Его учили всегда так делать, если след потерян. На каком-нибудь из этих кругов он должен напасть на собственный след, найти потерянную нить. Поиски продолжаются долго, но он не отступает, не садится передохнуть, он пробегает круг за кругом.
Но вот на очередном круге, уже далеко от поляны, он слышит голоса. Приостановившись, замечает издали группу солдат, стоящих у грузовика с высоко торчащим прутом антенны. Они не видят Шарика, занятые своим делом. Копаются в моторе машины.
Один из них говорит:
— Поторопись. К рассвету машина должна быть на ходу, а то попадет нам от генерала. А все из-за этого чертова осколка.
Шарик не понимает, о чем говорят люди, но он все же не желает к ним приближаться. Среди них нет того, кто ему нужен, поэтому он обходит их далеко стороной, немного сужая проделываемый круг, а затем снова бежит лесом, пробирается сквозь густые заросли, пересекает небольшие полянки.
Проходит довольно много времени, прежде чем Шарик проделывает новый круг и снова видит тех же самых солдат. Но теперь он обходит их с другой стороны, намного правее, все время следя, не увидел ли кто его.
И вдруг он резко останавливается, так что его передние лапы заскользили по хвое. Ему кажется, что он что-то учуял. Он медленно возвращается назад, старательно нюхает воздух и подавляет в себе порыв радости. Есть! В траве он находит мелкие комки земли, отлетевшие от сапог; след четкий, а полоса запаха гладкая и широкая, как шоссе.
Теперь он уверен в себе и с места берет разбег. След ведет прямо на край пущи. Здесь виднее: сквозь деревья сверху пробивается серебристый свет — взошел месяц. И хотя след довольно четкий и ведет прямо, Шарику приходится то и дело сворачивать в кусты, прятаться и пережидать, потому что по дороге то в одну, то в другую сторону идут группы людей. Когда они удаляются, Шарик снова бежит, не обращая внимания на боль в разорванном ухе и в загривке, пробитом пулей.
Около сожженного грузовика, остов которого торчит на дороге, в лес сворачивает тропинка. Она приводит Шарика к автомашинам и танкам, к солдатам, спящим под деревьями. Запах ведет прямо к небольшому взгорку, в скате которого вырыта землянка. У ее входа стоит часовой с автоматом. Шарик останавливается на минуту за деревом, нюхает воздух. Этот солдат кажется ему дружелюбным и чем-то напоминает его хозяина. Шарик выходит из-за дерева, спокойно идет вперед и миролюбиво виляет хвостом. Но солдат настроен далеко не дружелюбно. Увидев собаку, он замахивается прикладом и кричит сдавленным голосом:
— Чего тебе здесь надо? Пошла вон!
Шарик отскакивает, тихо и без ворчания идет в лес, ждет, когда часовой потеряет его из виду, а потом возвращается и, прижавшись к земле, осторожно ползет от одного пятна тени к другому, минует места, освещенные луной.
Запах слышится все сильнее, он идет из темного открытого оконца, расположенного низко над землей. Можно было бы в несколько прыжков очутиться возле него, но Шарик знает, что с вооруженными людьми шутки плохи. И хотя у него все тело дрожит от нетерпения, он все так же медленно ползет, на долгое время замирает.
Но вот оконце совсем рядом. Шарик просовывает в него морду и, убедившись, что наконец-то добрался до места, медленно вползает внутрь, ощупывая лапами темноту. Он никак не может найти опоры, не выдерживает и прыгает, на что-то попадает, и все это валится под ним. В стороны летят сбитые мелкие предметы. Шарик становится наконец лапами на землю и дергает зубами одеяло, которым укрыт человек.
— Часовой! Что тут происходит, черт возьми?! Свет!
Голос звучит твердо и резко, но Шарику он кажется чарующим. Он находит руку, в которой этот человек держит пистолет, и радостно лижет ее языком.
Хлопают двери, и в землянку вбегает солдат, держа в руке зажженный фонарь.
— Сейчас выгоню эту дрянь. Это она через окно, гражданин генерал… Пошла вон!
Командир бригады, жмуря глаза от света, смотрит на Шарика и останавливает солдата энергичным движением руки:
— Погоди! Закрой окно, оставь фонарь и выйди.
Снова скрипят двери. Генерал садится на нары, ставит босые ноги на стянутое с постели одеяло. Вглядывается в собаку ничего не понимающими, широко открытыми глазами. Он уверен, что всего минуту назад лег спать. Издалека, из глубокого сна, он возвращается к действительности.
— Шарик, это ты? Откуда ты взялся? Ну иди же сюда.
Обрадованный Шарик становится на задние лапы, передние кладет ему на колени, вытягивает морду вверх и, словно пьяный, лезет сразу целоваться.
— Погоди, погоди, успокойся… Досталось тебе, вижу…
Генерал, обхватив руками голову Шарика, внимательно оглядывает его ухо, ощупывает пальцами загривок, где около раны застыл широкий сгусток крови. Шарик скулит предостерегающе, ощущая боль.
— Тихо, тихо. Погоди.
Генерал замечает шарф Янека на шее овчарки, берет нож, сброшенный со стола, распарывает кривой стежок из черных ниток, разворачивает шерстяную ткань. Увидев листок бумаги, поспешно читает его. Какое-то место пробегает глазами еще раз и кричит:
— Часовой!
Солдат сразу появляется в дверях:
— Вытурить его, гражданин генерал?
— Да нет же! Дежурного офицера по штабу ко мне, бегом!
Автоматчик скрывается за дверью, а генерал, найдя на полке банку с консервами, вскрывает ее ножом и все содержимое выкладывает на тарелку, которую ставит перед собакой.
— Ешь, Шарик. Ну, ешь, чего же ты не хочешь?
Шарику стыдно. Ему кажется, что в голосе человека он улавливает нотки гнева: наверное, все уже знают об этом зайце, который попался ему на дороге и задержал его. Голос генерала становится совсем ласковым:
— Не хочешь есть без Янека? Верный, хороший пес.
Дежурный офицер влетает в землянку, тяжело дыша, и замирает как вкопанный, пораженный картиной, какую не каждый день увидишь: командир бригады в рубашке и брюках, разутый, сидит на полу. Рядом с ним собака. Генерал прижимает ее косматую голову к своей груди и говорит:
— Ты же сам не знаешь, какой ты умный.
— Слушаю, гражданин генерал.
— Это я не тебе. Слушай, немедленно вызови ко мне врача с бинтами и лекарствами, заместителя по техническому снабжению с бензиновым насосом для танка Т—34. Выведешь бронетранспортер, два легких танка и два отделения автоматчиков. Повтори, поручник.
Изумленный офицер повторил приказание, которое, по его мнению, было одним из самых странных, какие когда-либо отдавались в армии, приложил руку к козырьку и пошел к дверям, но генерал вернул его:
— Погоди. Пусть сюда еще придет портной с иголкой, нитками и куском брезента. Теперь все. Выполняй.
Неизвестно, о чем подумал дежурный офицер по штабу, услышав дополнительное указание, но приказ он выполнил точно, и через пятнадцать минут все было готово.
Весть о том, что собака Янека Коса прибежала к генералу, что вызваны врач, техник и портной, облетела соседние землянки и в измененной форме дошла до автоматчиков, которые собрались у танков и бронетранспортера. Прогоняя остатки сна, они мочили руки росой, протирали лица и спорили между собой. Одни утверждали, что танк Семенова не нашел окруженный батальон и вернулся. Другие говорили, что все погибли, только одна собака уцелела и то осталась без ушей и хвоста, потому что их осколками срезало.
Когда генерал выходил из землянки, ведя Шарика на поводке, наскоро связанном из нескольких солдатских ремешков, то встретил группу любопытных. Увидев командира, они перестали шептаться, замолчали. И только радистка Лидка подошла к нему.
— Гражданин генерал…
— Да.
— Разрешите узнать, что с экипажем поручника Семенова.
— Немного мне о них известно. Сейчас все не в моих руках, а в собачьих когтях.
Генерал отошел. А минуту спустя к передовой уже двигался небольшой отряд: впереди и сзади шли низкие Т—70, облепленные десантом автоматчиков, а посредине — бронетранспортер, в котором сидел командир бригады, держа на коленях собаку.
Шарик был недоволен: он же знал, что должен бежать обратно к Янеку, а его почему-то не отпускали. Он коротко рычал, не давая себя гладить.
— Глупый, глупый умник, погоди. Тебе же ближе будет.
Отряд остановился на поляне, автоматчики цепью двинулись в лес, за ними командир с собакой. Дошли до того места, которое Черешняк называл тропинкой возле трех буков. Генерал присел на корточки, еще раз проверил, насколько хорошо и крепко пригнан брезентовый мешок, не помешает ли бежать Шарику зашитый в него насос. Затем генерал отвязал поводок и подтолкнул Шарика сзади:
— Ищи, песик, ищи Янека.
Шарик и без этого знал, куда должен идти. Не только знал, но рвался похвалиться своему хозяину, что нашел человека, которого должен был найти. Почувствовав, что свободен, он выскочил на просеку и вместе со своей тенью, отбрасываемой при слабом свете месяца, вбежал в лес.

В штабной землянке гвардейской стрелковой дивизии было тихо. Толстое перекрытие из сосновых бревен в пять накатов, засыпанное землей и обложенное дерном, заглушало звуки идущего наверху сражения. В просторном помещении вдоль стен стояли нары, а посредине — длинный стол, заваленный картами. На них красным и синим карандашами была отмечена обстановка. Острые стрелки атак, круги и прямоугольники артиллерийского огня обозначали планы командира на новый день сражения, начинавшийся через два часа. С юга, от трех черных квадратиков, обозначающих дома Эвинува, через двойную синюю линию немецких окопов вела на север пунктирная стрелка, показывая направление, на котором предстояло пробиваться из окружения батальону капитана Баранова. По обеим сторонам этой стрелки артиллеристы наметили заградительный огонь, чтобы прикрыть гвардейцев от ударов во фланги.
На карте стояли два стакана из толстого зеленоватого стекла и наполовину опорожненная бутылка. На тарелках пахла нарезанная длинными полосками свинина, пережаренная с луком. Рядом в крышке котелка лежали куски черного хлеба.
— Ну что, пойдем посмотрим, — сказал командир бригады.
— Лучше здесь, товарищ генерал, — ответил коренастый плотный офицер в форме полковника с гвардейским значком на груди. — Сюда будут поступать донесения и по радио, и по телефону. А там наши наблюдатели высоко над землей сделали гнездо вроде птичьего. Залезть трудно, а упасть легко. К тому же немцы бьют шрапнелью, и будет глупо, если нас подстрелят, как куропаток. На кой черт нам такая самодеятельность.
Опять стало тихо. Может быть, потому, что взрывы снарядов здесь были еще едва слышны, генерал подумал о той, видимо, уже недалекой минуте, когда война кончится и люди вернутся к своим обычным мирным занятиям. Этим, с фронта, будет труднее. Что из того, что парень умеет стрелять, что выбивает три десятки подряд, что не боится поднять голову под огнем. Когда придет время зубрить бином Ньютона и тригонометрические функции, когда нужно будет усвоить, что простейшие делятся на корненожки, инфузории и споровые, фронтовику придется труднее, чем другим. Интересно, будут ли люди помнить его боевые дела? Напишет или расскажет кто-нибудь о блестящей идее стрелка-радиста, о смелой и верной собаке по имени Шарик?
Он поймал себя на суеверной мысли, что не стоит забегать вперед, что нельзя делить шкуру неубитого медведя. Кто знает, доберется ли Шарик до места? В эту сторону он прокрался сразу после сумерек, в темноте. Прибежал с разорванным ухом и раной на спине. Что с ним случилось? Не узнаешь. А возвращаться должен был при луне, нагруженный… Даже если он дойдет до места, механик поставит насос и танк сможет двигаться, то один меткий выстрел может превратить машину в факел, а четырех людей — в пепел. Ведь враг знает, что они прорвались, и будет ждать их в засаде, поставит на их пути мины. Пробьются ли они через двойное кольцо окружения?
Командир советской дивизии плеснул в стаканы. Чокнулись, выпили, закусили свининой.
— Может, пойдем посмотрим, — неуверенно предложил гвардии полковник. — Самому всегда лучше.
— Лучше, — с улыбкой в глазах согласился генерал.
Оба поднялись и по крутым ступенькам узкого прохода стали подниматься вверх, держась руками за горбыли, которыми были укреплены стены. Свет сменился темнотой. Ничего не было видно, пока не миновали поворот и не вышли из-под балок. Вверху вырисовывался прямоугольник неба с яркими звездами. По мере того как они поднимались по ступенькам, звезды угасали.
Часовые у входа в землянку вытянулись. Три автоматчика с оружием наизготовку двинулись за ними. До передовой было недалеко, сотня-другая метров.
Полковник вел узкой тропинкой. Под сапогами ощущалась гладкая, утоптанная земля. По густым зарослям орешника вскарабкались на высотку. Здесь росли рядом четыре огромные сосны, к стволу одной из них была прикреплена приставная лестница. Они начали медленно подниматься наверх, осторожно ставя ноги на перекладины.
Взобравшись на помост, сколоченный из толстых жердей, оба вздохнули с облегчением. Помост висел метрах в пятнадцати над землей; сверху и с боков его прикрывала маскировочная сетка, в которую разведчики понатыкали свежие, еще пахнущие смолой ветки. Около стереотрубы сидели два наблюдателя и лейтенант в очках, артиллерист. Заметив командиров, он шагнул вперед и сделал знак рукой наблюдателям, чтобы освободили место у стереотрубы.
— Не надо, — остановил лейтенанта полковник. — Еще темно. Все равно сначала услышим, а уж потом увидим.
Над лесом со стороны Вислы дул влажный и свежий ветерок. Начинало сереть, а на западной стороне неба все еще висел месяц, поэтому видимость была хорошая. В нескольких метрах под ними зеленели более низкие деревья; их пышные кроны образовали плотно сотканный ковер. Лишь отдельные сосны торчали выше. На востоке кое-где поблескивала зеркальная гладь реки. На юге, далеко в тылу противника, сверкнула огнем тяжелая батарея, грохот залпа донесся много времени спустя. Где-то совсем рядом, почти над головой, нежно запела птица. Это было так удивительно и неожиданно, что все посмотрели друг на друга и улыбнулись.
Генерал присел на низкий табурет, оперся рукой о ствол дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113