие встречи.
Но все напрасно. Хоть он был и далеко, но удерживал ее в своей власти, точно свою собственность. Все же попытки прогнать его из памяти неизменно заканчивались тем, что она с изумлением и досадой обнаруживала, что последние пять или десять, двадцать минут она не занимается ничем, мечтая о нем.
Лаура глубоко вздыхала, расправляла плечи и возвращалась к работе. А сама продолжала думать о том, что с ней будет.
Наконец он вернулся. Апрельским вторником она увидела в газете сообщение, которого ждала. «ЛАНКАСТЕР ДОЛОЖИТ АЙКУ О СЕССИИ НАТО», гласил крупный заголовок. Хэл должен был несколько дней провести в Вашингтоне, потом поехать домой, а затем в Нью-Йорк.
Он позвонил ей из столицы в первый же вечер.
– Как работа? – спросил он. – Вас по-прежнему заваливают с головой?
– Еще как, – ответила она. – И каждый день. Как там в Европе?
– Все по-старому, – сказал Ланкастер. – Все те же лица, и ни одно из них не испытывает радости от встречи со мной. Так хотелось поскорее вернуться. Я очень рад, что наконец-то дома.
Наступила напряженная пауза.
– Скажите, вы не хотели бы совершить со мной в воскресенье небольшую прогулку? – наконец произнес он. – Так, ничего особенного, прокатимся по Манхэттену. Обычная воскресная прогулка. Что скажете, Лаура? Вы сможете выбрать время?
Лауре и думать не надо было, у нее уже давно был готов ответ.
– Очень мило с вашей стороны, – промолвила она. – А как у вас с делами? Вы не очень заняты?
Ей послышался низкий смех на другом конце провода, словно ее вопрос показался ему забавным.
– Тогда я заеду за вами домой, хорошо? – спросил он. – В час вас устроит?
– Хорошо, в час, – она продиктовала Ланкастеру свой адрес.
– С нетерпением буду ждать воскресенья. До свидания, Лаура.
– До свидания, Хэл.
Хэл стоял рядом и разглядывал остров Эллис.
– Ваши предки прибыли в город этим путем? – спросил он. Лаура повернула к нему голову и посмотрела на него.
– Да, это хороший вопрос, – задумчиво промолвила она, – но я действительно не знаю ответа на него. Родители мне ни разу не говорили об этом. – Она пожала плечами. – Но полагаю, что да. Они давно умерли. Думаю, им неинтересно было говорить на такие темы с маленькой девочкой.
Лицо Хэла сделалось задумчивым.
– Если бы они знали, сколь многого они нас лишают, держа при себе свои воспоминания, – произнес он. – За одно-два поколения мы забываем людей и дела, от которых зависели судьбы наших фамилий. И все из-за того, что люди просто не хотят брать на себя труд рассказать о них. Все смотрят вперед, в будущее, и не понимают, что прошлое уходит от них. Спохватываются, когда уже поздно. – Хэл показал на остров. – Мои предки прибыли этим путем. О, они хотели бы, чтобы мы думали, будто они гордо стояли на Плимутской скале. Но нет, они были такими же бедными иммигрантами, как и все остальные, и искали здесь прибежища от своих врагов на родине. И я голову отдам на отсечение, что половина из них была не в ладу с законом, – он вздохнул. – Потом они стали работать. На родине они работали в шахтах и здесь начали с того, на чем там остановились. Но этот переезд на новое место как-то изменил их, и, как и многие другие иммигранты, они стали подумывать, что можно жить и иначе. Они скопили денег и вложили их в угольные шахты Пенсильвании. Лучше иметь собственную здесь, чем всю жизнь работать на чужой на родине, в Ньюкасле. А дальше пошло по заведенному образцу: сделай деньги, а потом позаботься, чтобы деньги делали еще большие деньги.
Наступило молчание. Дальше от берега волны были повыше, до них стали долетать мелкие брызги. Большая часть пассажиров стала перебираться внутрь катера, чтобы наблюдать виды бухты через стекло.
– Я часто думаю о них, своих прапрадедах, их братьях и других Ланкастерах, – снова заговорил Хэл. – Какой был клан! Они ничего не делали в одиночку. Все время вместе. Они объединяли и деньги, и энергию. Я преклоняюсь перед ними за то, чего они добились. Но знаете что, Лаура? Когда я представляю себя на их месте – эта работа по восемнадцать часов в день ради сколачивания состояния – то мне всегда кажется, что каждый из них время от времени задавал себе вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62