— Однако войне конец, не так ли? — повторила жена.
— Да, потому что мы проиграли.
Когда староста стал плакать, разрыдались и «амбарный дедушка», и юноша — одним словом, все мужчины.
У меня нечаянно вырвалось:
— Ну и слава богу.
Мать ущипнула меня за колено, ибо всякий, кто говорил такое, считался предателем.
Все рыдали. Плечи мамы вздрагивали. Я не плакала и думала лишь о том, что теперь никому не нужно умирать…
Возвращение в столицу, подобное сошествию в ад
Это случилось весенним днем 1946 года. Я только что вернулась с приготовлений к свадьбе с большим количеством о-моти. Обычно их заворачивали в газету, но на этот раз их обернули двумя страницами старого журнала.
Когда я случайно разглаживала бумагу, мне в глаза бросилось имя «Кихару». Удивленная, я расправила лист. Там сообщалось о разговоре между иностранными журналистами, которые прибыли в Японию вместе с оккупационными войсками. Оказалось, что так подробно рассказывала обо мне корреспондентка Гвен из Детройта, с которой я до войны дружила.
«Японки очень откровенны. Они не выставляют напоказ свой ум и по сравнению с американками более сердечны. Что стало с моей подругой Кихару? Надеюсь, что она жива, и мне очень хотелось бы ее увидеть. Она, кажется, вышла замуж за дипломата, и у нее есть ребенок, но, возможно, она погибла при воздушном налете. Мысль о Кихару не дает мне покоя. Я с такой радостью заключила бы ее в свои объятия». Это могла быть только моя Гвен.
Здесь приводились мнения и других участников встречи журналистов. Но в каком журнале появилась сама статья, из этих двух страниц видно не было. Вторую страницу занимало уведомление какого-то банка. Под некоторыми сообщениями стояли лишь инициалы участников встречи.
Однако я была рада узнать, что Гвен находится в Токио и не только помнит обо мне, но даже проявляет беспокойство. Мне непременно захотелось поехать в Токио и увидеться с ней. Я также хотела обязательно выведать, жив ли еще мой муж, а то, несмотря на окончание войны, у меня не было никаких известий от его семьи в Осаке. Разумеется, у меня не было никаких известий и от властей. Поскольку мой официальный адрес значился в Осаке, я не могла здесь ничего узнать.
Первым делом я написала письмо госпоже Иида. Я собираюсь ехать в Токио, обращусь там в министерство иностранных дел и поинтересуюсь, где находится мой муж и жив ли он вообще. Продолжая так жить, не думая о завтрашнем дне, зарабатывая пропитание своей семье участием в свадьбах, я не могла рассчитывать на многое. Рано или поздно все кончится. Мне необходимо что-то придумать, иначе будет поздно… Поскольку с возвращением мужа царит полная неопределенность, нам придется вчетвером голодать, если я не буду больше работать.
Всеобщую нужду еще более обострила денежная реформа. Чтобы обуздать инфляцию, были заморожены счета со старыми йенами, и никто не мог снять более пятисот йен в месяц.
«Конечно, мы поможем тебе что-то разузнать о местонахождении твоего мужа. Токио сгорел дотла. Мы живем в доме, который едва ли лучше барака, но у нас есть комната, где ты могла бы переночевать. В любом случае приезжай как можно быстрее», — писала госпожа Иида в трогательном письме.
Вся Япония лежала в руинах, и каждому здесь пришлось хлебнуть лиха. Собственно говоря, никто не мог себе позволить заботиться еще о других, но Иида Миюки была, как всегда, добра… И втайне я решила ехать в Токио.
Конечно, было непросто идти на вокзал, покупать билет и затем, взяв его, сесть в поезд. Прежде всего я из полотенца смастерила торбу и наполнила ее белым рисом, ведь не подобало являться к кому-то, чтобы заночевать, без съестных припасов, как бы вас радушно ни принимали.
Я обвязала торбу вокруг бедер, расположив под ножками малыша, которого усадила на спину. Утром на рассвете воловья повозка довезла меня до вокзала Мисима. Когда мы наконец прибыли туда, перед вокзалом столпилась большая очередь. Она была такая длинная, что невольно подумалось: а удастся ли вообще купить в этот день билет.
Время от времени появлялись несколько человек, для которых очереди, похоже, не существовало. Они, как ни в чем не бывало, протискивались сквозь проход на перрон.
«Это несправедливо», — жаловались все, но ничего нельзя было поделать, ведь они принадлежали к «победителям». Хотя нас одолели американцы, это были вовсе не они. И позже мне доводилось встречать много таких людей, которые разыгрывали из себя победителей и грубо теснили других, прокладывая себе дорогу. Меня это очень удивляло, но все молчали. Если бы не ребенок у меня на спине, я бы подбежала к ним и пристыдила: «Что же вы делаете, мы стоим здесь уже полдня», — но если бы я оставила очередь, еще неизвестно, получила ли бы я вообще билет. Так что приходилось сдерживаться. Однако в очереди было много мужчин, которые ничего не предпринимали. «Они победители, так что тут ничего не поделаешь», — только ворчали они. И каждый раз повторялось то же самое.
Из-за долгого стояния малыш начал ныть, а я так проголодалась, что стала кружиться голова.
Хотя у меня было с собой два рисовых колобка, я не могла съесть их сразу, ибо не знала, сколь долго придется еще ждать. Рисовые колобки, которые мы все же понемногу уплетали, сидя на бетонном полу вокзала, были на удивление безвкусными.
Между тем перевалило за вторую половину дня, и, когда я наконец держала в руках билеты, на перрон с шумом устремилась толпа тяжело груженных рыночных торговцев. Я было попыталась сесть в поезд, но не сумела.
Я не могла даже пробиться к проходу на перрон. В поезде не было окон, они были заколочены. Торговцы сорвали доски и забрались вовнутрь через отверстия. Люди сидели и на крыше.
Даже если бы я проявила решимость, с ребенком на спине ничего не смогла бы сделать. Отчаянные торговки с огромными корзинами на плечах крепко держались за поручни, свешиваясь наружу. Но моим грузом был живой ребенок, и поэтому я ни за что не хотела рисковать. Когда я в отчаянии смотрела на прибывающие и отходящие поезда, ко мне обратился одетый в форму железнодорожный служащий:
— С ребенком на спине не стоит и пытаться. Вы оба погибнете, вас просто раздавят… Даже и не думайте, это слишком опасная затея.
— Мне непременно нужно в Токио, чтобы разузнать о своем муже, — сказала я, чуть не плача.
— Первый утренний поезд всегда не так набит. Садитесь завтра на поезд, что идет в 6.28 утр а. Вам придется стоять, но это все же лучше, чем этот адский поезд. Сейчас неблагоприятное время, поскольку едет много торговцев.
Он взял мой билет и поставил печать. Затем рассказал мне случай, когда одного человека раздавили бидоны с маслом рыночных торговцев.
— С ребенком на спине безопасней стоять в тамбуре, нежели в середине вагона. Можно развернуться. Конечно, когда дождь, там не очень приятно, — дружески посоветовал он.
Итак, я молилась, чтобы завтра поутру не было дождя. Вблизи вокзала, похоже, не найти было ночлега. Хотя было две рёкан, но я не знала, сколько стоит ночлег в гостинице вблизи вокзала. В прежние времена без риса нигде нельзя было переночевать. Рис, который был у меня, предназначался госпоже Иида. Но если я ничего не придумаю до темноты, мне придется возвращаться. Я опустила малыша, и мы, грустные, побрели домой. Было уже три часа пополудни. По пути мы съели остатки рисовых колобков и в одном хозяйственном магазине попросили воды.
В Мисима была очень чистая вода, такая чистая, что далее в сточных канавах можно было видеть дно. Но я была не на прогулке, чтобы любоваться окрестностями. Я никак не могла приспособиться к шагу ребенка, поэтому вновь взвалила его себе на спину. Постепенно дорога пошла в гору.
Лямки, державшие малыша, резали мне плечи. Поскольку я была изрядно измотана, мне все тяжелее становилось нести его и так хотелось сбросить этот груз.
Постепенно небо стало краснеть… Солнце зашло, и появилась луна. Словно на картине, красовались цветы репса и красного клевера. Несмотря на свою усталость, я ощущала неописуемо чудесный весенний аромат.
«Утром я еду в Токио», — думала я, поправляя на спине крепко спящего малыша, который становился все тяжелее. Я посмотрела на прозрачную луну и крикнула своему мужу, который, возможно, тоже где-то глядел на ту же луну: «Прошу тебя, возвращайся скорее».
Когда я наконец добралась домой, то без сил рухнула на землю. Я спрашивала себя, смогу ли завтра утром встать, но идти спать было еще нельзя, поскольку нужно было сделать приготовления к завтрашнему дню. К счастью, мы могли поехать на конной повозке, так как рано утром «амбарный дедушка» отправлялся по делам в Нумадзу. Тогда курево давали по талонам (в день четыре сигареты на человека). Поскольку эта норма касалась и женщин, а никто из нас не курил, то я всегда отдавала наши три нормы «амбарному дедушке». Теперь это пригодилось.
Я проспала всю дорогу до самого прибытия на вокзал в Мисима. Так приятно спать, когда тебя качает.
Накануне служащий железной дороги назвал мне время отправления поезда 6.28, но в то время поезда часто опаздывали на тридцать или сорок минут.
К счастью, этот поезд тоже пришел с опозданием, иначе мы бы на него не успели.
Хоть и не было такого столпотворения, как в прошлый раз, но почти никто не пользовался, как это положено, вагонными дверями. Кроме того, было также почти невозможно подняться наверх, так как люди свешивались наружу. Забирались и спускались через окна.
Сегодня такое невозможно себе представить. На крыше сидели люди, которые не могли протиснуться в набитые битком вагоны.
Не было времени думать о том, что с ними будет, когда поезд поедет через туннель. Одна и без груза я бы пролезла через окно, но со своим толстячком на спине сделать это было невозможно.
Однако если мне не удастся сесть в этот поезд, то было совершенно ясно, что я вообще не смогу уехать. Ведь на следующий поезд толкучка будет еще ужаснее. Мне во что бы то ни стало нужно уехать сейчас. Уже не было сил еще раз выстаивать очередь за билетом. Я решительно стала пробиваться к тамбуру.
— Поосторожней, а то еще свалишься вместе с малышом. — Дюжий мужчина лет пятидесяти крепко держал меня за лямки. Поезд постепенно набирал ход. Несколько раз я действительно чуть было не сорвалась, но мужчина не выпускал меня. Постепенно мне удалось взобраться по ступеням и устроиться так, чтобы я могла уже самостоятельно стоять.
Внутри вагона невозможно было пошевельнуться. Малышу у меня на спине хотелось писать. Разумеется, в каждом вагоне был туалет, но так как людей там набилось как сельдей в бочке, туда нельзя было добраться. Кроме того, мной владела одна мысль: как бы не упасть с тамбура. Поэтому мне даже в голову не пришло, что нужно отнести его в туалет.
Рыночные торговцы везли с собой огромные корзины и торбы. Их предводители время от времени подавали команды. Среди них было также много женщин, очень внушительных, выглядевших даже покрепче мужчин.
Хорошо, что я послушалась давешнего совета дежурного по вокзалу и осталась в тамбуре. Нам также повезло, что не было дождя и не дул промозглый ветер.
Мы, изрядно измотанные дорогой, добрались до вокзала Симбаси. Любезный мужчина осведомился, куда я направляюсь.
— В восточный район Накано, — ответила я.
— А мне нужно в район Синдзюку, так что мы могли бы поехать вместе.
Когда мы сошли с перрона вокзала Симбаси, нам открылось одно пепелище. Я растерялась, но тут заметила многочисленные наскоро сколоченные прилавки, теснящиеся рядом с вокзалом. Они были примерно полутора метров шириной и покрыты тростником, а те, что получше, имели стены из стружечных плит. Некоторые даже обзавелись пологом.
На прилавках продавали мучные колобки, сардины, лапшу, тушеный сладкий картофель, жареные потроха, сакэ, водку, пиво и сладкий бобовый суп. Сардины стоили шесть йен, а сладкий суп за десять йен отдавал горечью и имел привкус сахарина.
220
Тогда многие отведавшие сакэ или водки с метиловым спиртом слепли.
Перед прилавками было многолюдно, особо толпились вокруг лавок с припасами. Там же располагались прилавки, торгующие рабочими рукавицами, шерстяными одеялами, обувью и всякой иной утварью.
Люди заглатывали свои мучные клецки и лапшу почти со зверским выражением голода на лице. Эти голодные лица врезались мне в память, ведь в деревне подобных лиц не было. Конечно, и нам приходилось довольствоваться болотными улитками и ботвой батата, но таких изголодавшихся лиц там не было.
Мужчина сел со мной на скамейку, расположенную в наиболее удобном месте. Сзади располагался туалет в виде ямы с положенным сверху бревном. Когда я вернулась с этого шаткого сооружения, наш спутник принес рисовый суп, который дымился на столе. Миска стоила десять йен. Как было вкусно! Малыш оживился. Ведь в деревне было очень спокойно, он видел там одни и те же лица. Теперь же он с любопытством озирался вокруг.
Любезный мужчина рассказал, что он эвакуировался с семьей в Адзиро и его жена с двумя детьми все еще находилась там. Он один приехал в Токио, чтобы найди какую-нибудь работу на стройке.
Я рассказала, что моего мужа перевели работать в Бирму, и я не знаю, жив ли он еще, и поэтому хочу узнать у властей его местонахождение.
Мужчина еще два раза заказывал суп, и, когда платила я, он постоянно извинялся. Его явно смущало то, что приходится принимать угощение от человека моложе его.
В Синдзюку мы распрощались. Обменяться адресами не представлялось возможным, и я запомнила только, что его звали господин Исидзука.
Затем мы пешком отправились по направлению к Хигаси-Накано. Малыш даже пустился бегом по дороге. Он больше не хотел сидеть на спине и все время убегал от меня. Ничего не оставалось, как взять его за руку. Казалось, будто мы просто прогуливаемся.
На пепелище тут и там стояли бараки, если эти наскоро сколоченные лачуги можно было так назвать. Рядом цвели чудесные белые цветы, что делало открывающуюся взору картину еще печальней. Вблизи одной хижины с почерневшей металлической крышей и дверью из соломенной циновки лилась вода из крана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51