Сейчас ты все мне объяснишь. Все до конца, по порядку. И очень надеюсь, что в эту минуту тебе хватит ума обойтись без ценных указаний, что мне делать и куда отправляться…
– Но это я твой редактор, а не кто-то другой! Именно я поручил тебе эту работу – черт меня дернул… И именно я могу отстранить тебя от нее в любой момент, когда мне только вздумается.
– А вот этого не надо – нечего изображать из себя большого начальника. Все-таки права была Линдсей. Говорила мне, что ты хам. Сидит себе в Лондоне, судьбы вершит, решения принимает. Секунда – и готово… Да что ты знаешь о моей поездке в Боснию? Узнал бы, прежде чем говорить. Хоть Макса спросил бы…
– Уже спросил. Ты же знала, что он ни за что в жизни не согласится отправить тебя в Боснию, не так ли? Чего ты только не испробовала, даже с «Таймс» его стравить пыталась, и когда все это не помогло, послала своего дружка, чтобы он заключил сделку к твоей выгоде…
– Что я сделала? Неправда это! Треплешь черт знает что… – Джини с трудом удерживалась от того, чтобы не завопить во все горло. От негодования ее трясло. Она ощущала приближение момента страшного откровения. – Ты питаешься сплетнями, чьей-то гнусной, дешевой ложью…
– Это не сплетни. – Он тоже повысил голос. – Я никогда не слушаю бабьих пересудов. Я точно знаю: Ламартин заключил с Максом сделку. Максу позарез нужны были от Ламартина фотографии, и когда Ламартин выразил согласие работать на нас при одном условии, что там же будешь и ты, Макс сдался. Он мне сам говорил, что в противном случае ни в жизнь не послал бы тебя туда. И был бы абсолютно прав, судя по тому, что ты вытворяешь сейчас. Ты порешь ошибку за ошибкой, ты недостойна доверия…
– Паскаль не мог пойти на это! – Она услышала собственный возмущенный выкрик, гулким эхом откликнувшийся из телефонной трубки. Ее голос был необычно резок и предательски дрожал. Слезы подступали к глазам. – Как ты можешь! Как смеешь! Ты же совсем меня не знаешь. И Паскаля не знаешь. Паскаль ни за что не стал бы ставить подобного условия. Он настоящий профессионал – в отличие от тебя.
Ее последняя фраза больно уколола Роуленда. Было отчетливо слышно, как он резко втянул в себя воздух.
– Совершенно верно. Как верно и то, что ты настоящая актриса. Тебе отлично удалось одурачить его, заставив сделать то, что нужно было в первую очередь тебе. Ты и меня одурачила. Так что прими самые искренние поздравления, Джини, ты поистине великая актриса.
– А ты – сволочь! Лживая сволочь и ханжа вдобавок! Я… – Она осеклась на полуслове. Из трубки доносились гудки. Макгуайру хватило и пары ругательств.
* * *
Джини положила трубку. Дрожь все еще била ее. «Неправда, все это неправда, – попыталась она убедить себя. – Паскаль не мог пойти на это».
Однако уже в следующее мгновение в ее сознание пробралась беспощадная мысль о том, что не так уж это невероятно, как может показаться на первый взгляд. Ей вспомнился тот день, когда Паскаль собирался на встречу с Максом. Вспомнилось и то сдержанное ликование, с которым он вернулся. «Неплохая была встреча, – сказал он тогда с какой-то нарочитой небрежностью, – правда, окончательно еще ничего не решено». Что и говорить, они с Максом все продумали и действовали предельно расчетливо, так, чтобы комар носу не подточил. Ее условия были окончательно приняты дня через четыре после того памятного разговора. И уже затем, два дня спустя, были завершены все формальности с соглашением, которое подписал Паскаль. Сейчас ей трудно было разобраться, против чего сильнее восстает ее душа: против того, что Паскаль оказался способен из любви к ней настолько превратно истолковать ее заветное, бескорыстное желание; против того, что, единожды солгав, он смог продолжать лгать ей на протяжении шести месяцев; или все-таки против того, что она оказалась слишком высокого мнения о своих способностях и заслугах, на что не преминул указать ей Роуленд Макгуайр?
Ее квалификация, ее опыт, годы борьбы за то лишь, чтобы получить подобное редакционное задание, оказались пылью. Как только что выяснилось, все это туфта. Ее направили туда всего лишь как подружку Паскаля, в качестве платы за его услуги. Причем уступка эта была далеко не добровольной. Столь глубокого унижения она не испытывала еще ни разу в жизни. Интересно, многие ли посвящены в эту тайну? Не может ли оказаться, что до сих пор это оставалось тайной только для нее, в то время как остальные – репортеры, редакторы отдела обозревателей, отдела новостей, их помощники и секретарши – давно уже в курсе дела? И презирают ее точно так же, как Макгуайр… Шушукаются, хихикают за ее спиной.
Ее первым порывом было схватить трубку, чтобы позвонить Паскалю и потребовать от него всей правды. Но стоило ей протянуть к телефону руку, как стыд и чувство оскорбленного достоинства куда-то испарились. Ею снова безраздельно владел гнев. О, как сейчас ненавидела она Макса, этого обходительного весельчака Макса, который никогда не говорит того, что думает. Однако самую яростную злобу вызывал у нее Роуленд Макгуайр, уважающий только собственное мнение, даже если это сущий вздор, свято уверенный, что дважды два – пять, предвзято относящийся к Джини – теперь-то она ясно видела, что он невзлюбил ее с самого начала, – и к тому же позволяющий себе разговаривать откровенно хамским тоном.
Может, он и в самом деле думает, что она, покорная начальническому окрику, откажется от этого материала и, поджав хвост, помчится в Лондон? Не дождется. Все важные зацепки в этом расследовании, за исключением Митчелла, найдены ею. К тому же именно ей удалось разговорить Митчелла, именно ей удалось завоевать доверие Фрике, и именно она напала на парижский след. Джини думала об Эрике ван дер Лейден. Лучше всего ей запомнились пальцы матери Аннеки – побелевшие, отчаянно стиснутые. Разговор с этой женщиной был для Джини самым важным доводом в пользу продолжения работы – важнее всего, что мог сказать ей Роуленд Макгуайр. Не могло быть и речи о том, чтобы отказаться от расследования в этот важный момент.
«Думай, действуй, двигайся», – приказала себе Джини. Отныне она становилась сама себе судьей. Теперь никто не будет выставлять ей оценки – только она сама. И пошел к черту этот самонадеянный честолюбец Макгуайр!
Не колеблясь больше ни секунды, Джини позвонила в гостиничную службу и попросила заказать билет на ближайший авиарейс в Париж. Оказалось, что самолет вылетает через сорок пять минут, и если она поторопится, то может еще на него успеть. Гостиничная компания, которой принадлежал отель, Джини вычитала это в рекламном проспекте у себя в номере, имела филиал и в Париже.
– Не могли бы вы направить туда факс, чтобы мне был забронирован номер? – попросила она служащего.
И здесь вышла первая загвоздка.
– К сожалению, невозможно, – ответил клерк. Как выяснилось, им постоянно приходится сталкиваться с такой проблемой. Не только их отель, но и все другие большие гостиницы в Париже были забиты.
– Видите ли, – вкрадчиво объяснил служащий, – все это из-за показов коллекций мод. Они начинаются завтра, и сами понимаете…
– Понимаю, – сказала Джини. – Не беспокойтесь, я сама все улажу.
Она набрала номер парижского отеля «Сен-Режи», где, насколько ей было известно, на период показов в нескольких номерах и апартаментах должны были разместиться Линдсей и остальная команда. Линдсей на месте не оказалось – наверное, носилась где-нибудь. Джини перебрасывали с телефона на телефон, однако ее подруга оставалась неуловимой. Впору было бросить трубку, и тут ей неожиданно дали помощницу Линдсей – Пикси.
Пикси, которая обычно отличалась кипучей энергией и деловитостью, на сей раз казалась растерянной и усталой. Голос ее странно дрожал. Джини явственно слышала, как где-то рядом с Пикси надрываются телефоны, озабоченно галдят и шаркают ногами люди. Джини начала было распространяться о своих трудностях, но после нескольких слов запнулась, поняв, что Пикси плачет.
– Попробую, – всхлипнула Пикси. – Сделаю все, что в моих силах, но не обещаю… Пусть подождет, уже иду… Извини, Джини, по другому телефону Макс звонит. Я пытаюсь разыскать Линдсей, она где-то с Марковым ходит. И ничего еще не знает. Об этом только что агентства сообщили, сейчас тут ад кромешный. Сама не понимаю, что это со мной творится. Ведь я ее не знала никогда, а кажется, будто это с моей знакомой случилось…
– Что случилось, Пикси?
– Так ты тоже не знаешь? А я думала, ты из-за этого звонишь…
– Что случилось?
– Мария Казарес… Она умерла.
* * *
Не теряя времени, Джини помчалась в аэропорт. Она вскочила в самолет за пять минут до взлета и, только когда уже находилась в воздухе, смогла хоть немного собраться с мыслями. Где и отчего умерла Казарес? Ничего этого Пикси не знала. Ей было известно лишь, что смерть наступила сегодня и вследствие естественных причин. Во всяком случае, таковы были официальные сообщения.
– О номере я похлопочу, не беспокойся, – пообещала Пикси напоследок. – Господи, Джини, ты себе не представляешь, что здесь творится!
Джини как раз отлично представляла себе это. Она представляла, что могло послужить причиной этой внезапной смерти. Могла предположить и ближайшие последствия. В самом скором будущем весь Париж превратится в гигантскую цирковую арену, куда отовсюду устремятся звезды первой величины и шуты рангом помельче – из Америки, из Великобритании, со всей Европы. Когда умирает лев, шакалы не медлят.
Каждые десять минут Джини поглядывала на часы. Полчаса до посадки, двадцать минут… У нее была с собой только ручная кладь, а значит, если повезет и удастся быстро поймать такси, то уже через тридцать минут после таможни она сможет быть в отеле. Однако стоило ей только все рассчитать, как начались проблемы. Аэропорт имени Шарля де Голля не давал посадки, и авиалайнер минут тридцать наматывал круги. Когда же Джини добралась до стоянки такси, то увидела там длиннющую очередь. Путешествие из аэропорта оказалось сущим мучением – центр Парижа был забит машинами. Взбежав по ступенькам отеля «Сен-Режи», она ворвалась в мраморный вестибюль. И остановилась как вкопанная.
Судя по всему, Роуленд Макгуайр, добираясь сюда, не испытал и десятой доли тех трудностей, которые выпали на долю Джини. При ее появлении он быстро встал с дивана. Она попыталась проскочить мимо него. Однако Роуленд, загородив ей дорогу, поймал Джини за руку.
– Что так задержалась? – бесстрастным тоном осведомился он.
Бросив на него горящий бешенством взгляд, Джини попыталась вырвать руку из его цепких пальцев.
– Не прикасайся ко мне, – прошипела она. – И прочь с дороги…
– Послушай, давай-ка не будем тратить времени попусту. – Он стиснул пальцы еще сильнее и буквально поволок ее к лифту. – Предлагаю сразу же подняться в наш номер…
– Как ты сказал?
– В наш номер. Три телефона, два факса. По сути дела, это апартаменты. Одна кровать, один диван. Будучи джентльменом, я выбираю диван…
– Выпусти руку, черт бы тебя побрал…
– Впрочем, сомневаюсь, что нам удастся выспаться. Французская пресса уже взяла старт, и я не намерен отставать. Нажми кнопку «восемь». Это наш этаж.
– Пошел к черту!
– Прямо по коридору первая дверь направо… Вот здесь. Ну как, нравится? Это был последний номер такого класса в Париже, мы еле успели снять его. «Корреспондент» заплатил за него шесть тысяч франков сверх официальной цены. Пришлось подмазать кое-кого. А теперь… – Он закрыл за собой дверь. – Я хотел бы, чтобы ты выслушала меня.
– Выпусти меня отсюда. – Джини двинулась на него с лицом, исказившимся от гнева и испуга. – И ты в самом деле думаешь, что я теперь соглашусь работать с тобой? После всего, что ты сказал мне? Пошел прочь! Я не то что работать, в одной комнате с тобой находиться не хочу.
– Но даже в этом случае тебе все равно придется выслушать меня.
– А вот это уж черта с два! Я хорошо помню, что ты мне уже сказал. Чуть ли не обвинил меня в том, что я шлюха…
– Этого я не говорил.
– Не изворачивайся. Я прекрасно поняла, что ты имел в виду.
– Возможно, но выразил это гораздо тактичнее…
Джини изо всех сил отвесила ему пощечину. От возбуждения она даже встала на цыпочки, и удар получился хлестким – на щеке Роуленда запылали следы ее пальцев. Одновременно из глаз Джини брызнули слезы. Она отступила, стараясь унять дрожь в голосе.
– И ты в самом деле полагаешь, что я так работаю? Или как ты говоришь, орудую? Заблуждаешься! Я никогда не занималась подобными вещами. Никогда! И презираю тех женщин, которые идут таким путем. Я несколько лет билась за такое задание. Статьи, которые я пишу, – это часть моей души. Я пыталась излечиться от этого в Боснии. Думала, что невозможно работать, принимая работу так близко к сердцу.
Не излечилась! И сейчас даже рада этому. Я найду Майну Лэндис и без твоей помощи. Я найду ее во что бы то ни стало, потому что… – Запнувшись, она возбужденно всплеснула руками. – Потому что я разговаривала с матерью Аннеки, и она… плакала. Тебе не понять этого, Роуленд. Но сердце мое болит, ощущая чужую боль.
Голос ее уже не мог подняться выше. Эмоции, обуревавшие Джини, мешали ей говорить. Раздосадованная тем, что Роуленд Макгуайр видит ее в таком состоянии, она попыталась прорваться мимо него наружу.
– Прошу тебя, Роуленд, уйди. Мне больше нечего сказать тебе. Выпусти меня отсюда.
– Нет, – холодно прозвучало в ответ. – Я не сделаю этого. – Он выдержал короткую паузу. – Не уверен, что смог бы, если бы даже захотел.
– Что? – протянула Джини и осеклась. Внезапно Макгуайр будто заново открылся перед ней. Она увидела его по-настоящему, словно сквозь объектив, который, мгновенно изменив фокус, вдруг выхватил лицо этого мужчины крупным планом. То, что какую-нибудь минуту было какой-то длинной размытой тенью, стоящей между нею и дверью, превратилось в конкретного человека. На нем был плащ, старый твидовый костюм – один из его любимых, повседневных, белая рубашка с расстегнутым воротником и небрежно завязанный зеленый галстук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85