..
– Это были чистой воды сплетни, – перебила говорившего Линдсей.
– …Почему в нынешнем году Лазар изменил это решение и продолжает сидеть в своем кресле? Есть и еще несколько более мелких вопросов. Одним словом – ничего, что могло бы серьезно встревожить старую крысу высокой моды.
Макгуайр бросил на Линдсей быстрый взгляд и продолжал:
– Конечно, редакторы отделов мод ведут себя иначе, чем другие журналисты, верно? Я уже начинаю понимать это. Не задают острых вопросов, не пытаются заняться серьезным анализом. Они лишь ходят на показы, воркуют с подружками, запирая те небольшие участки своего мозга, которые еще в состоянии функционировать, охают и ахают над складочками и развивают в себе способность впадать в экстаз. По поводу юбки, или жакета, или шляпки…
– Минуточку! – вставила Линдсей, однако, не обратив внимания на ее реплику, Макгуайр продолжал:
– То, что представляет для них интерес, не имеет ни малейшего отношения к жизни девяноста девяти процентов обыкновенных женщин и нисколько не влияет на то, как они одеваются. Интересующая этих дамочек одежда – фривольна, стоит бешеных денег и вообще оскорбительна для женской части человечества…
– Могу я сказать хоть слово?
– Однако дважды в год их репортажи исправно обеспечивают бесплатной рекламой и без того сверхдоходный бизнес. Это не беспокоит журналистов, расхваливающих товары вне зависимости от того, насколько они никчемны и непригодны для повседневной жизни. Я, кстати, всегда этому удивлялся: зачем врать? Зачем год за годом громоздить эти нелепости? Но теперь начинаю понимать. Они просто не в состоянии критиковать. Не осмеливаются! А если бы осмелились, то никогда больше не получили бы приглашений на показы мод и распростились бы с престижными местами в первом ряду. Кстати, Линдсей, ты ведь обычно сидишь в первом ряду?
Макгуайр поднял на нее холодный взгляд, а Линдсей впилась ногтями в свои ладони.
– Да, – сказала она, – в первом. Для того, чтобы попасть туда, мне, черт возьми, понадобилось десять лет, и с этого места я могу описывать то, что вижу, гораздо лучше, нежели с галерки. Послушай…
– Не сомневаюсь в этом, – многозначительно проговорил Макгуайр. – Там, где я вырос, существовала поговорка: если садишься обедать с дьяволом, бери ложку подлиннее. Однако в данном случае она, видимо, не к месту. В конце концов, что сталось бы с тобой, если бы ты написала то, что думаешь на самом деле: например, что коллекции Казарес стали пресными, что они выдохлись и утратили блеск? На тебе поставили бы крест.
Он процитировал ее собственные слова с обаятельной улыбкой на устах. Когда-то Линдсей отличал бешеный темперамент, однако со временем она научилась его укрощать. Вот и сейчас женщина мысленно досчитала до десяти и принялась делать вдохи и выдохи по системе йогов. Паршивый ирландский ханжа, мысленно кляла она Макгуайра. Свинья. Демагог. Невыносимый, самодовольный, настырный хам… Линдсей поколебалась. С одной стороны, она обладала достаточной честностью, чтобы признать частичную правоту его слов, с другой – сделать это не позволял охвативший ее гнев.
– Возможно, мне стоит объяснить тебе некоторую специфику моей работы, Роуленд, – убийственно вежливым тоном начала она. – Я посещаю показы для того, чтобы писать, об одежде. О направлениях моды. В первую очередь я обращаю внимание на покрой, цвет, ткань и линии. В этом я специалист. И еще мне помогает то, что я сама небезразлична к одежде. Я ее люблю, как и сотни тысяч других женщин, которые еженедельно читают мои статьи. Тех самых женщин-читательниц, которые так нужны нашему еженедельнику. Тех самых, на которых рассчитывают рекламные агентства, покупая газетную площадь на наших страницах и тем самым помогая выплачивать зарплату тебе и мне…
– Благодарю, я в достаточной мере осведомлен об экономическом аспекте рекламного бизнеса, – с ухмылкой бросил Макгуайр. В это мгновение Линдсей почувствовала непреодолимое искушение перегнуться через стол и влепить ему пощечину.
– Довольно, Роуленд! Прежде чем читать мораль, взгляни лучше на собственный отдел очерков. В прошлую субботу вы поместили две большие статьи: одну – про Чечню, вторую – про Клинтона.
– Ну и что из того?
– Помимо этого в автомобильной рубрике вы напечатали заметку о новой модели «Астон-Мартина», затем – об элитарном морском курорте в Таиланде, и еще поместили в кулинарном разделе статейку со сравнительным анализом пятнадцати сортов оливкового масла. Первая же ее фраза звучала так напыщенно, что меня едва не вывернуло. Вы отвели этой вашей ужасной девице, которую, кстати, именно ты притащил в газету, целую колонку под описание какого-то роскошного ресторана неподалеку от Оксфорда, где она на пару со своим дружком просадила двести фунтов из редакционного бюджета. Они там, видите ли, отужинали! Это ли не фривольность? Это ли не безумие? Очнись, Роуленд, и не корми меня больше словесным дерьмом!
В кабинете повисла тишина. Настоящая гранд-дама, подумалось Линдсей, никогда не позволила бы себе употребить подобный эпитет. Однако она не жалела об этом, поскольку теперь чувствовала себя намного лучше. Макгуайр явно покраснел. Однако даже в том случае, если обвинения Линдсей достигли своей цели, он оправился на удивление быстро. Она даже начала подозревать, что этот человек получает удовольствие от разного рода перепалок. Макгуайр бросил на нее быстрый взгляд, а затем рассмеялся, вызвав у Линдсей новый приступ раздражения.
– Вот это удар, – сказал он. – Ощутимый удар. Но, с другой стороны, – Макгуайр наклонился над столом, – ты должна признать, что эта ужасная, по твоему мнению, девица проявила объективность, отругав ресторан за то, что соус «дюгле» там ниже всякой критики…
– Эка важность…
– …А наш эксперт по автомобилям довольно жестко прошелся по дизайну «Астон-Мартина».
– Не смеши меня! Он поливал слезами умиления машину, которая стоит почти четверть миллиона.
– Но вот по поводу статьи об оливковом масле я с тобой полностью согласен: она отвратительна и нечитабельна.
– И что же ты предпринял в связи с этим? Ты, редактор отдела?
– Кое-что предпринял. – Макгуайр хладнокровно встретил ее вызывающий взгляд. – Неужели не слышала? На этой неделе я уволил того, кто ее написал.
На сей раз тишина в комнате длилась гораздо дольше. Линдсей сидела неподвижно и смотрела то в зеленые глаза Роуленда, то на его твидовый пиджак, то на кипы книг. В голове ее вертелись какие-то бессвязные обрывки мыслей: о футбольных бутсах, взносах за школу и оплате закладных.
– Это – угроза? – спросила она, стараясь говорить как можно более спокойным голосом.
Макгуайр, казалось, удивился – в первый раз за время их разговора. Он окинул ее недоуменным взглядом, пробежал пятерней по волосам и торопливо заговорил.
Линдсей не слушала его. Она встала, чувствуя себя загнанной в какую-то ледяную ловушку, где даже воздуха было так мало, что – ни дышать, ни говорить.
– Я могу воспринимать твои слова только в качестве угрозы, – перебила его Линдсей прежним спокойным тоном. – Вероятно, мне следует позвонить Джини и отменить нашу встречу. Мы должны были увидеться примерно через час, но теперь я, конечно же, опоздаю.
– Опоздаешь? Почему же?
– Джини придется ждать. Если тебя это хоть сколько-то интересует, что, впрочем, маловероятно, ждать также придется и моей матери, и моему сыну, и водопроводчику, и походу за покупками…
– Водопроводчику? Какому водопроводчику?
– Придется подождать гаражу, придется подождать этому чертову магазину, в котором могли бы – заметь, только могли бы – оказаться бутсы двенадцатого размера. Придется подождать еще сотне мелких повседневных забот, с которыми мне приходится сталкиваться ежедневно помимо основной работы. Работы, которая, к твоему, Роуленд, сведению, на сегодняшний день уже закончена. Всему этому придется ждать, поскольку я все еще буду находиться здесь, в этом здании. Я буду говорить с Максом. Так я работать больше не могу.
Довольная тщательно выверенным сарказмом и чувством собственного достоинства, которыми была пронизана ее речь, Линдсей направилась к двери. Она чувствовала, что сейчас самое время для эффектного ухода. Макгуайр закашлялся.
– Бутсы для футбола или регби? – внезапно спросил он.
Линдсей остановилась и, обернувшись, метнула в мужчину самый испепеляющий взор, на который только была способна.
– Для футбола. И не пытайся снискать мое расположение. Слишком поздно.
– Двенадцатый размер… Большой! Он, наверное, высокий?
– Высокий. Метр восемьдесят пять. Ему семнадцать лет. Эта информация поможет тебе в твоих вычислениях?
– Я ничего не вычисляю. Просто я удивлен. Я думал, тебе – лет тридцать, ну, может, тридцать один.
– Льстить уже поздно, – бросила польщенная в душе Линдсей. – И поздно выпутываться. Я…
– Это была не угроза, – быстро перебил ее Макгуайр, поднимаясь на ноги. – Тут какое-то недоразумение. Может, ты просто неправильно меня поняла. Я пригласил тебя вовсе не для того, чтобы запугивать или критиковать. Я не люблю моду и не пытаюсь делать вид, что разбираюсь в ней. – Неожиданно Макгуайр широко улыбнулся и взял Линдсей за руку. – Скажу по секрету, что мне равным образом не нравятся «Астон-Мартины» и счета из ресторанов на двести фунтов. Ты здорово меня уела, признаю.
Линдсей неподвижно стояла, глядя на его большую, загорелую, красивую руку, и пыталась вспомнить, не было ли у нее ранее аритмии. Если нет, то чем вызвано это неровное сердцебиение под жакетом от Казарес? Накопившейся усталостью, возбуждением, неправильным питанием или стрессом? Затем Линдсей задумалась: не потому ли у них с Макгуайром сложились такие отношения, что именно она первой повела себя неправильно? Разумеется, она могла бы сбросить сейчас его руку и завершить свой эффектный уход со сцены, но… она этого не сделала. Наоборот, женщина встретилась глазами с его немного удивленным взглядом и смягчилась.
– В таком случае почему же ты решил меня допрашивать? – спросила она, позволяя Макгуайру подвести ее обратно к письменному столу. Оказавшись там, мужчина взял с него зеленую папку, развязал тесемки и протянул ее Линдсей.
– Потому что мне нужна твоя помощь, – сказал он. – Вот в этом.
То, как прямо и просто он ответил на ее вопрос, поразило Линдсей. Она заглянула ему в лицо, пытаясь обнаружить признаки лживости и двуличия, но не увидела ничего такого. Ей даже подумалось что Макгуайр, если, конечно, не строил из себя начальника, вполне мог бы понравиться ей как мужчина. Она опустила взгляд на зеленую папку – толстую, увесистую и без каких-либо пометок.
– Тут какая-то история, связанная с модами?
– Только косвенным образом. На самом деле история гораздо шире и… грязнее.
– Ты не хочешь объяснить мне, в чем именно заключается дело?
– Детально – нет. Пока не время.
– Здесь что-то секретное?
– Можно сказать и так.
Линдсей открыла папку, и оттуда на нее взглянуло знакомое, знаменитое на весь мир лицо. Фотография – одна из немногих, отснятых не случайно, а с ведома и согласия позировавшего объекта, – была сделана Сесиль Битон. Она датировалась семидесятыми годами, и, единожды увидев этот кадр, его было трудно забыть. Мария Казарес была запечатлена на пике своей красоты. Черноволосая и черноглазая, она смеялась, приподняв руки и словно собираясь прикрыть ими лицо. Волосы ее были коротко подстрижены, и теперь Линдсей поняла, что стояло за ставшей знаменитой фразой, сказанной Битон: Казарес похожа на самого красивого в мире мальчика. На груди ее висел маленький золотой крестик.
Линдсей задумчиво нахмурилась и стала перелистывать содержимое папки, состоявшее в основном из газетных вырезок, имевших хоть какое-то отношение к Лазару и Казарес. Вырезки охватывали период почти в тридцать лет. Неудивительно, что папка была в десять сантиметров толщиной.
– Я хочу, чтобы ты просмотрела эту подборку. Здесь – абсолютно все, что удалось собрать моим сотрудникам: вырезки из американских, английских, итальянских и французских газет. Не согласилась бы ты заняться этим во время выходных?
– Это так срочно?
– Да, срочно. Я подумал, что ты могла бы пролистать папку в любое удобное тебе время: после ужина или, может, в постели…
Он снова улыбнулся Линдсей, и та вдруг поняла, что этот человек обладает еще одним талантом: когда ему нужно добиться какой-нибудь цели, он умеет даже флиртовать.
– От меня было бы больше пользы, если бы я знала, что именно надо искать.
– «Белые пятна».
– Их могут быть сотни. Чуть раньше ты сам перечислил некоторые из них. Вся эта папка состоит из предположений и домыслов. Слухи, пересуды, мифы, легенды…
– Не страшно. Я хочу знать обо всем, что известно тебе, но чего нет в этой папке, – каким бы незначительным и маловероятным это ни казалось.
– Даже откровенные сплетни?
– Даже сплетни. Да, в иных случаях и они могут пригодиться.
– Я должна отчитаться перед тобой в понедельник?
– Э-э-э… да. – Он отвел взгляд. – Желательно – до твоего отлета в Париж. Если после этого у тебя найдется свободное время и желание, я в благодарность с удовольствием приглашу тебя поужинать.
– Поживем – увидим.
Макгуайр, казалось, был задет ее ответом.
– Разве мы еще не заключили мир?
– Нет. Пока не заключили. – Линдсей встретилась с ним взглядом. – Я по-прежнему думаю, что ты хитришь и пытаешься обвести меня вокруг пальца. Я не верю тебе ни на гран.
– Но ты согласна мне помочь?
– Знаешь, с тобой гораздо проще общаться, когда ты просишь об одолжении. Ладно, помогу.
Линдсей поднялась и направилась к выходу. Движимый внезапным порывом галантности, Макгуайр тоже вскочил на ноги и распахнул перед ней дверь. Когда женщина уже стояла на пороге, он задал последний вопрос, вконец озадачивший ее: известно ли ей о каких-либо связях Жана Лазара в Амстердаме?
– Нет, а с чего он должен их иметь? Какой бы национальности он ни был, но уж точно не голландец. Кроме того, Голландия – страна, не имеющая практически никакого отношения к миру мод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85