— На мгновение, как пауза между двумя предложениями, наступило молчание. — Эти танки и мотоциклы можно потерять в одну минуту, а они нужны мне все в Крейцбурге.
Поручник повернулся и отошел походкой очень усталого и рано постаревшего человека.
Оба молодых командира с минуту стояли сконфуженные — правота была на стороне Испанца, хотя и противоречила их стремлениям. Лучше всего, пожалуй, об этом просто не думать.
— Мудрит, — буркнул Кос и, увидев, что Густлик с Томашем уже расстелили под кустами чистое полотенце, режут хлеб и открывают консервы, пригласил нового товарища: — Садись с нами.
— С удовольствием, — согласился подхорунжий и спросил, подходя к танку: — В штабе говорили, что вы вроде шлюз разрушили?
— Да. А ты к нам через Вислу?
— В сентябре. Из батальона Парасоль. Из Чернякува.
Они подсели к экипажу. Черешняк протянул гостю громадную краюху с куском консервированной колбасы в палец толщиной, которую солдаты окрестили «второй фронт». Саакашвили налил ячменного кофе из двухлитрового танкистского термоса.
— У вас есть связь с генералом? — спросил Даниель, сделав первый глоток.
— Старик не любит пустой болтовни, — ответил Кос.
— Ты давно его знаешь?
— Когда мы с Густликом прибыли в часть на Оку, он был уже командиром.
— А телеграфистку?
— Ее раньше. С ней мы в одном эшелоне ехали из Сибири.
— Хороша…
— Местами… Мне нравится тайга, особенно кедры.
— Я о твоей девушке, о Лидке.
— Почему ты решил, что она моя? — улыбнулся Янек.
Слова Даниеля ему польстили. Пусть и не в точку попали, но были они чем-то приятны, как благодарность в приказе.
— Я же не слепой, — ответил тот, жуя бутерброд. — Видел, как она на тебя смотрит. Влюбленную дивчину я за километр узнаю.
— А ты лучше поменьше поглядывай в ее сторону, — задиристо посоветовал Саакашвили. — Так не так, а Лидка в нашем экипаже на любого может рассчитывать, как на брата.
Лажевский вдруг посерьезнел и, внимательно взглянув на грузина, коротко произнес:
— Хорошо.
Разговор прервался. Чтобы нарушить как-то молчание, Густлик спросил:
— А почему тебя кличут Магнето?
— Прозвище. Завожусь с пол-оборота.
Черешняк поднялся и с куском хлеба в руках направился в сторону пастуха, который так и сидел на прежнем месте, не меняя позы.
— Лихо твои ездят, — похвалил Саакашвили, стремясь сгладить впечатление от своих слишком резких слов. — Не поспеешь за ними.
— Тех, что медленно ездили, пули догнали.
Они внимательно присматривались друг к другу — три часа в совместной операции стоят трех месяцев знакомства.
Вернулся Черешняк; подхорунжий ухмыльнулся:
— То из-за банки консервов ты, как тигр, дерешься, а то не только меня угощаешь, но и фрицу подносишь, — показал он на хлеб с консервами.
— Одно дело, когда хотят силой взять, другое дело — самому дать, — ответил Томаш, кивнув на немца. — На Висле заступом его прибил бы, а здесь — подам хлеба, пусть лопает.
— А может, здесь, на Одре, он и сам твоего не захочет. — Густлик попытался сбить с толку заряжающего.
— Взял же, однако, — серьезно ответил Томаш. — А мы долго задерживаться здесь не станем. Вот посадим Гитлера в клетку — и сразу оглобли назад, на Вислу.
Беседа становилась все ленивее, и под охраной разведчиков Лажевского танкисты позволили себе минут сто с небольшим вздремнуть.
Проснулись они от холода. Силуэты мотоциклов и танков, укрытых ветвями маскировки, различались еще четко, но в углублениях карьера уже сгущался мрак. На фоне склона, рыжевшего в свете заката, темнела звезда над свежей солдатской могилой. Возле переднего танка поручник Козуб собрал командиров и механиков на инструктаж.
— На каждом перекрестке сверять маршрут по карте. Лучше постоять полминуты, чем заблудиться. Ночью с дороги сбиться нетрудно.
Намечали возможные варианты маршрутов, отмечали ориентиры, когда со стороны стада коров к ним приблизился старик пастух, снял шляпу с обтрепанными полями и, опираясь на кнутовище, проговорил, не поднимая головы, но отчетливо и громко:
— Я могу показать дорогу.
С минуту стояла тишина. Никто ему не отвечал. Козуб не спешил воспользоваться этим предложением. Немец почувствовал настороженность и недоверие, однако сделал еще шаг вперед и, подняв выцветшие на солнце глаза, стал объяснять, стараясь подбирать слова попроще:
— Один сын в Польше. — Он начертил кнутовищем на песке крест. — Второй на Крите, третий и четвертый в Сталинграде. — Рукоять кнута заключила в прямоугольник это кладбище из четырех крестов. — Я могу показать дорогу, — повторил он.
Козуб кивнул головой, подхорунжий Лажевский взял пастуха под руку, подвел к переднему мотоциклу и, усаживая сзади себя на сиденье, произнес:
— В Крейцбург.
Заработал первый включенный мотор. Немец поднял кнут и указал вперед. Разведотряд стал подниматься по склону. Машины, выбираясь из карьера, с минуту вырисовывались на фоне неба, затянутого дымом войны, а потом проваливались за линию горизонта и двигались, похожие на темные шапки переплетенных кустов.
Вечерело. Двигались сквозь сумрак, сквозь то странное смешение света и тьмы, когда предметы теряют свои очертания, становятся неузнаваемыми, хотя дорога еще ясно различима и можно двигаться на полной скорости. Козуб, как видно, не впервые пользовался этим и еще до наступления темноты вывел отряд к опушке леса.
Лес оказался неспокойным. В нем располагались какие-то войска. Чьи-то танковые колонны меняли позиции, тягачи тащили по просекам орудия. Однако это движение, которое при свете дня неизбежно привело бы к столкновению, сейчас, в темноте, лишь маскировало продвижение их отряда.
Налетели самолеты, сбросили где-то впереди, неподалеку, десятка два бомб, чем вызвали, на руку танкистам, еще большую суматоху и неразбериху. Передовой отряд просачивался все дальше на запад. Дозорный мотоциклист на полной скорости мчался впереди по лесной дороге от укрытия к укрытию, исчезая на мгновение где-нибудь в тени, высматривая путь, чтобы потом снова рвануться вперед. Выскочил на пригорок. Впереди открылся вид на объятые пламенем строения, вокруг которых суетились солдаты, пытаясь потушить пожар водой из ведер.
Пастух, сидевший на заднем сиденье, подал Лажевскому знак поворачивать обратно. Мотоцикл крутнулся на месте и скользнул в боковую просеку. Пулеметчик из коляски, сигналя фонариком, подал знак напарнику, который, укрыв мотоцикл в кустах, выставил регулировщика.
Боец указывал направление движения танкам; те, роя глубокие колеи, разворачивались. Отблески пожара скользили по броне с кормы на левый борт. По бокам и позади следовали стороной четыре мотоцикла.
Наконец последним, забрав регулировщика, выехал из кустов мотоцикл, шедший до этого вторым. Этот маневр повторялся на каждом повороте, при каждом изменении направления движения. Действовали четко, словно на учениях, выполняя строгий приказ поручника Козуба, который еще в карьере всем объявил, что за малейшее нарушение отдаст виновного под суд военного трибунала.
Объезд пожара стороной занял довольно много времени. Но вот наконец мотоцикл Лажевского, разбрызгивая воду, преодолел болотистую низину, выскочил на небольшой пригорок, и отблески пожара заиграли теперь в стоп-сигналах их собственных машин — пожар остался позади. Пастух указал кнутом влево, и снова, послушные его знакам, машины разведотряда одна за другой сворачивали на узкую извилистую дорогу, петлявшую между островками леса, по торфянику, мимо фольварка с темными глазницами окон за разрушенным бомбой забором.
Продираясь сквозь заросли густого молодняка, передовой мотоцикл выехал к шоссе, по которому ежеминутно то в одну, то в другую сторону проносились грузовики, бронетранспортеры, тягачи с орудиями.
Лажевский соскочил с седла и побежал в глубь леса, чтобы задержать подошедший уже почти вплотную тяжелый танк. Он вскочил на броню и доложил:
— Впереди — шоссе. Видимо, близко канал.
— Блокируйте с двух сторон. Будем проскакивать.
— Да вот старик этот…
Подхорунжий хотел добавить еще что-то, но Козуб бросил взгляд на часы и оборвал:
— На той стороне шоссе сразу же разведайте переправу.
Стиснув зубы, Лажевский отдал честь и молча вернулся к сосне у шоссе, думая по дороге, что хотя у поручника за плечами большая школа войны и солдат он опытный, однако он, подхорунжий Лажевский, предпочел бы во второй раз под его команду не попадать. «Что же это за мода — слова нельзя сказать. Другие, может, и меньше воевали, но тоже кое-что соображают…»
Несколько минут он выжидал наиболее подходящего момента, стремясь показать Козубу чистую работу. Но вот в сторону фронта прошла шестиорудийная зенитная батарея, и на шоссе наконец стало пусто.
— Вперед! — приказал Лажевский.
Из кустов выскочили на асфальт четыре мотоцикла и парами разъехались в разные стороны. Прежде чем они исчезли из виду, из леса выползли все три ваших танка, переваливаясь, преодолели вырубку, перебрались через кювет и вышли на шоссе.
Справа раздалась пулеметная очередь, вторая, третья. Вдалеке взметнулось пламя подожженной автомашины, но последние мотоциклы разведчиков уже пересекали асфальт. Едва машины исчезли в лесу на противоположной стороне шоссе, как Лажевский замигал сигнальным фонарем, созывая мотоциклы прикрытия.
Обе пары подлетели почти одновременно и скрылись в темноте между деревьями.
Единственным свидетелем броска польских разведчиков через шоссе остался на дороге догорающий остов автомашины, вокруг которой, словно ночные мотыли, кружились черные силуэты немецких солдат.
14. Освобождение
Разведывать переправы можно тихо, тайком, а можно и с шумом.
В первом случае нужно незаметно подползти, всматриваться и терпеливо вслушиваться, пока не шевельнется часовой, не звякнет металл в окопе, не подойдет колонна из-за реки или канала, демаскируя охрану.
Второй способ — это молниеносный налет, с тем чтобы вызвать огонь со стороны охранения и мгновенно исчезнуть.
Поскольку поручник Козуб о способах разведки переправы ничего не сказал, Лажевский предпочел быстрые действия. Они оказались даже более быстрыми, чем можно было предполагать, поскольку, выходя из-под огня пулеметов и мчась вдоль насыпи, разведчики неожиданно напоролись на охрану второго моста.
Возвращаться пришлось вчетвером на одном мотоцикле. Оглушенные стрельбой, ослепленные огнем и угнетенные потерей, они едва не сбились с дороги и только в последний момент заметили притаившегося в кустах связного; притормозили, и тот, вскочив на ходу сзади в коляску, показал рукой направление.
— Наши дворец захватили, пан подхорунжий! Похоже, генеральский! — кричал он Лажевскому в самое ухо. — Без единого выстрела… Налево и прямо! — показал он водителю. — Давай в ворота!
Лязгнув амортизаторами, мотоцикл перескочил через бетонный порожек, и Даниель увидел густой лесопарк в лунном свете, а в глубине, в конце широкой аллеи, не дворец, а, скорее, современную громадную виллу с прилегающим к ней гаражом и флигелем для прислуги. Возле строений, похожие на густо разросшиеся кусты, неподвижно застыли танки, а рядом прохаживались часовые. Несколько дальше, укрывшись за толстыми стволами деревьев, притаились со своими пулеметами разведчики.
Подхорунжий на ходу спрыгнул с мотоцикла перед фасадом здания и взбежал по ступенькам.
За двойными дверьми в просторном зале, увешанном звериными шкурами и рогами, ярко горели керосиновые лампы, отражая желтый свет в громадном зеркале напротив двери.
На диване, между увешанными оружием колоннами, которые подпирали внутреннюю лестницу, восседали Козуб. Кос и Вихура. На ковре перед ними лежали четыре трофейных автомата, запасные диски и куча гранат.
Чуть в стороне с автоматом на коленях сидел на стуле Густлик и охранял пленных, поставленных лицом к стене: четырех солдат, какого-то пожилого гражданского толстяка в спортивном костюме и двух женщин. Подхорунжий, скользнув по ним взглядом, вытянулся по стойке «смирно» перед поручником, но тот придвинул ему стул:
— Садись и пей. — Он протянул ему на ладони чашку, просвечивающую на свету.
Лажевский, понюхав напиток, расцвел:
— Кофе, натуральный кофе.
— А ты как думал? У нее все есть. — Кос указал на одну из стоящих у стены.
Это была высокая полная женщина в сером, хорошо сшитом костюме, с тщательно уложенной прической.
— По какому? — спросил Козуб, переводя разговор на главную тему.
— Не знаю. Возле меньшего — дзоты, и на противоположном берегу установлена противотанковая пушка, а к бетонному и вовсе подступиться нельзя. — Он на минуту умолк и поднял голову. — Я потерял мотоцикл, бойца и этого… — Он одним глотком допил остатки кофе и, отставив чашку, вытащил из-за голенища обломок кнута. — Потерял проводника.
Козуб стиснул в кулак лежащую на колене руку, потом медленно ее разжал, но ничего не сказал. Есть люди, которые никогда не расстраиваются из-за разбитого стакана, не размышляют над тем, что было бы, если бы не случилось то, что случилось.
— Если внезапно выскочить из темноты, ошеломить охрану снарядом, то можно, пожалуй, рискнуть. Мы готовы попробовать, — предложил Кос.
— Нет. — Поручник покачал головой и упрямо повторил то же, что и на привале: — В Крейцбурге мне нужны все танки.
С минуту все молчали.
— Выше головы не прыгнешь, — философски заметил Франек Вихура и сморщил курносый нос.
— Может, брод какой… — проговорил Густлик. — У нас около Устроня, на Висле…
И тут же в изумлении умолк, так как у стены раздался вдруг высокий резкий взвизг. Елень не сразу сообразил, что звук этот издает та из женщин, стоящих у стены, что была пониже ростом. Он изобразил на лице грозную мину, встал со стула, не зная, однако, что же предпринять. Но прежде чем он успел что-либо сказать, девушка с круглой мордашкой, усыпанной веснушками, обернулась так стремительно, что подпрыгнули вверх две длинные ее косы, и закричала:
— Ты из Устроня?!
— Из Устроня.
— А я из Конякова, из-за перевала!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113