Сами обитатели фургонов жили дружно с соседями. Молодые супружеские пары делали покупки для пожилых поселян, а вечерами, когда молодые уходили, старики присматривали за детьми, хоть друг другу были совершенно чужими людьми. В Японии подобное невозможно даже представить.
В Америке живут вместе люди разных национальностей, и поэтому царящая здесь взаимовыручка вполне естественна.
Акико и ее муж говорили между собой исключительно по-английски, она с японским, а он с китайским акцентом. Это была восхитительная пара. Они повсюду меня водили, так что мне захотелось работать в этом штате.
Наконец, у меня завязались связи с Южным методистским университетом (Southern Methodist University, SMU). На одной вечеринке я познакомилась с необыкновенным скульптором итальянского происхождения. Он преподавал в этом университете, и через его посредничество я стала читать там раз в неделю лекции по восточной философии. Профессор Винсент очень походил на актера Юла Бриннера и был к тому же привлекателен.
В те дни, когда я читала лекции, он заезжал за мной на машине. У него был исключительно красивый профиль, которым я неизменно любовалась, сидя рядом в машине. Когда намечалось какое-нибудь торжество, он брал меня с собой. Профессор Винсент преподавал на отделении искусства. Мои лекции проходили в достаточно удаленном от его места преподавания философском корпусе, и все же в обеденный перерыв мы постоянно вместе ходили в кафетерий.
Тогда я еще больше осознала, какая, однако, чудная страна Америка. В Японии все тотчас стали бы о нас судачить, тогда как в Америке, можно с кем-то пойти перекусить или позволить отвезти себя на машине. Никто не посчитает это предосудительным.
В Японии подобное невозможно. Почему, спрашивается?
Благодаря содействию профессора Винсента я теперь преподавала еще раз в неделю в Техасском государственном университете, но из этих доходов я не смогла бы выделять деньги для посылки в Японию.
В Далласе был преуспевающий японский ресторан, в котором я получила место заведующей. Это был довольно крупный ресторан с более чем десятком официанток. Все служащие принадлежали к некой буддийской секте и даже перед посетителями обращались друг к другу посредством своих религиозных титулов. Кроме того, они громко, не стесняясь присутствия гостей, говорили о своих собраниях. Их манера поведения отличалась крайней фамильярностью, и даже по отношению ко мне они вели себя грубо. Все они были падчерицами войны. Этих так называемых падчериц войны в Америку прибыла не одна тысяча.
Женщины, которым сейчас за семьдесят, представляют собой падчериц Второй мировой войны, нынешние пятидесятилетние — падчериц корейской войны, а сорокалетние падчерицы очутились здесь после войны во Вьетнаме. Все они — живая история войн, что вела Америка.
Первые падчерицы войны знали английский язык лишь на слух. Однако те женщины, что решились выйти замуж за американцев и перебрались в Америку, должны были учить английский язык. Некоторые учились говорить правильно, изучая грамматику, но, поскольку большинство осваивали язык на слух, жены техасцев говорили с техасским акцентом, жены выходцев из Италии — с итальянским, а жены испанцев и латиноамериканцев — с испанским говором. Было очень забавно это слышать.
«Last night me go to movie with husband» («Прошлой ночью мне ходить в кино с мужем») или «Теп-commenden, bery goo movie» («Десяповедей, нисяго кино»), — говорила одна. «Нисяго» я еще как-то понимала, но что это был за фильм «Десяповедей», мне было неясно. По звучанию он походил на мексиканский фильм. Я посмотрела афишу и поняла, что речь шла о «Десяти заповедях».
Когда гостям подавали скияки, которые готовились прямо за столом, они громко требовали «лини-тель» (Ekistenschen Кот). Та, к кому обращались, сказала, что «линителъ» находится в такой-то нише. Здесь имелся в виду удлинитель (англ, extension cord), требуемый для приготовления скияки за столом…
Грубое поведение официанток злило меня. Я старалась украшать токонома настенным свитком и икебаной, но они отставляли жаровню для скияки в нишу и с грохотом, буквально через головы посетителей, ставили тарелки на стол. Как женщине, строго воспитанной в «мире цветов и ив», мне было невыносимо видеть, как гостям через голову подается еда.
Никого особенно не воодушевило мое предложение при подаче блюд становиться на колени. Поскольку само чудесное помещение с татами, крепдешиновыми подушечками для сидения, обтянутыми бумагой раздвижными дверями и гравюрами оформлял японский плотник, подобное неуклюжее обслуживание, которое могло бы сойти для какого-нибудь кафетерия, мне было крайне неприятно. Ведь цены здесь были почти в три раза выше, чем в обычном американском ресторане. Владелец нашего ресторана настоял на том, чтобы все официантки правильно завязывали оби на своих кимоно. Когда прислуга держала рот закрытым, то официантки вполне сходили за японок. Все они без исключения вышли замуж за американских солдат, и их семьи, разумеется, состояли из американцев, так что сами тоже хотели по возможности походить на американок. Но как они ни старались, у них были трудности с языком и манерами. Я же раздражала их тем, что наряду с хорошим владением английской речью умела правильно говорить по-японски и знала, как себя вести.
Владельцы ресторана принадлежали ко второму поколению переселившихся сюда японцев.
В романе Стейнбека «Гроздья гнева» во время урожая и при строительстве плотины собираются сотни поденщиков, еда которым в лагерь доставляется на грузовике. Женщины и дети помогают распределять еду. Подобным образом и владельцы ресторана получали много заказов, и начинать работать приходилось уже с ночи. Но благодаря этому они заработали много денег и стали миллионерами.
Из всех японцев второго поколения, что я знала в Америке, они оказались наиболее дельными. У них в Хьюстоне и в трех других техасских городах были филиалы, которыми управлял кто-то из их детей. Они оказались очень дальновидными, ибо открыли в ту пору — задолго до японского бума — первые японские рестораны.
Мне было крайне жаль, что профессор Винсент уехал в Мексику. Он приглашал меня с собой, но тогда бы я не смогла вернуться обратно. Мне представлялось, что если я поеду с ним сейчас в Мексику, то наверняка однажды выйду за него замуж, но я любила Америку, и мне еще хотелось многое сделать… Поэтому приходилось расставаться.
Накануне отъезда студенты и преподаватели устроили в честь его прощальный ужин, и я преподнесла ему платок, где была нанесена японская гравюра — он очень любил японские гравюры (он мог поместить платок в раму и использовать в качестве настенного украшения), — и японский танцевальный веер. Я была тронута, заметив в его серо-зеленых глазах слезы…
Три года спустя он умер в Мексике от опухоли мозга. В моей памяти он так и остался чудесным, умным и к тому же красивым мужчиной.
Но вернемся к моей работе. Управление японским рестораном не было моим главным занятием. Основная моя деятельность была связана с преподаванием в университете. Поскольку у меня не было докторской степени, я могла работать лишь в качестве внештатного преподавателя. Я рассказывала, например, о хайку Тиё из Kara:
Я встаю и ложусь
В беспокойстве —
Слишком велика москитная сетка.
Это хайку, как известно, она сочинила, когда овдовела. Прежде всего я рисую на доске японскую москитную сетку, ибо в Америке такого рода сеток нет. Когда мы были в Индии, то, естественно, пользовались москитными сетками, которые накрывали кровать, отличными от тех, что были в Японии. У нас раньше применялась большая сетка величиной примерно в четыре татами, которая в принципе предназначалась для всей спальни.
Для двоих такая сетка вполне подходила, но когда умер ее муж, женщина лежала под ней одна. Она целую ночь ворочалась и спрашивала себя, почему сетка ей кажется такой большой. Когда я объясняла, каким образом в стихотворении выражена скорбь потерявшей мужа супруги, некоторые студентки даже плакали.
А вот другое известное хайку:
За ночь вьюнок обвился Вокруг бадьи моего колодца… У соседа воды возьму1.
Здесь повествуется о впечатлительности женской натуры. В Америке не знают, что такое колодезная бадья, поэтому я опять рисую на доске.
Я также знакомила слушателей со стихотворениями вака, к примеру, сочиненными поэтессой Оно-но Комати:
Думала все о нем
И нечаянной дремой забылась.
И тогда увидала его.
О, постичь бы, что это сон, —
Разве бы я проснулась?
Так чувствовать могут только женщины.
Еще я преподавала музыку. На другом отделении готовили оперных певцов, дирижеров и постановщиков опер. Там я читала лекцию об опере «Мадам Баттерфляй», Когда девяносто пять лет назад Пуч-чини приступил к написанию японской оперы и расписывал роли, он никогда не слышал японской музыки. Хотя в Италии жило много китайцев, но японцев там почти не было.
Один приятель посоветовал ему обратиться в японское посольство в Риме, и тот из миланского предместья отправился в Рим. Когда он объяснил суть дела послу Ояма Дзёсукэ, тот позвал свою жену и попросил ее сыграть композитору японскую музыку. Хисако, его супруга, принесла сядшсэн и стала играть. Пуччини пришел в восторг и всю ночь записывал музыку на бумагу. На его удачу, жена посла оказалась гейшей.
По этой причине я на свою лекцию о «Мадам. Баттерфляй» приносила сямисэн. Сами разъяснения о том, как зарождалась музыка оперы, я подкрепляла собственной игрой.
В первом действии на сцену выходит мадам Баттерфляй и рассказывает о своей жизни лейтенанту Пинкертону и консулу Шарплессу под мотив «Эти-гоДзиси» («Танец льва провинции Этиго»).
Кроме того, Пуччини в неожиданных местах переработал некоторые пьесы для сямисэна, к примеру, в сцене после свадьбы это «О-Эдо Нихонбаси» («Японский мост в Эдо»), во втором акте это «Сакура» («Вишня») и «Миясан Миясан» («Принц, принц») и в третьем акте это «Каппорэ».
Поскольку я свои разъяснения дополняла игрой пьес на сямисэне, они встречали восторженный прием не только у оперных певцов, но и у будущих постановщиков и дирижеров.
С университетской точки зрения я была очень гибким и многосторонним преподавателем.
Часто в Америку читать лекции приезжали образованные преподавательницы и высокопоставленные женщины-ученые, посылаемые министерством культуры. Чаще всего это были солидные, степенные дамы средних лет в очках с такими толстыми стеклами, как дно молочной бутылки, и в темно-синих костюмах. Я же придерживалась иного вкуса, ибо носила нежно-розовое выходное кимоно, высоко зачесывала волосы и украшала их. Американцы знали толк в красоте. Поэтому меня как японскую преподавательницу охотно принимали все университеты.
В отличие от Японии в Америке высшее образование не имеет самодовлеющего значения, и на первое место выходят личные достижения.
Неважно, изучала ли я в женском университете английскую литературу или получила образование симбаси-гейши — главное, чтобы мои лекции были интересные и поучительные.
Однако моя преподавательская деятельность не ограничивалась высшими учебными заведениями.
В начальной школе я учила оригами, а в средней — изготовлению кукол (мы делали куклы из американских бельевых прищепок и бумаги). Особенно удавалась мне работа с умственно отсталыми детьми. Все удивлялись этому. То, что дети испытывали ко мне такое доверие, поражало даже меня. Во всех учреждениях, где я добровольно трудилась, считали, что еще не было учительницы, которую бы так любили дети, и меня часто спрашивали, в чем мой секрет. И это меня очень радовало.
Тэппанъяки в Джорджии
После отъезда профессора Винсента в Мексику я почувствовала себя очень одинокой.
Куда теперь отправиться дальше? Я решила ехать в Джорджию. В Атланте, крупнейшем городе штата Джорджия, жила одна супружеская чета, мои знакомые и весьма примечательные люди. Он был художником, сам родом из Италии, жена же была американкой. Я познакомилась с ними вскоре после своего приезда в Америку на японской ярмарке в Виннипеге, где я выступала с японским танцем и играла на сямисэне. Эти выступления организовал торговый дом Hudson Bay, чтобы в какой-то мере представить канадцам, которые в то время не проявляли еще никакого интереса к Японии, японскую культуру. Куратором выступило японское генеральное консульство. Я встречалась с супругами один раз, но мы обменялись фотографиями, и они писали мне из Атланты. Они от всего сердца приглашали меня к себе, если представится такая возможность. Эти слова на долгие годы запали мне в душу.
Даже в этом отношении Америка разнится от Японии.
В Японии бытует выражение «О-тядзукэ из старого города» (простите великодушно, дорогие кио-тосцы), которое относится к приглашениям, делаемым исключительно ради красного словца.
Всякому ради приличия говорят: «Будете в Киото, обязательно к нам заходите». Если же приглашенный действительно к ним приходит, то хозяева сетуют на незваного гостя.
Когда посетитель собирается уходить, ему говорят: «Как, вы уже нас покидаете? Отведайте еще о-тя-дзукэ». В переносном смысле это означает, что ему следует еще поесть с хозяевами, но если гость вообразит, что ему следует остаться, он глубоко заблуждается.
«Какая наглость! Он действительно остался поесть», — будут злословить за его спиной. Для всей Японии характерна подобная дурная привычка.
В Америке приглашают исключительно тогда, когда хозяева действительно хотят пригласить того или иного человека. Чтобы ради проявления приличия приглашать кого-то к себе, этого там нет.
Во всяком случае, для этой супружеской пары я всегда была долгожданной гостьей. Он как художник был достаточно известен (рисовал исключительно птиц), сами же жили в чудесной долине. В последнее время там выросло много домов, и местность стала напоминать собой городской пейзаж. Но десять лет назад окрестности Атланты еще сохраняли сельский вид.
Дом супругов представлял собой строение серого цвета, где справа от прихожей находилась зарешеченная терраса, по которой летали птицы со всего света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51