Паскаль Ламартин вне себя от ярости схватил девушку за руку и потащил на улицу – в самое пекло.
– Полюбуйся, вот оно – то, что твой отец называет маленькой заштатной войной! – прошипел он с лицом, перекошенным от злобы. – В гостиничном баре такого не увидишь. Такое можно увидеть только здесь, на улице.
В тот день в Бейруте разнесло в куски очередную машину, начиненную взрывчаткой. И Ламартин со своими фотоаппаратами, как всегда, оказался на месте в самый горячий момент. Джини казалось, что перед ней разверзлись врата ада. Она стояла среди битого кирпича, обломков, покосившихся стен, воя и причитаний. Прямо перед ее глазами из-под бетонной плиты торчала детская ножка. Так впервые она узнала, что это такое – вид и запах войны.
Поначалу Джини не могла двинуться с места. Потом попыталась помочь. Из груды обломков извлекли раненого мужчину. Его пытались положить на искореженный лист металла, которому отводилась роль носилок. Она суетилась вместе со всеми. Однако какая-то арабка плюнула ей в лицо, и только тогда Джини, отшатнувшись, заметила на себе кровь. Ее руки, лицо, одежда – все было в чужой крови. И тут среди этой толчеи и криков откуда-то появился Ламартин. Его необыкновенное лицо выражало потрясение, раскаяние, тревогу. Она почувствовала, как его руки обнимают ее. В следующее мгновение он уже уносил ее подальше от этого страшного места – вдоль по длинной улице. Они остановились в узком душном переулке недалеко от порта. Здесь, в крохотной забегаловке, у него была комната над баром. Затащив Джини внутрь, Паскаль заговорил быстро и возбужденно, но вскоре замолк.
Она вглядывалась в его лицо, в умные серые глаза. Их взгляд стал спокойным, потом странно пристальным. Она знала, что произойдет в следующий момент. Знал это и он. Не прошло и четверти часа, как Джини, ополоумев от страха, бежала с места взрыва, и вот она уже в его комнате, в его объятиях… Впервые в жизни занимается любовью с мужчиной, которого только что встретила, с которым не успела даже толком поговорить. Но откуда же тогда у нее ощущение, будто она знает его всю жизнь?..
Можно ли рассказать об этом Фрике? Но поможет ли? И как это будет звучать? «Поверь, Фрике, я тоже знаю, что такое без памяти влюбиться впервые в жизни. Я знаю, что такое отбросить страхи в сторону и одним жестом поставить на карту все. Самое интересное, что этот риск может оправдаться – не сразу, много лет спустя. Да-да, Фрике, так было со мной. Я по-прежнему люблю этого человека, мы встретились вновь, теперь мы вместе. Инстинкты пятнадцатилетней девочки не всегда верны. Но меня они не подвели…»
Она подалась вперед. Первое предложение уже готово было сорваться с ее губ, однако, одумавшись, Джини снова выпрямилась. Нет. Прежде всего Фрике не поверит ей. Во-вторых, то, что она собирается сказать, безответственно. Инстинкты юной девушки иногда несут в себе смертельную опасность. Как в случае с Аннекой.
Молчание тянулось уже минут пять. Фрике, с унылым видом вертя в пальцах сигарету, устремила отсутствующий взор куда-то вдаль. Для Джини было очевидно, что мысли Фрике текли в совершенно ином направлении. Будто очнувшись, Фрике отбросила прямые волосы назад и взглянула на собеседницу.
– То, что ты сказала сегодня моей матери… – Девочка на мгновение замялась. – Это правда? Это правда, что именно Стар посадил Аннеку на иглу?
– Да, правда. Я беседовала с одним человеком в Англии – мужчиной, который довольно часто встречался со Старом. Он дважды видел с ним твою сестру. Тогда она уже полностью зависела от героина, и именно Стар снабжал ее этой дрянью. Он же обычно помогал ей колоться.
– Но ты не говорила этого моей матери.
– Верно, – вздохнула Джини. – И ты, наверное, сама догадываешься, почему.
– Догадываюсь…
Джини отвела глаза в сторону. Она словно наяву слышала голос Митчелла. Если верить ему, Стар брал за Аннеку по двадцать фунтов за один раз. Это было, когда Митчелл впервые с ней познакомился. Через несколько месяцев, когда он увидел девушку в следующий раз, цена упала вдвое. А значит, для того, чтобы наскрести денег на очередную порцию, ей приходилось принимать вдвое больше мужчин. Стар утверждал, что таким образом преподает Аннеке закон спроса и предложения. Экономика, выпускной курс.
– Нет, ты прикинь, – говорил Митчелл в приливе праведного гнева, – в первый раз она удовлетворила меня на все сто. А во второй – хрен с маслом! Грязная, вонючая, вшивая… Наркоманка, ясно тебе? И глаза мертвые, какие только у наркоты бывают. Потому что на уме у этих свихнувшихся только одно – как бы ширнуться. Зомби, да и только. А Стару нравилось – прямо-таки угорал от этого. Нашел себе развлечение…
Этого говорить было нельзя, ни в коем случае, даже намеками. Джини снова повернулась лицом к Фрике, и они посмотрели друг на друга. Должно быть, по ее лицу девочка догадалась о чем-то – хотя Джини и не была до конца уверена в этом, – но как бы то ни было, молчание оказалось средством более действенным, чем увещевания. Фрике внезапно заговорила.
– Она познакомилась с ним во Франции, – выдавила из себя сестра Аннеки, – во время той самой школьной поездки, о которой говорила мать. Это было в феврале прошлого года, месяца за два до того, как она с ним сбежала. Они встретились в Париже, сама не знаю, где именно. Может, в каком-нибудь выставочном зале или в музее, в кафетерии. Парень оказался шустрым – быстренько все обстряпал, потому что во время этих школьных экскурсий не очень-то разгуляешься: постоянные переклички, как в концлагере, учителя повсюду шпионят. На то, чтобы познакомиться, у него всего-то и было минут пятнадцать-двадцать – до следующей проверки. Но ему и этого хватило. Он дал ей свой адрес. Аннека ему потом писала. Она сама мне призналась: познакомилась, мол, с крутым парнем и теперь пишет ему, а он ей отвечает.
– Она адресовала свои письма во Францию?
– Не знаю. Аннека говорила, что он все время переезжает с места на место. Она и сама стала таиться ото всех, с тех пор как с ним познакомилась. Почти совсем перестала откровенничать, в основном намеками изъяснялась… Но Аннека даже слова не обронила насчет того, что они с ним что-то там замышляют, что она собирается с ним сбежать или еще что-нибудь. Если бы я знала, то, конечно уж, сделала бы что-нибудь. Не такая я дура. Может быть, даже отца предупредила бы…
Она снова замялась, нерешительно глядя на Джини. А затем, окончательно решившись, полезла в свой школьный рюкзак и достала оттуда пачку разнокалиберных листков, скрепленных одним зажимом.
– Вот, – пихнула Фрике импровизированную тетрадку через стол. – Записная книжка Аннеки. – Это из-за нее она мне позвонила в первый раз. Она была перепугана до смерти – из-за книжки этой.
Джини смотрела на девочку, лицо которой стало красным, как помидор. Она осторожно коснулась потрепанных страниц, испещренных именами, телефонными номерами и адресами.
– Где ты нашла это, Фрике?
– В тайнике. У нас в чулане одна половица поднимается. Под ней Аннека хранила свой дневник. Там же она прятала противозачаточные пилюли, иногда «травку». Письма Стара и дневник она захватила с собой, а книжку забыла. Ты хочешь взять ее? Признайся, ведь хочешь – я по твоему лицу вижу…
– Да, хочу.
– Ну и бери. Держи. Покажи полиции. Мне теперь на все наплевать. Аннека так боялась, что ее записную книжку найдут, если после ее побега в доме будет обыск. И я спрятала эту книжку ото всех. Но когда я поняла, что Аннека не вернется, я прочитала ее записи. Я эту книжку, наверное, раз сто перечитывала.
– Думаешь, его адрес здесь? Она именно поэтому так волновалась, когда звонила тебе? Поэтому просила тебя спрятать книжку?
– Да, – прерывисто вздохнула Фрике, закуривая очередную сигарету. – Только нет его здесь. Или просто я не могу найти. В этой книжке вообще нет ни одной записи, где упоминался бы Стар. Здесь куча разных имен и адресов. Все ее друзья по переписке – из Франции, Германии, Италии, Англии, Бельгии, Америки, Африки… Она с девяти лет этим увлекалась, и каждую неделю ей приходило по семь-восемь писем. Ищи его, если хочешь. Но говорю тебе: пустое это занятие. Иголка в стоге сена.
Джини неторопливо переворачивала листки. Это была типичная записная книжка девочки-подростка – засаленная, с какими-то рисунками, исчерканная вкривь и вкось. Часть записей была сделана от руки, часть – на пишущей машинке.
– Послушай, Фрике. Спасибо тебе, конечно. Но ты знаешь, я ни слова не могу разобрать по-голландски.
– А тут и разбирать нечего. Ведь он не голландец, в Нидерландах не жил. Ты иностранные адреса смотри. Тут все легко. Вот этот адрес, например, во Франции, а этот – в Сан-Франциско. Может, и найдешь чего. Ты же журналистка. Я так надеюсь…
Фрике, несколько минут назад олицетворявшая собой враждебность, теперь смотрела на нее умоляющим взглядом – так, будто Джини, наделенная сверхъестественными способностями, была ее последней надеждой. Однако Джини, не питавшая в отношении собственных возможностей особых иллюзий, не хотела чрезмерно обнадеживать девочку.
– Я попытаюсь, Фрике, обещаю тебе. Сегодня вечером я как следует просмотрю записную книжку. При необходимости ее изучат в здешней полиции. – На секунду она замолчала. – Но я думаю, ты понимаешь, что должна рассказать все своим родителям. Это крайне важно и для них, и для тебя самой.
– Понимаю, – опустила глаза Фрике, крутя в пальцах дымящуюся сигарету. – А они не убьют меня?
– Не думаю. Мне кажется, они тебя поймут. Они очень любят тебя, Фрике.
– Знаю. Ох, чтоб мне пусто было…
Фрике опять заплакала. Джини молча дожидалась, пока иссякнет и этот поток слез. Воспользовавшись паузой, она достала свой «журналистский инструмент» – диктофон и блокнот. Как и ожидалось, вид этих предметов придал девчонке определенную уверенность.
– Ты хочешь взять у меня интервью? Ты в самом деле думаешь, что я могу чем-то помочь? Я же говорила тебе, Аннека рассказывала очень мало.
– Но это не означает, что ничего не можешь рассказать ты. Постарайся припомнить все, что она говорила тебе, Фрике. Пусть даже самые мелкие детали, какими бы незначительными или не относящимися к делу они тебе ни казались. Такие подробности зачастую оказываются самыми важными.
– У меня хорошая память, я все помню.
В течение следующих десяти минут Джини с помощью девочки скрупулезно проследила всю последовательность событий: первая встреча в Париже, переписка, прибытие Стара в Амстердам, их отъезд вдвоем, два телефонных звонка от Аннеки, наступившее после них долгое молчание, месяцы тщетного ожидания и наконец известие о ее гибели. Слушая Фрике, Джини чувствовала, как каждое слово девочки странным эхом отзывается в глубине ее собственной души. Школьные поездки – что-то с ними было связано. Кажется, кто-то где-то недавно упоминал нечто подобное. Но Джини никак не могла вспомнить, кто именно и где.
– Так ты полагаешь, что Стар приехал в Амстердам специально, чтобы забрать ее? Я тебя правильно поняла, Фрике?
– Да. Я уверена, что он не бывал здесь прежде. Она сказала мне, что ждет его приезда. И очень волновалась, когда говорила о предстоящей встрече. Это было за день до того, как они уехали.
– По всей видимости, он имел на нее большое влияние, если ему удалось подбить ее на такой рискованный шаг.
– Очень большое. Это выглядело так, будто он призвал ее к себе. Приехал забрать то, что как бы принадлежало ему по праву. Он говорил ей, что искал ее всю жизнь и узнал в ту же секунду, как только впервые увидел. Вроде того, что это судьба, рок…
– И она верила. Но почему? Не потому ли, что ей было всего лишь четырнадцать и хотелось чувствовать себя особенной, единственной, отмеченной свыше?
– Наверное. Во время телефонного разговора она упомянула, что этот человек очень сильный. Она постоянно твердила это. Он гадал ей на картах Таро. Говорил, что может раскрыть ей ее собственную суть.
– Понятно. – Джини заглянула в собственный блокнот. Ее снова посетило странное чувство родства с Аннекой. Ей тоже было ведомо то пьянящее ощущение, когда как бы заново открываешь саму себя. Впервые Джини испытала его тогда, в Бейруте, с Паскалем. И с тех пор всякий раз, бывая с ним вместе, отчетливо видела себя со стороны – истинную.
История Аннеки была зеркальным отражением того, что произошло раньше с Джини, за исключением одного – финала. Аннека была глубоко несчастна, слепа и, несомненно, наивна, однако Джини даже в голову не приходило осуждать ее за это. Девочка имела несчастье влюбиться в человека опасного. Пожалуй, его личность можно было назвать даже демонической. Во всяком случае, у Джини не осталось в этом ни малейшего сомнения, после того как она услышала рассказ Митчелла.
– Продолжай, Фрике, – попросила она, оторвав глаза от блокнота. – Все, что ты рассказываешь, очень важно. Это может помочь и Майне. Наверное, ты успела задать Аннеке немало вопросов. Ты разговаривала с ней по телефону. О чем? Ведь каждая ваша беседа длилась минут десять, а то и дольше. Подумай, Фрике.
– Она говорила, что он много спрашивал ее о нас. Заставлял описывать меня, наших родителей. Ему хотелось знать – как бы это сказать? – о самых обыденных вещах. О семейном быте. Как мы справляем Рождество, куда ездим в отпуск, как познакомились наши родители…
– А о своей собственной семье он не говорил? Не рассказывал, откуда родом?
– Нет, никогда. Аннека говорила, что он ненавидит тех женщин, которые задают вопросы. И она хорошо усвоила это. Стоило только спросить его о чем-нибудь, и он тут же начинал бесноваться, причем бесноваться по-настоящему. Ей казалось, что в детстве с ним произошло что-то ужасное. Может быть, его истязали, может, отдали чужим людям или в детский дом – ну что-то в этом роде. Но все это только догадки. Он никогда не говорил о том, кто его родители или где он вырос.
– Она так и сказала – бесноваться?
– Так и сказала, когда звонила в первый раз. Она говорила, что к нему очень трудно приноровиться: только что был тихим и ласковым – и вдруг ни с того ни с сего прямо звереет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85