https://wodolei.ru/catalog/mebel/uglovaya/
Лицо ее порозовело, казалось, она чем-то взволнована.
– А, вот ты где. Я подумала… Пойду наверх, поболтаю с Максом и переоденусь. Джини отправилась в свою комнату почитать. Остальные выпивохи прибудут примерно в семь тридцать, но останутся только на час. Потом – поужинаем. Я приготовила громадный пирог с ливером, надеюсь, он не подгорел. Кстати, у вас с Джини и Роулендом – крайняя ванная. Так что если хочешь под душ…
– Очень хочу.
– …Выгони оттуда Роуленда. Не позволяй, чтобы он истратил всю горячую воду. И не обращай внимания на мальчишек. Роуленд привез им какие-то игрушечные лучевые ружья, и теперь наверху творится что-то вроде третьей мировой войны.
Голова Шарлотты исчезла, и Линдсей пошла на второй этаж. Из детской доносились звуки побоища, дверь в комнату Джини была закрыта. Ванная также была заперта. Шипение и бормотание старых водопроводных труб указывало на наличие там Роуленда. Какого черта он там делает – принимает душ или наполняет плавательный бассейн! И неужели, находясь в ванной, обязательно свистеть! Линдсей бросила на запертую дверь яростный взгляд и пошла в отведенную ей комнату.
Разобрав сумку, она оглядела привезенные ею вещи. Сегодня вечером она собралась надеть довольно обыденное платье – только потому, что из всего ее гардероба оно одно оказалось чистым и немятым. Однако сейчас, глядя на него, Линдсей почувствовала отвращение к этой блеклой тряпке. Ей захотелось влезть в свою знаменитую юбку от Донны Каран – изумительно короткую юбку из мягкой кожи, которая демонстрировала всему миру, что Линдсей обладает прекрасными стройными ногами. Проклиная недостаточное внимание, которое англичане уделяют ванным комнатам, она схватила сумку с банными принадлежностями и направилась к двери. Наверняка ванная уже свободна. Не может же Роуленд провести в ней остаток жизни!
Теперь художественный свист уступил место оперным ариям. Роуленд смачно, но фальшиво распевал «La Donna е mobile» Наконец Линдсей услышала, как хлопнула дверь ванной. Досчитав до десяти, она вышла в коридор и нос к носу столкнулась с полуобнаженным Роулендом. Почти двухметровая глыба, сплошь состоящая из загорелых мускулов, перегородила ей дорогу. Вода капала с мокрых черных волос Роуленда на его могучие плечи и стекала по широченной груди. Вся его одежда состояла из белого полотенца, закрученного вокруг бедер.
– Так и будешь разгуливать здесь наподобие Тарзана? – фыркнула она, пытаясь не глядеть на его бицепсы и узкие бедра.
– Поскольку я приехал сюда прямиком с работы, у меня нет иного выбора, – ответил мужчина, бросив на Линдсей вызывающий взгляд.
– Но ты же полуголый.
– Тебя не устраивает это полотенце? В таком случае я могу его снять.
Руки Роуленда потянулись к талии. Из комнаты мальчиков донесся новый шквал ружейного огня. Линдсей позорно бежала с поля битвы. Она нырнула в ванную, с грохотом захлопнула дверь и закрыла ее на задвижку, оказавшись в густом облаке пара. Ругаясь на чем свет стоит, она попыталась сделать несколько шагов вслепую, но затем остановилась. У Роуленда хватило совести помыть после себя ванну, но, как после любого мужчины, ванная была залита водой, а полотенце валялось на полу бесформенной горкой.
Линдсей уселась на чугунное чудовище, какое являла собой ванна. В воздухе приятно пахло туалетной водой Роуленда, и от этого запаха Линдсей почувствовала злость, грусть и одновременно слабость.
5
Роуленд не любил застолья. Во-первых, он не владел искусством светской болтовни, во-вторых, не выносил дураков. Неудивительно, что, не обладая двумя этими качествами, необходимыми для любителя вечеринок, он старался избегать их при всяком случае. Когда же это было невозможно, как, например, в этот день, он пытался держаться в тени.
Роуленд недолго поговорил с преподавателем из Оксфорда и художником, который жил в соседнем местечке. Зная их довольно давно, он симпатизировал обоим. Преподаватель дружил с оксфордским учителем Роуленда и сейчас пытался убедить последнего в том, что он попусту теряет время, зарывает в землю свой талант, и уговаривал вернуться к академической жизни.
– Она слишком замкнута и напоминает монашескую, – слабо возражал Роуленд.
– Жизнь ученого не может быть замкнутой, уверяю вас, – уверял пожилой профессор, считавшийся авторитетом в изучении наследия Витгенштейна. Она глубока и безбрежна.
– Все равно, – отвечал Роуленд, – мне нравится журналистика. Это – занятие по мне. Кроме того, я люблю пеструю жизнь.
– Вы все еще занимаетесь альпинизмом? – спросил профессор и, услышав утвердительный ответ, просиял. В течение нескольких минут они заинтересованно говорили о типах горных вершин, Кейрнгормском хребте и перевале Скай. Затем появилась Шарлотта и увела старика, а Роуленд наконец смог спрятаться. Сделав несколько шагов, он оказался возле книжных полок. Больше к нему никто не приставал, и он наслаждался благословенным покоем.
Роуленду нравился этот дом. Старый и бестолковый, пропахший дымом и запахами вкусной еды, он воплощал в себе все удовольствия, которые может сулить счастливая семейная жизнь. Он наблюдал, как Шарлотта, на которой были надеты бесформенный свитер и широкая поношенная юбка, суетится между гостями, стараясь всем угодить. Она была само спокойствие и олицетворение материнства. Иногда Роуленд даже завидовал Максу, сумевшему жениться на такой женщине. Временами Роуленду, который жил один и любил одиночество, приходила в голову мысль, что за годы, прошедшие после окончания ими Оксфорда, Макс сумел добиться гораздо больше, нежели он сам. Жизнь Роуленда мало изменилась с тех пор, как он вышел из стен Бэллиола, а вот Макс был счастливо женат и уже имел четырех сыновей. Он успел пустить глубокие корни, помимо работы у него были и другие цели и интересы в этой жизни. Что же касается самого Роуленда, то у него не было ни веры в Бога, ни семьи, ни каких-либо политических пристрастий. Его нельзя было назвать ни ирландцем, ни англичанином. В этой жизни он был аутсайдером, сторонним зрителем, и, видно, останется таковым до последних дней.
Размышляя обо всем этом, Роуленд перевел глаза на Женевьеву Хантер – такого же аутсайдера, как и он сам. Не американка, не англичанка, эта женщина, казалось, безвольно плывет по течению. Такое впечатление сложилось у него, когда он увидел ее впервые, сейчас же оно еще больше укрепилось.
Она выглядела сосредоточенной или, возможно, хотела так выглядеть. Когда она приехала сюда, на ней было надето что-то серое и невзрачное. Сейчас она переоделась, но и теперешняя одежда выглядела такой же серой и невзрачной. Она дважды выходила из гостиной, чтобы позвонить по телефону, и каждый раз возвращалась с горестным выражением на бледном лице. Роуленд припомнил все, что рассказывал о ней Макс, и подумал, что эта информация не столько отвечает на вопросы, сколько порождает новые.
До Роуленда доносился низкий голос Женевьевы, и ему стало интересно, о чем она говорит. Уже несколько минут она разговаривала с гостьей, жившей по соседству от Макса – американкой лет сорока, которой Роуленда представили чуть раньше и от которой он тут же – и, похоже, не очень вежливо – сбежал. Насколько он помнил, женщину звали Сьюзан. Точно: Сьюзан Лэндис. Муж ее – высокий человек с громким голосом – находился здесь же и в данную минуту, обращаясь к Линдсей, громыхал о чем-то, связанном с кубком по гольфу. По его виду можно предположить, что он служит на одной из близлежащих военно-воздушных баз.
По английским меркам миссис Лэндис для такой вечеринки, как эта, была одета чересчур торжественно. Единственная из женщин, она была ярко накрашена, одета в изысканный костюм и туфли на высоких каблуках. Сьюзан заметно нервничала и, похоже, чувствовала себя не в своей тарелке. К Джини она прицепилась, как к родной душе, поскольку та тоже была американкой. Джини же, как заметил Роуленд, изо всех сил старалась избавиться от назойливой собеседницы, стараясь не показаться при этом невежливой.
Поначалу Сьюзан Лэндис рассуждала о преимуществах и недостатках устраиваемых школой поездок детей за границу, потом принялась восторгаться красотами Костволдса, сообщив, что находит архитектуру старых елизаветинских домов восхитительной. Они с мужем, рассказывала женщина, живут всего в нескольких милях отсюда, причем устроились великолепно. Все здесь такие милые и дружелюбные, так что если бы они с мужем принимали все приглашения, то просто не вылезали бы из гостей. А ее дочь – кстати, у нее есть дочь Вильгемина, сокращенно Майна – в восторге от того, что они здесь живут. Местная школа – просто чудо, и у девочки появилось тут множество новых друзей. Вот и сегодня она ночует в особняке – видела ли Джини особняк в поселке – у одной из своих подружек. Этот особняк – историческая достопримечательность, и, по слухам, обошелся матери подруги – кстати, очень известному дизайнеру по интерьерам – чуть ли не в миллион долларов.
– Больше всего, – говорила она теперь, – это место нравится мне тем, что здесь спокойно и безопасно. Только представьте себе, Джини, что значит приехать сегодня с дочкой подросткового возраста, скажем, в Нью-Йорк! Да что там Нью-Йорк – в любой большой американский город! В небольшом поселке все иначе – здесь я всегда знаю, где находится и чем занимается Майна. Никаких хулиганов, никаких наркотиков, никаких пьяниц. – Помявшись, Сьюзан продолжила: – Наверное, нехорошо так говорить, но с тех пор, как мы сюда переехали, я не видела ни единого черного лица. Негров можно встретить разве что в окрестностях базы.
– Правда?
Роуленд заметил, как холодный взгляд серых глаз Джини остановился на лице миссис Лэндис.
– Сюда с минуты на минуту приедет мой любовник. К вашему сведению, он – чернокожий. А сейчас – извините, мне необходимо сделать очень важный телефонный звонок, – бесстрастным голосом произнесла Джини.
Прекрасно сработано, отметил про себя Роуленд. На какую-то долю секунды даже он поверил в правдивость сказанного Джини. Миссис Лэндис покраснела до корней волос. Джини вышла из гостиной, а в скором времени чета Лэндисов отбыла домой.
– Не надо, Роуленд, я знаю, о чем ты думаешь, – проговорила вдруг оказавшаяся рядом Шарлотта.
– Еще бы не знать! Зачем, Господи Боже мой, ты приглашаешь их к себе?
– Он ужасен, согласна, но Сьюзан, – Шарлотта передернула плечами, – совсем не так плоха, какой кажется поначалу. Она запугана, одинока и страшно хочет хоть с кем-нибудь подружиться. А эти гнусные снобы-англичане, которыми она окружена, только и делают, что шушукаются и корчат рожи по поводу ее одежды и ее дома.
– А как быть с ее расовыми воззрениями?
– Будет тебе, Роуленд! Как раз они ее соседей вполне устраивают. Живя в Глочестершире, с этим приходится мириться. И вообще, хватит торчать тут в углу и перемывать косточки моим гостям. Ну-ка, выползай из своего убежища и – общайся! Пойди лучше приободри Линдсей. Ей пришлось терпеть этого несносного Роберта Лэндиса целую вечность. Сначала он талдычил ей про гольф, потом перешел на рейганомику, после чего, наконец, вспомнил, с кем разговаривает, и принялся расспрашивать о Париже. Его интересовало, что будут носить в этом сезоне тамошние проститутки.
– Ты преувеличиваешь.
– Только чуть-чуть. Лэндис сообщила ему, что в прошлом году в моде были маленькие груди, но в этом будут – большие.
– Его это обрадовало?
– Нет, он все-таки не совсем законченный дурак и под конец все же скумекал, что Линдсей просто над ним издевается.
Шарлотта взяла его под руку.
– Пойдем, Роуленд, потерпи еще минут десять, и они все разъедутся по домам. И не забывай про пирог с ливером. Я ведь готовила его специально для тебя.
Роуленд колебался. Линдсей, избегавшая его с самого первого момента, окинула его ледяным взглядом и отвернулась. Она, как выразился чуть раньше профессор из Оксфорда, выглядела весьма аппетитно – в короткой черной кожаной юбочке, белой блузке с высоким воротником и плоских черных туфлях. Коротко стриженные волосы и стройная фигурка делали ее похожей на мальчика-пажа со средневековых гравюр.
Наконец он позволил Шарлотте подвести себя к Линдсей. Хозяйка дома мгновенно растворилась, Линдсей сказала:
– Спасибо, Роуленд, благодаря тебе я прекрасно искупалась. На полу в ванной было по щиколотку воды, а полотенца – свалены в кучу и все до одного мокрые.
– Мне очень жаль. Иногда я бываю не очень аккуратным.
Линдсей подняла взгляд на лицо собеседника.
– По тебе что-то незаметно, чтобы ты сильно переживал по этому поводу. У тебя, я бы сказала, весьма довольный вид человека, который ни в чем не раскаивается.
– Неправда, – с ленцой парировал Роуленд, – я раскаиваюсь. Но раскаяние это скрыто в моей душе и не видно постороннему взгляду. Я сдержан, как и многие мужчины, живущие в одиночестве.
– В одиночестве? По-моему, к тебе это не относится. Насколько я слышала…
– Не верь слухам, – с чувством проговорил Роуленд. – Все, что про меня рассказывают, – это злобная ложь и клевета. Я вообще – человек с непонятой душой.
– Пытаешься покорить меня своим обаянием?
– Еще чего! Ты просмотрела папку, которую я тебе дал? – не удержался от вопроса Роуленд. Это было ошибкой.
– Нет, черт побери! – отрезала Линдсей и отошла в сторону.
Ох уж эти женщины, подумал Роуленд, добавив к этому существительному несколько сомнительных прилагательных, и тут же почувствовал себя лучше. После этого, воспользовавшись тем, что Шарлотта вышла на кухню, а Макс был поглощен разговором, он улизнул. Проходя мимо кабинета Макса, он услышал из-за двери голос Джини. Она о чем-то спорила с телефонисткой и устало повторяла цифры какого-то длинного телефонного номера. На лестнице он столкнулся с Шарлоттой. Сверху доносился неумолчный визг и треск игрушечных ружей. Женщина посмотрела на него измученным взглядом.
– Умоляю, Роуленд. Побудь с ними хотя бы пять минут. Они знают, что ты здесь, и не угомонятся, пока не услышат одну из твоих знаменитых сказок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
– А, вот ты где. Я подумала… Пойду наверх, поболтаю с Максом и переоденусь. Джини отправилась в свою комнату почитать. Остальные выпивохи прибудут примерно в семь тридцать, но останутся только на час. Потом – поужинаем. Я приготовила громадный пирог с ливером, надеюсь, он не подгорел. Кстати, у вас с Джини и Роулендом – крайняя ванная. Так что если хочешь под душ…
– Очень хочу.
– …Выгони оттуда Роуленда. Не позволяй, чтобы он истратил всю горячую воду. И не обращай внимания на мальчишек. Роуленд привез им какие-то игрушечные лучевые ружья, и теперь наверху творится что-то вроде третьей мировой войны.
Голова Шарлотты исчезла, и Линдсей пошла на второй этаж. Из детской доносились звуки побоища, дверь в комнату Джини была закрыта. Ванная также была заперта. Шипение и бормотание старых водопроводных труб указывало на наличие там Роуленда. Какого черта он там делает – принимает душ или наполняет плавательный бассейн! И неужели, находясь в ванной, обязательно свистеть! Линдсей бросила на запертую дверь яростный взгляд и пошла в отведенную ей комнату.
Разобрав сумку, она оглядела привезенные ею вещи. Сегодня вечером она собралась надеть довольно обыденное платье – только потому, что из всего ее гардероба оно одно оказалось чистым и немятым. Однако сейчас, глядя на него, Линдсей почувствовала отвращение к этой блеклой тряпке. Ей захотелось влезть в свою знаменитую юбку от Донны Каран – изумительно короткую юбку из мягкой кожи, которая демонстрировала всему миру, что Линдсей обладает прекрасными стройными ногами. Проклиная недостаточное внимание, которое англичане уделяют ванным комнатам, она схватила сумку с банными принадлежностями и направилась к двери. Наверняка ванная уже свободна. Не может же Роуленд провести в ней остаток жизни!
Теперь художественный свист уступил место оперным ариям. Роуленд смачно, но фальшиво распевал «La Donna е mobile» Наконец Линдсей услышала, как хлопнула дверь ванной. Досчитав до десяти, она вышла в коридор и нос к носу столкнулась с полуобнаженным Роулендом. Почти двухметровая глыба, сплошь состоящая из загорелых мускулов, перегородила ей дорогу. Вода капала с мокрых черных волос Роуленда на его могучие плечи и стекала по широченной груди. Вся его одежда состояла из белого полотенца, закрученного вокруг бедер.
– Так и будешь разгуливать здесь наподобие Тарзана? – фыркнула она, пытаясь не глядеть на его бицепсы и узкие бедра.
– Поскольку я приехал сюда прямиком с работы, у меня нет иного выбора, – ответил мужчина, бросив на Линдсей вызывающий взгляд.
– Но ты же полуголый.
– Тебя не устраивает это полотенце? В таком случае я могу его снять.
Руки Роуленда потянулись к талии. Из комнаты мальчиков донесся новый шквал ружейного огня. Линдсей позорно бежала с поля битвы. Она нырнула в ванную, с грохотом захлопнула дверь и закрыла ее на задвижку, оказавшись в густом облаке пара. Ругаясь на чем свет стоит, она попыталась сделать несколько шагов вслепую, но затем остановилась. У Роуленда хватило совести помыть после себя ванну, но, как после любого мужчины, ванная была залита водой, а полотенце валялось на полу бесформенной горкой.
Линдсей уселась на чугунное чудовище, какое являла собой ванна. В воздухе приятно пахло туалетной водой Роуленда, и от этого запаха Линдсей почувствовала злость, грусть и одновременно слабость.
5
Роуленд не любил застолья. Во-первых, он не владел искусством светской болтовни, во-вторых, не выносил дураков. Неудивительно, что, не обладая двумя этими качествами, необходимыми для любителя вечеринок, он старался избегать их при всяком случае. Когда же это было невозможно, как, например, в этот день, он пытался держаться в тени.
Роуленд недолго поговорил с преподавателем из Оксфорда и художником, который жил в соседнем местечке. Зная их довольно давно, он симпатизировал обоим. Преподаватель дружил с оксфордским учителем Роуленда и сейчас пытался убедить последнего в том, что он попусту теряет время, зарывает в землю свой талант, и уговаривал вернуться к академической жизни.
– Она слишком замкнута и напоминает монашескую, – слабо возражал Роуленд.
– Жизнь ученого не может быть замкнутой, уверяю вас, – уверял пожилой профессор, считавшийся авторитетом в изучении наследия Витгенштейна. Она глубока и безбрежна.
– Все равно, – отвечал Роуленд, – мне нравится журналистика. Это – занятие по мне. Кроме того, я люблю пеструю жизнь.
– Вы все еще занимаетесь альпинизмом? – спросил профессор и, услышав утвердительный ответ, просиял. В течение нескольких минут они заинтересованно говорили о типах горных вершин, Кейрнгормском хребте и перевале Скай. Затем появилась Шарлотта и увела старика, а Роуленд наконец смог спрятаться. Сделав несколько шагов, он оказался возле книжных полок. Больше к нему никто не приставал, и он наслаждался благословенным покоем.
Роуленду нравился этот дом. Старый и бестолковый, пропахший дымом и запахами вкусной еды, он воплощал в себе все удовольствия, которые может сулить счастливая семейная жизнь. Он наблюдал, как Шарлотта, на которой были надеты бесформенный свитер и широкая поношенная юбка, суетится между гостями, стараясь всем угодить. Она была само спокойствие и олицетворение материнства. Иногда Роуленд даже завидовал Максу, сумевшему жениться на такой женщине. Временами Роуленду, который жил один и любил одиночество, приходила в голову мысль, что за годы, прошедшие после окончания ими Оксфорда, Макс сумел добиться гораздо больше, нежели он сам. Жизнь Роуленда мало изменилась с тех пор, как он вышел из стен Бэллиола, а вот Макс был счастливо женат и уже имел четырех сыновей. Он успел пустить глубокие корни, помимо работы у него были и другие цели и интересы в этой жизни. Что же касается самого Роуленда, то у него не было ни веры в Бога, ни семьи, ни каких-либо политических пристрастий. Его нельзя было назвать ни ирландцем, ни англичанином. В этой жизни он был аутсайдером, сторонним зрителем, и, видно, останется таковым до последних дней.
Размышляя обо всем этом, Роуленд перевел глаза на Женевьеву Хантер – такого же аутсайдера, как и он сам. Не американка, не англичанка, эта женщина, казалось, безвольно плывет по течению. Такое впечатление сложилось у него, когда он увидел ее впервые, сейчас же оно еще больше укрепилось.
Она выглядела сосредоточенной или, возможно, хотела так выглядеть. Когда она приехала сюда, на ней было надето что-то серое и невзрачное. Сейчас она переоделась, но и теперешняя одежда выглядела такой же серой и невзрачной. Она дважды выходила из гостиной, чтобы позвонить по телефону, и каждый раз возвращалась с горестным выражением на бледном лице. Роуленд припомнил все, что рассказывал о ней Макс, и подумал, что эта информация не столько отвечает на вопросы, сколько порождает новые.
До Роуленда доносился низкий голос Женевьевы, и ему стало интересно, о чем она говорит. Уже несколько минут она разговаривала с гостьей, жившей по соседству от Макса – американкой лет сорока, которой Роуленда представили чуть раньше и от которой он тут же – и, похоже, не очень вежливо – сбежал. Насколько он помнил, женщину звали Сьюзан. Точно: Сьюзан Лэндис. Муж ее – высокий человек с громким голосом – находился здесь же и в данную минуту, обращаясь к Линдсей, громыхал о чем-то, связанном с кубком по гольфу. По его виду можно предположить, что он служит на одной из близлежащих военно-воздушных баз.
По английским меркам миссис Лэндис для такой вечеринки, как эта, была одета чересчур торжественно. Единственная из женщин, она была ярко накрашена, одета в изысканный костюм и туфли на высоких каблуках. Сьюзан заметно нервничала и, похоже, чувствовала себя не в своей тарелке. К Джини она прицепилась, как к родной душе, поскольку та тоже была американкой. Джини же, как заметил Роуленд, изо всех сил старалась избавиться от назойливой собеседницы, стараясь не показаться при этом невежливой.
Поначалу Сьюзан Лэндис рассуждала о преимуществах и недостатках устраиваемых школой поездок детей за границу, потом принялась восторгаться красотами Костволдса, сообщив, что находит архитектуру старых елизаветинских домов восхитительной. Они с мужем, рассказывала женщина, живут всего в нескольких милях отсюда, причем устроились великолепно. Все здесь такие милые и дружелюбные, так что если бы они с мужем принимали все приглашения, то просто не вылезали бы из гостей. А ее дочь – кстати, у нее есть дочь Вильгемина, сокращенно Майна – в восторге от того, что они здесь живут. Местная школа – просто чудо, и у девочки появилось тут множество новых друзей. Вот и сегодня она ночует в особняке – видела ли Джини особняк в поселке – у одной из своих подружек. Этот особняк – историческая достопримечательность, и, по слухам, обошелся матери подруги – кстати, очень известному дизайнеру по интерьерам – чуть ли не в миллион долларов.
– Больше всего, – говорила она теперь, – это место нравится мне тем, что здесь спокойно и безопасно. Только представьте себе, Джини, что значит приехать сегодня с дочкой подросткового возраста, скажем, в Нью-Йорк! Да что там Нью-Йорк – в любой большой американский город! В небольшом поселке все иначе – здесь я всегда знаю, где находится и чем занимается Майна. Никаких хулиганов, никаких наркотиков, никаких пьяниц. – Помявшись, Сьюзан продолжила: – Наверное, нехорошо так говорить, но с тех пор, как мы сюда переехали, я не видела ни единого черного лица. Негров можно встретить разве что в окрестностях базы.
– Правда?
Роуленд заметил, как холодный взгляд серых глаз Джини остановился на лице миссис Лэндис.
– Сюда с минуты на минуту приедет мой любовник. К вашему сведению, он – чернокожий. А сейчас – извините, мне необходимо сделать очень важный телефонный звонок, – бесстрастным голосом произнесла Джини.
Прекрасно сработано, отметил про себя Роуленд. На какую-то долю секунды даже он поверил в правдивость сказанного Джини. Миссис Лэндис покраснела до корней волос. Джини вышла из гостиной, а в скором времени чета Лэндисов отбыла домой.
– Не надо, Роуленд, я знаю, о чем ты думаешь, – проговорила вдруг оказавшаяся рядом Шарлотта.
– Еще бы не знать! Зачем, Господи Боже мой, ты приглашаешь их к себе?
– Он ужасен, согласна, но Сьюзан, – Шарлотта передернула плечами, – совсем не так плоха, какой кажется поначалу. Она запугана, одинока и страшно хочет хоть с кем-нибудь подружиться. А эти гнусные снобы-англичане, которыми она окружена, только и делают, что шушукаются и корчат рожи по поводу ее одежды и ее дома.
– А как быть с ее расовыми воззрениями?
– Будет тебе, Роуленд! Как раз они ее соседей вполне устраивают. Живя в Глочестершире, с этим приходится мириться. И вообще, хватит торчать тут в углу и перемывать косточки моим гостям. Ну-ка, выползай из своего убежища и – общайся! Пойди лучше приободри Линдсей. Ей пришлось терпеть этого несносного Роберта Лэндиса целую вечность. Сначала он талдычил ей про гольф, потом перешел на рейганомику, после чего, наконец, вспомнил, с кем разговаривает, и принялся расспрашивать о Париже. Его интересовало, что будут носить в этом сезоне тамошние проститутки.
– Ты преувеличиваешь.
– Только чуть-чуть. Лэндис сообщила ему, что в прошлом году в моде были маленькие груди, но в этом будут – большие.
– Его это обрадовало?
– Нет, он все-таки не совсем законченный дурак и под конец все же скумекал, что Линдсей просто над ним издевается.
Шарлотта взяла его под руку.
– Пойдем, Роуленд, потерпи еще минут десять, и они все разъедутся по домам. И не забывай про пирог с ливером. Я ведь готовила его специально для тебя.
Роуленд колебался. Линдсей, избегавшая его с самого первого момента, окинула его ледяным взглядом и отвернулась. Она, как выразился чуть раньше профессор из Оксфорда, выглядела весьма аппетитно – в короткой черной кожаной юбочке, белой блузке с высоким воротником и плоских черных туфлях. Коротко стриженные волосы и стройная фигурка делали ее похожей на мальчика-пажа со средневековых гравюр.
Наконец он позволил Шарлотте подвести себя к Линдсей. Хозяйка дома мгновенно растворилась, Линдсей сказала:
– Спасибо, Роуленд, благодаря тебе я прекрасно искупалась. На полу в ванной было по щиколотку воды, а полотенца – свалены в кучу и все до одного мокрые.
– Мне очень жаль. Иногда я бываю не очень аккуратным.
Линдсей подняла взгляд на лицо собеседника.
– По тебе что-то незаметно, чтобы ты сильно переживал по этому поводу. У тебя, я бы сказала, весьма довольный вид человека, который ни в чем не раскаивается.
– Неправда, – с ленцой парировал Роуленд, – я раскаиваюсь. Но раскаяние это скрыто в моей душе и не видно постороннему взгляду. Я сдержан, как и многие мужчины, живущие в одиночестве.
– В одиночестве? По-моему, к тебе это не относится. Насколько я слышала…
– Не верь слухам, – с чувством проговорил Роуленд. – Все, что про меня рассказывают, – это злобная ложь и клевета. Я вообще – человек с непонятой душой.
– Пытаешься покорить меня своим обаянием?
– Еще чего! Ты просмотрела папку, которую я тебе дал? – не удержался от вопроса Роуленд. Это было ошибкой.
– Нет, черт побери! – отрезала Линдсей и отошла в сторону.
Ох уж эти женщины, подумал Роуленд, добавив к этому существительному несколько сомнительных прилагательных, и тут же почувствовал себя лучше. После этого, воспользовавшись тем, что Шарлотта вышла на кухню, а Макс был поглощен разговором, он улизнул. Проходя мимо кабинета Макса, он услышал из-за двери голос Джини. Она о чем-то спорила с телефонисткой и устало повторяла цифры какого-то длинного телефонного номера. На лестнице он столкнулся с Шарлоттой. Сверху доносился неумолчный визг и треск игрушечных ружей. Женщина посмотрела на него измученным взглядом.
– Умоляю, Роуленд. Побудь с ними хотя бы пять минут. Они знают, что ты здесь, и не угомонятся, пока не услышат одну из твоих знаменитых сказок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85