В такие моменты командующие фронтами вводят в бой танковые армии, а командующие общевойсковыми армиями — свои танковые бригады, механизированные танковые дивизии и усиленные полки; и тогда, в грохоте брони и гуле сотен тысяч механизированных лошадиных сил, выступают ударные войска. Они сметают остатки обороны и мчат вперед во всю силу моторов: захватывают дороги и мосты, молниеносными рейдами овладевают узлами коммуникаций, форсируют водные преграды, взламывают оборонительные линии в глубине, прежде чем противник успеет занять их своими войсками. Танковое преследование для командиров — примерно то же, что сбор урожая для крестьянина: в течение нескольких часов и дней оно приносит плоды, которые взращивались месяцами тяжкой подготовки. И ничего удивительного, что генералы выводят полки, укрытые сталью, на передовую линию и вводят их в бой лично, как некогда в прошлом воевода вводил свои отборные резервные дружины…
В нескольких километрах западнее Ритцена, там, где асфальтовое шоссе, выпутавшись из леса, взбегает на возвышенность, в глубоком эскарпе у самого горизонта укрылся бронетранспортер. Над ним сквозь маскировочную сетку поблескивала антенна радиостанции, рядом стоял генерал, глядя в бинокль. По мере того как по шоссе подтягивались все новые батальоны, танки, противотанковые орудия, пехота на бронетранспортерах и автомашинах, он разворачивал их либо влево, либо вправо и бросал в бой, через высоту, в сторону перекрестка дорог, над которым стлался дым пожаров и взлетали столбы разрывов.
Дивизион полевой артиллерии въехал на высоту и развернулся на обратном ее скате. Отцепленные грузовики вернулись в укрытие. Правофланговый расчет начал пристрелку, а минутой позже уже гремели залпы всех двенадцати стволов.
К помощи радио генерал старался не прибегать. Не в его обыкновении было подгонять своих подчиненных и мешать им в пылу боя. Он только прислушивался к обрывкам хриплых команд, несшихся из громкоговорителя установленной на бронетранспортере радиостанции, и наблюдал. Два первых столба дыма на поле были черными — это противник подбил из укрытия наши атакующие машины. Но вот теперь выросли три, нет, уже четыре светлых шлейфа над горящими машинами немцев, заправленными бензином. Еще минута — и вал разрывов перескочил на перекресток дорог. Быстрее поползли вперед наши танки и бронетранспортеры. Значит, все-таки сбили и пошли вперед…
Генерал повернулся, посмотрел на шоссе за собой, а потом, отнимая бинокль от глаз, спросил, обращаясь в сторону транспортера:
— С Испанцем связь есть?
— Так точно, — ответила Лидка и подала через борт транспортера трубку радиотелефона.
— Испанец, тебя вижу. Поворачивай на запад — два километра впереди свободны, а дальше действуй по обстановке.
— Я «Передовой», понял, прием, — доложил голос поручника Козуба.
С минуту генерал и девушка наблюдали, как колонна отдельного разведотряда, не доходя до высоты, поворачивает вправо: впереди двигались мотоциклы, ощетинившиеся стволами ручных пулеметов, потом два тяжелых танка с длинными стволами мощных орудий, за ними «Рыжий» и опять мотоциклисты. Однако замыкающий не свернул вправо, а продолжал на полной скорости мчаться вперед.
— Лидка… Старик положил трубку? — раздался нерешительный шепот в громкоговорителе.
Генерал отдал микрофон телеграфистке:
— Разговор, кажется, не для меня.
— Лидка, ну и мировой у нас танк. Ты слышишь нас? — конспиративным шепотом болтал Кос.
— Молчать, — раздался голос Козуба.
Косясь, не смотрит ли командир, Лидка показала микрофону язык и решила, что поручник настоящий солдафон. «Так бы уж ему помешало одно-два слова. Кто знает, когда теперь снова откликнется экипаж „Рыжего“.
Резко, так, что скрипнули тормоза, остановился мотоцикл. Солдат спрыгнул с сиденья и, сдвинув очки поверх козырька, протянул конверт.
— От сержанта Коса, — доложил он.
— Хорошо. Возвращайтесь, — отпустил его генерал.
Водитель, описав полукруг, вскочил на сиденье и включил газ.
— Спрячь это в мою полевую сумку. — Генерал протянул девушке бумагу. — Только не к донесениям, а в то отделение, где мои личные бумаги.
Она взяла вскрытый уже конверт, не отрывая взгляда от рыжеватых клубов пыли, скрывших передовой отряд. За ним мчался мотоцикл.
Рядом все еще били залпами полевые пушки. От резких хлопков болели уши, ломило виски. Слева от орудий еще одна рота танков разворачивалась из колонны в боевой порядок и, увеличивая скорость, двигалась в направлении на Берлин.

В шести километрах на северо-запад от той высоты, с которой генерал вводил в бой армейский резерв, все грунтовые дороги, вьющиеся среди полей и густого кустарника, дружно сворачивали к шоссе, чтобы потом вместе с ним пройти между торфяным болотом и высоткой. Это узкое дефиле прикрывалось каменным строением на холме, окна которого при помощи мешков с песком превратились в бойницы.
В шоссе с двух сторон вгрызались короткие преграды — вбитые на расстоянии полутора метров друг от друга двойные ряды балок, в середине засыпанные камнями и песком. Чтобы преодолеть их, надо было на небольшой скорости миновать первый из них по левой обочине, потом круто свернуть вправо и снова влево, чтобы у самого кювета миновать второй. Только описав такой зигзаг, колонна могла прибавить газ.
По склону от дота сбегала узкоколейка, а на рельсах притаились ржавые вагонетки, груженные железным ломом и обломками. Достаточно было обрубить канат, удерживающий заднюю вагонетку, чтобы они скатились вниз и завалили проход в баррикаде. В тени вагонеток сидел часовой, седоватый и грузный фольксштурмовец. По всей вероятности, еще во время первой мировой войны он привык к близким отголоскам фронта, и сейчас, несмотря на канонаду, его клонило в сон в этот теплый полдень. Он медленно опускал голову все ниже и ниже, клевал острым носом, с трудом снова поднимал голову, чтобы опять через минуту задремать. Однако, как только поблизости раздался гул моторов, он доложил, подняв трубку к уху:
— Мотоцикл.
С проселочной дороги на шоссе выскочил на полной скорости мотоцикл с коляской и резко затормозил перед баррикадой. Пока он юрко пробирался на другую сторону, часовой тупо наблюдал за бойцами в стальных касках и наброшенных на плечи плащ-палатках. Ему и в голову не приходило, что это могли быть не свои. Он вторично взглянул на баррикаду и снова покрутил ручку телефона:
— Мотоцикл… Нет, еще один.
Первый мотоцикл уже выбрался на шоссе с той стороны преграды, второй ее преодолевал, а третий к ней приближался.
Об этом третьем мотоцикле часовой уже не успел доложить, так как из здания на холме вышел унтер-офицер и, позевывая и почесывая себе грудь, сам взглянул вниз. Он протер глаза, словно не доверяя им, потом судорожно схватился за ствол автомата, висевшего за спиной, перебросил его на грудь и заорал:
— Тревога! — и, не успев выстрелить, рухнул, скошенный пулями. Брызнул песок из пробитых мешков, прикрывавших бойницы. Изнутри откликнулся станковый пулемет, потом второй. Очередью выбило из седла и свалило на землю одного из разведчиков, но на штурм здания уже мчались шесть мотоциклов. Пока ближние вели огонь, остальные продвигались вперед, а потом, укрывшись за скатом рва или за кустами, начинали бить длинными очередями.
Мотоцикл, первым преодолевший преграду, воя мотором на полных оборотах, вскарабкался по крутому склону и выскочил с торца к самому дому. Боец с заднего сиденья метнул в окно гранату, потом еще одну. Изнутри рванулись клубы дыма. Стрельба как по команде стихла.
Мотоциклы передового охранения, не задерживаясь, помчались дальше, а к преграде на укороченных дистанциях подошли танки. «Рыжий» первым проскользнул между препятствиями, вполз на горку и под защитой с фланга дымящего здания прикрывал остальные машины, поводя по сторонам стволом своей пушки. Подождав, пока оба танка минуют лабиринт, он съехал вниз и помчался вслед за ними. В хвосте тучи поднятой пыли тарахтел мотоцикл с телом погибшего бойца, завернутым в плащ-палатку, лежащим на коляске и заднем сиденье.
Возле баррикады остались только одна машина и подхорунжий, докуривавший папиросу. Швырнув затем окурок в пыль, он растоптал его и штыком перерубил канат. Вагонетки скатились по рельсам, с грохотом перевернулись и загородили дорогу. Лажевский вскочил в седло, водитель дал полный газ, и машина скрылась в клубах пыли.
Когда гул моторов стих, со дна окопа поднялся часовой, пугливо огляделся по сторонам, потом, обрывая пуговицы, сорвал с себя мундир, сунул автомат между досками забора и в одной грязной, пропотевшей рубахе побежал вниз по холму куда глаза глядят.
— В голову колонны! — крикнул Лажевский прямо в ухо водителю.
Мотоцикл прибавил скорость, вонзился в густое облако пыли, катившееся за гусеницами, обогнал «Рыжего», с минуту висел на хвосте следующей машины, обошел и ее, промчавшись по дну неглубокого кювета, а потом на повороте, там, где колонна сворачивала с шоссе на заросший травой и темными кустами терновника полузаброшенный проселок, выскочил вперед, обойдя и третий танк.
— Ползешь, как черепаха, — нетерпеливо коснулся коленом впереди сидящего подхорунжий.
Боец прибавил газ, включил предельную скорость и повернул рукоятку руля до отказа.
Мотор взвыл, мотоцикл набирал все большую скорость, швырявшую в воздух на каждой неровности все три его колеса. Даниель приподнялся в седле, словно наездник перед прыжком через барьер, и внимательно осматривал местность: пора было найти какое-либо укрытие, где можно переждать несколько минут, чтобы разведать маршрут до леса на берегу канала.
Справа от дороги он заметил старую конную колею, блеклую голубоватость полыни и скорее угадал, чем увидел заброшенный каменный карьер.
— Тормози! — приказал он и подал рукой сигнал мчащимся за ним разведчикам.
Каменный карьер порос чахлой зеленью. Только в сырых впадинах кое-где темнели кусты ольхи. По дну этой громадной выработки бродило небольшое стадо коров под присмотром старого небритого пастуха, стоявшего метрах в пятидесяти и смотревшего в сторону Лажевского ничего не понимающим взглядом. Если бы не далекое урчание самолетов в облаках, если бы не легкое, идущее с востока гудение земли от тысяч снарядов, если бы не хруст гравия под копытами коров, тишина здесь была бы полной.
Новый звук заставил пастуха поднять голову. Шум моторов вырос мгновенно, и на край котлована, на крутую, давно заброшенную и поросшую бурьяном дорогу, на полной скорости выскочил мотоцикл с пулеметом на коляске. За ним второй, третий и еще два сразу.
Немец только теперь сообразил, что тут что-то не так, схватил кнут, чтобы собрать скотину и, быть может, удрать, но мотоциклы, развернувшись широким веером, с бешеным ревом моторов вскарабкались по обрывистым склонам и заняли позиции по краю котлована, прикрывая его со всех сторон.
Вслед за ними появились танки. Их зеленоватые туши сползли вниз, каждая под отдельный куст ольхи. Машины застыли, моторы замерли, и уже минуту спустя могло бы показаться, что вовсе и не было этого мгновенного вторжения, если бы только не легкие шлейфы пыли, лениво оседавшие в лучах солнца.
Крестьянин всматривался в ближайший танк с белым силуэтом орла на броне и, беззвучно шевеля губами, безуспешно пытался прочитать надпись; потом сел, покорившись судьбе, с кнутом в руке и уставился на коров, которые, всполошившись было вначале, принялись теперь за свое наиважнейшее дело — пережевывание жвачки.
Из танка высыпал сразу весь экипаж и, ни слова не говоря, тут же принялся срезать густые ветви ольхи и прикреплять их проволокой к броне.
Шарик, утомленный долгим бездействием, помчался вперед, потом назад, без особой злобы гавкнул на старика — просто так, чтобы отметить, что он видит чужого, — а потом принялся сгонять в кучу коров.
Елень взял топор из рук Черешняка и указал ему на сидящего пастуха. Как только Томаш подошел, тот сразу поднял руки, чтобы дать себя обыскать, — видимо, и у своих ему это не раз приходилось делать.
В карманах ничего подозрительного не оказалось. Черешняк обыскивал все медленнее. Он взял из руки пастуха кнутовище. Это был обычный крестьянский кнут — сыромятный ремень на рукоятке из очищенного от коры орешника. Томаш сел и, прищурив глаза, посмотрел на коров. Это длилось всего какую-нибудь секунду. Они переглянулись со стариком; солдат, слегка вздохнув, встал и вернулся к танку, возле которого вполголоса разговаривали Вихура и Янек.
— Мое дело довести машину и передать вам.
— Но в этой машине пять мест. Ты же согласился подъехать.
— Только до командного пункта генерала.
— Мы там не останавливались.
— Это ты специально делаешь мне назло. Мотоцикл-то ездил к бронетранспортеру. А я под броней не люблю, мне душно…
— Возвращайся, Франек, я тебя не держу.
— Как? Через фронт…
— Ну тогда посиди немного здесь. Коров попасешь и наших дождешься.
— Черт! — выругался Вихура и в сердцах сдернул ветку маскировки. — Я не танкист.
— Поправь, — приказал ему Кос.
— Командир танка, ко мне! — окликнул его, подходя, поручник Козуб.
— Слушаюсь!
Под крутым откосом мотоциклисты копали могилу погибшему товарищу. Скорбно скрежетали о камни лопаты, горько пахла растертая о щебень полынь.
— Как с маскировкой?
— Закончили.
— Хорошо.
По склону сбежал подхорунжий Лажевский, с темным от пыли лицом, на котором струйки пота оставили светлые бороздки.
— Дорога к лесу свободна, — доложил он. — Можно двигаться.
— Поешьте. Останемся здесь до темноты.
— Потеряем часа три, — прикинул Кос.
— Генерал говорил, что каждая минута на счету, — вставил подхорунжий. — Я бы мог с тремя-четырьмя машинами…
Рука поручника тяжело легла на его плечо, прервав фразу.
— Ты давно на фронте? — спросил Козуб Даниеля.
— С первого сентября.
— А ты?
— Тоже примерно так. От Студзянок. Уже больше девяти месяцев.
— А я с тридцать шестого. Девятый год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113