https://wodolei.ru/catalog/stoleshnicy-dlya-vannoj/
Я немного умела плавать, конечно, не очень хорошо, во всяком случае, не как топор… Как должно быть чудесно мчаться по воде!..
Мы договорились на следующее воскресенье. В этот день я надела юбку и свитер. Чудесное плавание на катере меня вовсе не испугало, но доставило огромное удовольствие.
Затем мы отведали китайской кухни в Йокохаме, а позже они доставили меня домой. Во время своих поездок в Йокохаму мы часто ели в изысканном ресторане «Хакуга», что в квартале Исэдзаки. Мне исключительно нравилась Йокохама, поскольку там веяло на меня чем-то западным. Когда я из Гранд-отеля смотрела на парк Ямасита, на то, как входят в гавань ослепительно белые иностранные суда и их освещают оранжевые лучи заходящего солнца, Йокохама представала передо мной настоящим чудом.
Господин Тамба, постоянный клиент Коэйрё и мой, часто посещал чайный домик «Котия» в Коби-китё. Он был руководителем отделения газеты «Асахи» в Йокохаме.
В этом Йокохамском отделении часто сидел угрюмый господин Хосокава Рюгэн. Кроме того, там работал еще молодой журналист по имени Фудзи Хэйго, который позднее стал заместителем главы предприятия « Синниттэцу».
Папаша Тамба (Коэйрё и я называли его папашей) был завсегдатаем одного борделя в Хонмоку, который подстраивался под иностранцев. Позади ухоженной белой лакированной двери располагалась винтовая лестница. В большой зале по обе стороны стояли кушетки, на которых возлежали в длинных благоухающих креп-жоржетовых платьях писаные красавицы европейки и изящные японки, чьи розовые кимоно застегивались на левый борт, причем спереди выглядывали кисти нижнего пояса. Они значительно отличались от куртизанок в Ёсива-ра и выглядели современными и более свежими. Мы чувствовали себя там достаточно раскованно, поскольку все вокруг были очаровательны, а папаша Тамба заботился о создании хорошего настроения, охотно приглашая к столу и чужестранок и японок.
К девяти часам вечера начинали толпами валить иностранные матросы.
— Будет неприятно, если вас примут за проституток, поэтому лучше удалиться, — говорил нам папаша Тамба, и мы отправлялись в Гранд-отель и продолжали там веселиться и танцевать. По сравнению с внутренней частью Токио Йокохама имеет то преимущество, что расположен поодаль и там не встретишь знакомых. Там можно было видеть актера театра кабуки Миносукэ, который позже умер, отравившись плохо приготовленной рыбой фугу, Кавагути Мацутаро, танцевавшего с барышней Ха-наяги Когику, и многие пары поступали подобно им.
Барышня Кавагути оказалась шпионкой, и ее жизнь закончилась трагически. Она прославилась тем, что всегда играла в мужском платье. В то время она носила бежевый костюм, в котором выглядела почти как мужчина, вместе с тем оставаясь весьма соблазнительной.
— Гляди-ка, Кавасима Ёсико тоже здесь, — вырвалось у меня.
— Вообрази себя на месте людей, которые полагают, что никто их здесь не знает. Не следует так пристально на нее смотреть, — пришлось одернуть меня папаше Тамба.
Я решила, что если у меня будет возлюбленный, то тоже приду с ним сюда в Гранд-отель. Когда через три года у меня он действительно появился, то в первую очередь я попросила его о том, чтобы отправиться в Гранд-отель Йокохамы.
— Почему? — поинтересовался тот.
— Мне хочется посмотреть на корабли, а потом потанцевать.
Атмосфера в борделе в Хонмоку была по-европейски светская, и там не было ничего от мрачной обстановки и непристойности традиционных увеселительных заведений. Все женщины были красивы и обходительны и танцевали с посетителями. Вдоволь натанцевавшись, каждая пара отправлялась по лестнице наверх.
Мне удалось один раз взглянуть на комнату Черри из гостиницы «Кие» (возможно, было две или три гостиницы с таким названием, но я помню лишь одну). Она была прелестной — кровать отделана рюшем, а рядом стоял большой белый туалетный столик с тремя зеркалами.
Черри в этом заведении среди иностранных клиентов считалась «номером один». В Ёсивара ее бы называли «лучшей лошадкой в конюшне». Но, несмотря на процветающее там одно и то же занятие, Хонмоку и Ёсивара разительно отличались друг от друга, начиная от лиц самих жриц любви и их одежды и заканчивая царящей в тамошних заведениях атмосферой.
В связи с упомянутой поездкой на катере мне следует сказать и о воздухоплавании. Тогда из Германии прибыл «Цеппелин», который одно время был у всех на устах. Дошло до того, что одно продававшееся на улице в виде рыбы пирожное переименовали в «Вафлю „Цеппелин“, и оно пользовалось бешеным спросом.
Я, как и многие молодые люди, мечтала тогда о самолетах и воздушных кораблях и была одержима идеей непременно стать летчицей. Я начала брать уроки пилотажа в г. Токородзава. Мою учительницу звали Судзуки Симэ (позже она погибла при выполнении петли), а поскольку я была единственной девушкой, она особо выделяла меня.
Я вспоминаю еще, что, хотя небольшая машина была устрашающе хлипкой, я обожала взмывать высоко в небо. И до сих пор я обожаю летать. В самолете, даже если это переполненный реактивный лайнер, я себя прекрасно чувствую, ем с большим аппетитом и очень хорошо сплю.
Пропеллер нашей учебной машины в Токородзава должен был приводить в движение вручную кто-то из учеников.
«От винта!» — кричала тогда наша инструкторша и запускала машину, которая ввиду своей малости требовала небольшого разбега и вскоре отрывалась от земли. Инструкторша сидела впереди, я чуть сзади, и мы держали вдвоем штурвал. Всякий раз я не переставала восхищаться, как мы, подобно перу, легко скользим по небу.
Налетав тридцать восемь часов, можно было держать экзамен, и после сдачи ты становился пилотом третьего класса. Полет так захватывал меня, что меня все сильнее тянуло в небо.
Естественно, все это я держала втайне от матери и бабушки. Бабушка, пожалуй, лишилась бы чувств, если бы узнала, что я кружу по воздуху на самолете. Но, увы, одна из моих подруг по летному делу, когда меня не было дома, принесла фотографию, которую я сделала на аэродроме.
Моя бабушка расспросила обо всем трех господ из летной школы. Когда я после очередного занятия пришла домой, то застала ее в слезах. Она проплакала всю ночь, ужасаясь, какая я безрассудная… Всхлипывая, она сказала, что я могу летать сколько душе моей будет угодно только после ее смерти.
Три месяца я тайком ходила на занятия, но теперь мне пришлось их оставить вместе с мечтой стать летчицей.
Одно время моим постоянным посетителем был первый филиппинский президент Кесон, который настоял на том, чтобы я присутствовала на всех его приемах.
Вначале меня это страшило, но затем, после нескольких встреч, я поняла, что это был довольно милый человек. Позже он умрет от тяжелой болезни.
Дальше я вспоминаю молодую филиппинскую репортершу Миру, которая пришла ко мне по поручению Асида Хитоси из Japan Times. Поскольку мы были почти ровесницы, то стали хорошими подругами. Она понравилась и моей бабушке, которая к ее приходу всегда пекла пирог с овощами, который Мира с большим удовольствием ела.
У нее было милое круглое личико, и мы сфотографировали ее в моем кимоно, а также меня в филиппинском национальном наряде (длинное платье из органди с рукавами буфами). Она говорила, что находит профессию гейши замечательной, так как я, например, могу каждый вечер вести доверительные разговоры с президентом Кесоном. Я могла с ней только согласиться.
Однажды к нам пришел в качестве гостя министерства иностранных дел и бюро по туризму изысканный европеец с приветливым лицом, примерно сорока лет. Он был точной копией учителя токивад-зу (сопровождение на сямисэне народных песен) маэстро Сикиса — так сказать, своего рода европейский маэстро Сикиса. Сходство доходило вплоть до голоса и движений. Это был знаменитый скрипач Яша Хейфец.
Тогда у нас появился еще один известный иностранец, который произвел на меня неизгладимое впечатление, — Жан Кокто.
Жан Кокто посетил Японию в 1936 году. На всем протяжении его короткого пребывания у нас я встречала его каждый вечер, иногда даже днем на приемах, которые устраивали в его честь министерство иностранных дел и издатели газет.
Месье Кокто говорил лишь на ломаном английском. Меня подмывало поговорить с ним, но я не знала французский.
Итак, я ежедневно стала учить два-три французских слова, но, поскольку изъяснение с помощью рук и ног, английский у Кокто и мой французский ни к чему не приводили, нашей палочкой-выручалочкой служил господин Хоригути. Через четыре или пять дней я могла произнести: «Je suis еn-chantee».
Кокто был в восторге и отныне называл меня Happy Spring1.
Накануне возвращения в Париж он подарил мне бумажный фонарик с загадочным рисунком, небольшим стихотворением и моим именем. В ответ я преподнесла ему ручное зеркальце из лаковой кожи с позолотой. Он бережно хранил его долгое время в своей парижской квартире, а вот мой драгоценный фонарик от Кокто сгорел во время воздушного налета. Еще до сих пор при одном воспоминании об этой утрате слезы наворачиваются на глаза.
Месье Кокто вовсе не был увлечен мной, но, возможно, его трогала любознательная юная девушка, которая так настойчиво хотела овладеть французским. Позже я узнала, что его привлекали мужчины и он жил с Жаном Маре… Но в Японии все были без ума от пары Жан Кокто и Кихару из Симбаси, а газеты тогда много об этом писали.
Когда Кокто вернулся в Париж, он написал стихи о трех японских достопримечательностях — сумо, кабуки и гейшах, — которые были опубликованы в «Пари суар». В стихотворении о сумо рассказывалось о борце Таманисики, в стихотворении о кабуки речь шла об Оноэ Кикугоро Шестом в пантомиме «Танец с маской льва», которую он, впрочем, позже перенес на экран, сняв фильм «Красавица и чудовище», и в стихотворении о гейше была изображена я, Кихару. Оно есть в переведенной господином Хори-гути на японский язык книге. Содержание самого стихотворения в целом следующее:
«Я прибыл в Японию с представлением о гейшах, составленным по гравюрам укиё-э Утамаро. Одной чудной лунной ночью у окна ресторана я видел много гейш с лицами словно маски, покрытыми белилами. На лице Happy Spring, однако, не было белил. В некоем смысле я стал рыбаком.
Когда я выбрал сеть, там было много рыб. Лишь одна рыбка пыталась проскользнуть через ячейки сети. «Месье Кокто, месье Кокто!» — звала меня рыбка. Прочие рыбы не трепыхались, только одна рыбка печально звала: «Месье Кокто, месье Кокто!» Рыбку звали Happy Spring, и она не хотела оставаться в сети.
«Месье Кокто, месье Кокто!» — Но я ничего не мог поделать. Стоило мне взять ее в руки, и она погибла бы.
«Месье Кокто, месье Кокто!» — Я слышал голос рыбки и ничего не мог поделать. Тогда я бросил сеть обратно в море.
«Месье Кокто, месье Кокто!» — Печальный голос Happy Spring все удалялся. Я закрыл глаза и пошел прочь…»
В то время многие прочитали стихотворение, и на встречах с моим участием меня часто спрашивали об этом.
— Не вы ли та самая Кихару из Кокто?
Это доводило меня просто до отчаяния, и я объясняла:
— Ведь ничего не было. Хаяси Кэн успокаивал меня:
— Не расстраивайся. Ведь мы же знаем истину. Кокто вовсе не интересовали женщины… Нечего переживать.
Едва он успевал сказать это, как остальные тотчас все портили:
— Но ведь и Миямото Мусаси обращался с двумя мечами.
«Обращаться с двумя мечами» означало любить и мужчин и женщин.
— Прекратите, — умоляла я. Буквально все подтрунивали надо мной. Это была настоящая мука. На основании сенсационных сообщений, появившихся тогда в массовых изданиях наподобие King и Modern Japan, многие были уверены, что между Кокто и мной что-то было.
Во время его посещения Токио мы почти каждый день встречались в «Канэтанака», «Томбо» и «Син-кираку». Кокто, похоже, нравилось, когда я усердно пыталась овладеть французским, который я ежедневно по крупицам осваивала. Вспоминаю, как господин Хоригути, неизменно сидевший рядом с нами, сказал:
— Когда Кихару шепелявит на своем ломаном французском, это его веселит.
Много лет спустя, живя уже в Америке, я узнала, что самолетом из Нью-Йорка можно добраться до Парижа за шесть часов, и решила навестить Кокто. Но тут пришло известие о его смерти.
Я обещала ему, что при следующей нашей встрече буду правильно говорить по-французски, не обращаясь за каждой мелочью к господину Хоригути. Жаль, очень жаль!
Один из приемов на лоне природы и его последствия
Лето было временем лодочных прогулок и приемов на лоне природы в частных владениях состоятельных клиентов.
Когда кто-то из посетителей устраивает прием на открытом воздухе у себя дома, такую встречу называют оясикшоки — «загородная прогулка». В этом случае хозяин устанавливает в своем саду сцену, где можно давать танцевальные представления. На природе устраивали также и чайные церемонии. Особняки носили поэтические названия вроде «Камелие-ва гора» или «Сад великого просветления». В апреле цвели вишни, в июне во всей красе распускались ирисы, азалии, пионы и глицинии, иначе вистарии. Октябрь был порой хризантем, а ноябрь утопал в красках осенней листвы. Сама обстановка окружающей природы, куда они попадали, чудесно развлекала иностранных гостей.
Я думаю, что это случилось в июне 1936-го. Меня пригласили на встречу в «Тэкигай» — «Тростниковый особняк» Коноэ Фумимаро, в будущем премьер-министра. В таких случаях не принято, чтобы клиенты сами приглашали гейш. Эту задачу брали на себя чайные домики. Так, например, заведение «Синки-раку» подготавливало все мероприятие, иными словами, определяло количество гейш, поваров, меню, а также развлекательную часть вроде демонстрации фокусов и танцевальных номеров. На такие приемы гейши обычно не надевали длиннополые кимоно, однако для официальных мероприятий существовал определенный этикет в одежде, и в этом случае следовало приходить в кимоно с белым воротом и гербом.
Тогда в особняк господина Коноэ был приглашен русский певец Шаляпин. На меня он произвел впечатление настоящего русского мужика — крупный, грузный мужчина с красным лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Мы договорились на следующее воскресенье. В этот день я надела юбку и свитер. Чудесное плавание на катере меня вовсе не испугало, но доставило огромное удовольствие.
Затем мы отведали китайской кухни в Йокохаме, а позже они доставили меня домой. Во время своих поездок в Йокохаму мы часто ели в изысканном ресторане «Хакуга», что в квартале Исэдзаки. Мне исключительно нравилась Йокохама, поскольку там веяло на меня чем-то западным. Когда я из Гранд-отеля смотрела на парк Ямасита, на то, как входят в гавань ослепительно белые иностранные суда и их освещают оранжевые лучи заходящего солнца, Йокохама представала передо мной настоящим чудом.
Господин Тамба, постоянный клиент Коэйрё и мой, часто посещал чайный домик «Котия» в Коби-китё. Он был руководителем отделения газеты «Асахи» в Йокохаме.
В этом Йокохамском отделении часто сидел угрюмый господин Хосокава Рюгэн. Кроме того, там работал еще молодой журналист по имени Фудзи Хэйго, который позднее стал заместителем главы предприятия « Синниттэцу».
Папаша Тамба (Коэйрё и я называли его папашей) был завсегдатаем одного борделя в Хонмоку, который подстраивался под иностранцев. Позади ухоженной белой лакированной двери располагалась винтовая лестница. В большой зале по обе стороны стояли кушетки, на которых возлежали в длинных благоухающих креп-жоржетовых платьях писаные красавицы европейки и изящные японки, чьи розовые кимоно застегивались на левый борт, причем спереди выглядывали кисти нижнего пояса. Они значительно отличались от куртизанок в Ёсива-ра и выглядели современными и более свежими. Мы чувствовали себя там достаточно раскованно, поскольку все вокруг были очаровательны, а папаша Тамба заботился о создании хорошего настроения, охотно приглашая к столу и чужестранок и японок.
К девяти часам вечера начинали толпами валить иностранные матросы.
— Будет неприятно, если вас примут за проституток, поэтому лучше удалиться, — говорил нам папаша Тамба, и мы отправлялись в Гранд-отель и продолжали там веселиться и танцевать. По сравнению с внутренней частью Токио Йокохама имеет то преимущество, что расположен поодаль и там не встретишь знакомых. Там можно было видеть актера театра кабуки Миносукэ, который позже умер, отравившись плохо приготовленной рыбой фугу, Кавагути Мацутаро, танцевавшего с барышней Ха-наяги Когику, и многие пары поступали подобно им.
Барышня Кавагути оказалась шпионкой, и ее жизнь закончилась трагически. Она прославилась тем, что всегда играла в мужском платье. В то время она носила бежевый костюм, в котором выглядела почти как мужчина, вместе с тем оставаясь весьма соблазнительной.
— Гляди-ка, Кавасима Ёсико тоже здесь, — вырвалось у меня.
— Вообрази себя на месте людей, которые полагают, что никто их здесь не знает. Не следует так пристально на нее смотреть, — пришлось одернуть меня папаше Тамба.
Я решила, что если у меня будет возлюбленный, то тоже приду с ним сюда в Гранд-отель. Когда через три года у меня он действительно появился, то в первую очередь я попросила его о том, чтобы отправиться в Гранд-отель Йокохамы.
— Почему? — поинтересовался тот.
— Мне хочется посмотреть на корабли, а потом потанцевать.
Атмосфера в борделе в Хонмоку была по-европейски светская, и там не было ничего от мрачной обстановки и непристойности традиционных увеселительных заведений. Все женщины были красивы и обходительны и танцевали с посетителями. Вдоволь натанцевавшись, каждая пара отправлялась по лестнице наверх.
Мне удалось один раз взглянуть на комнату Черри из гостиницы «Кие» (возможно, было две или три гостиницы с таким названием, но я помню лишь одну). Она была прелестной — кровать отделана рюшем, а рядом стоял большой белый туалетный столик с тремя зеркалами.
Черри в этом заведении среди иностранных клиентов считалась «номером один». В Ёсивара ее бы называли «лучшей лошадкой в конюшне». Но, несмотря на процветающее там одно и то же занятие, Хонмоку и Ёсивара разительно отличались друг от друга, начиная от лиц самих жриц любви и их одежды и заканчивая царящей в тамошних заведениях атмосферой.
В связи с упомянутой поездкой на катере мне следует сказать и о воздухоплавании. Тогда из Германии прибыл «Цеппелин», который одно время был у всех на устах. Дошло до того, что одно продававшееся на улице в виде рыбы пирожное переименовали в «Вафлю „Цеппелин“, и оно пользовалось бешеным спросом.
Я, как и многие молодые люди, мечтала тогда о самолетах и воздушных кораблях и была одержима идеей непременно стать летчицей. Я начала брать уроки пилотажа в г. Токородзава. Мою учительницу звали Судзуки Симэ (позже она погибла при выполнении петли), а поскольку я была единственной девушкой, она особо выделяла меня.
Я вспоминаю еще, что, хотя небольшая машина была устрашающе хлипкой, я обожала взмывать высоко в небо. И до сих пор я обожаю летать. В самолете, даже если это переполненный реактивный лайнер, я себя прекрасно чувствую, ем с большим аппетитом и очень хорошо сплю.
Пропеллер нашей учебной машины в Токородзава должен был приводить в движение вручную кто-то из учеников.
«От винта!» — кричала тогда наша инструкторша и запускала машину, которая ввиду своей малости требовала небольшого разбега и вскоре отрывалась от земли. Инструкторша сидела впереди, я чуть сзади, и мы держали вдвоем штурвал. Всякий раз я не переставала восхищаться, как мы, подобно перу, легко скользим по небу.
Налетав тридцать восемь часов, можно было держать экзамен, и после сдачи ты становился пилотом третьего класса. Полет так захватывал меня, что меня все сильнее тянуло в небо.
Естественно, все это я держала втайне от матери и бабушки. Бабушка, пожалуй, лишилась бы чувств, если бы узнала, что я кружу по воздуху на самолете. Но, увы, одна из моих подруг по летному делу, когда меня не было дома, принесла фотографию, которую я сделала на аэродроме.
Моя бабушка расспросила обо всем трех господ из летной школы. Когда я после очередного занятия пришла домой, то застала ее в слезах. Она проплакала всю ночь, ужасаясь, какая я безрассудная… Всхлипывая, она сказала, что я могу летать сколько душе моей будет угодно только после ее смерти.
Три месяца я тайком ходила на занятия, но теперь мне пришлось их оставить вместе с мечтой стать летчицей.
Одно время моим постоянным посетителем был первый филиппинский президент Кесон, который настоял на том, чтобы я присутствовала на всех его приемах.
Вначале меня это страшило, но затем, после нескольких встреч, я поняла, что это был довольно милый человек. Позже он умрет от тяжелой болезни.
Дальше я вспоминаю молодую филиппинскую репортершу Миру, которая пришла ко мне по поручению Асида Хитоси из Japan Times. Поскольку мы были почти ровесницы, то стали хорошими подругами. Она понравилась и моей бабушке, которая к ее приходу всегда пекла пирог с овощами, который Мира с большим удовольствием ела.
У нее было милое круглое личико, и мы сфотографировали ее в моем кимоно, а также меня в филиппинском национальном наряде (длинное платье из органди с рукавами буфами). Она говорила, что находит профессию гейши замечательной, так как я, например, могу каждый вечер вести доверительные разговоры с президентом Кесоном. Я могла с ней только согласиться.
Однажды к нам пришел в качестве гостя министерства иностранных дел и бюро по туризму изысканный европеец с приветливым лицом, примерно сорока лет. Он был точной копией учителя токивад-зу (сопровождение на сямисэне народных песен) маэстро Сикиса — так сказать, своего рода европейский маэстро Сикиса. Сходство доходило вплоть до голоса и движений. Это был знаменитый скрипач Яша Хейфец.
Тогда у нас появился еще один известный иностранец, который произвел на меня неизгладимое впечатление, — Жан Кокто.
Жан Кокто посетил Японию в 1936 году. На всем протяжении его короткого пребывания у нас я встречала его каждый вечер, иногда даже днем на приемах, которые устраивали в его честь министерство иностранных дел и издатели газет.
Месье Кокто говорил лишь на ломаном английском. Меня подмывало поговорить с ним, но я не знала французский.
Итак, я ежедневно стала учить два-три французских слова, но, поскольку изъяснение с помощью рук и ног, английский у Кокто и мой французский ни к чему не приводили, нашей палочкой-выручалочкой служил господин Хоригути. Через четыре или пять дней я могла произнести: «Je suis еn-chantee».
Кокто был в восторге и отныне называл меня Happy Spring1.
Накануне возвращения в Париж он подарил мне бумажный фонарик с загадочным рисунком, небольшим стихотворением и моим именем. В ответ я преподнесла ему ручное зеркальце из лаковой кожи с позолотой. Он бережно хранил его долгое время в своей парижской квартире, а вот мой драгоценный фонарик от Кокто сгорел во время воздушного налета. Еще до сих пор при одном воспоминании об этой утрате слезы наворачиваются на глаза.
Месье Кокто вовсе не был увлечен мной, но, возможно, его трогала любознательная юная девушка, которая так настойчиво хотела овладеть французским. Позже я узнала, что его привлекали мужчины и он жил с Жаном Маре… Но в Японии все были без ума от пары Жан Кокто и Кихару из Симбаси, а газеты тогда много об этом писали.
Когда Кокто вернулся в Париж, он написал стихи о трех японских достопримечательностях — сумо, кабуки и гейшах, — которые были опубликованы в «Пари суар». В стихотворении о сумо рассказывалось о борце Таманисики, в стихотворении о кабуки речь шла об Оноэ Кикугоро Шестом в пантомиме «Танец с маской льва», которую он, впрочем, позже перенес на экран, сняв фильм «Красавица и чудовище», и в стихотворении о гейше была изображена я, Кихару. Оно есть в переведенной господином Хори-гути на японский язык книге. Содержание самого стихотворения в целом следующее:
«Я прибыл в Японию с представлением о гейшах, составленным по гравюрам укиё-э Утамаро. Одной чудной лунной ночью у окна ресторана я видел много гейш с лицами словно маски, покрытыми белилами. На лице Happy Spring, однако, не было белил. В некоем смысле я стал рыбаком.
Когда я выбрал сеть, там было много рыб. Лишь одна рыбка пыталась проскользнуть через ячейки сети. «Месье Кокто, месье Кокто!» — звала меня рыбка. Прочие рыбы не трепыхались, только одна рыбка печально звала: «Месье Кокто, месье Кокто!» Рыбку звали Happy Spring, и она не хотела оставаться в сети.
«Месье Кокто, месье Кокто!» — Но я ничего не мог поделать. Стоило мне взять ее в руки, и она погибла бы.
«Месье Кокто, месье Кокто!» — Я слышал голос рыбки и ничего не мог поделать. Тогда я бросил сеть обратно в море.
«Месье Кокто, месье Кокто!» — Печальный голос Happy Spring все удалялся. Я закрыл глаза и пошел прочь…»
В то время многие прочитали стихотворение, и на встречах с моим участием меня часто спрашивали об этом.
— Не вы ли та самая Кихару из Кокто?
Это доводило меня просто до отчаяния, и я объясняла:
— Ведь ничего не было. Хаяси Кэн успокаивал меня:
— Не расстраивайся. Ведь мы же знаем истину. Кокто вовсе не интересовали женщины… Нечего переживать.
Едва он успевал сказать это, как остальные тотчас все портили:
— Но ведь и Миямото Мусаси обращался с двумя мечами.
«Обращаться с двумя мечами» означало любить и мужчин и женщин.
— Прекратите, — умоляла я. Буквально все подтрунивали надо мной. Это была настоящая мука. На основании сенсационных сообщений, появившихся тогда в массовых изданиях наподобие King и Modern Japan, многие были уверены, что между Кокто и мной что-то было.
Во время его посещения Токио мы почти каждый день встречались в «Канэтанака», «Томбо» и «Син-кираку». Кокто, похоже, нравилось, когда я усердно пыталась овладеть французским, который я ежедневно по крупицам осваивала. Вспоминаю, как господин Хоригути, неизменно сидевший рядом с нами, сказал:
— Когда Кихару шепелявит на своем ломаном французском, это его веселит.
Много лет спустя, живя уже в Америке, я узнала, что самолетом из Нью-Йорка можно добраться до Парижа за шесть часов, и решила навестить Кокто. Но тут пришло известие о его смерти.
Я обещала ему, что при следующей нашей встрече буду правильно говорить по-французски, не обращаясь за каждой мелочью к господину Хоригути. Жаль, очень жаль!
Один из приемов на лоне природы и его последствия
Лето было временем лодочных прогулок и приемов на лоне природы в частных владениях состоятельных клиентов.
Когда кто-то из посетителей устраивает прием на открытом воздухе у себя дома, такую встречу называют оясикшоки — «загородная прогулка». В этом случае хозяин устанавливает в своем саду сцену, где можно давать танцевальные представления. На природе устраивали также и чайные церемонии. Особняки носили поэтические названия вроде «Камелие-ва гора» или «Сад великого просветления». В апреле цвели вишни, в июне во всей красе распускались ирисы, азалии, пионы и глицинии, иначе вистарии. Октябрь был порой хризантем, а ноябрь утопал в красках осенней листвы. Сама обстановка окружающей природы, куда они попадали, чудесно развлекала иностранных гостей.
Я думаю, что это случилось в июне 1936-го. Меня пригласили на встречу в «Тэкигай» — «Тростниковый особняк» Коноэ Фумимаро, в будущем премьер-министра. В таких случаях не принято, чтобы клиенты сами приглашали гейш. Эту задачу брали на себя чайные домики. Так, например, заведение «Синки-раку» подготавливало все мероприятие, иными словами, определяло количество гейш, поваров, меню, а также развлекательную часть вроде демонстрации фокусов и танцевальных номеров. На такие приемы гейши обычно не надевали длиннополые кимоно, однако для официальных мероприятий существовал определенный этикет в одежде, и в этом случае следовало приходить в кимоно с белым воротом и гербом.
Тогда в особняк господина Коноэ был приглашен русский певец Шаляпин. На меня он произвел впечатление настоящего русского мужика — крупный, грузный мужчина с красным лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51