Во всяком случае, для чайных домиков, ресторанов с гейшами и всех уцелевших заведений это было настоящим подарком. Все соскучились по работе, однако понадобилось время, чтобы появились постоянные помещения и настоящая одежда. Когда я в 1956 году перебиралась в Америку, восстановительные работы шли полным ходом.
Там я узнала, что канал Цукудзи был засыпан и на его месте построили скоростную трассу. До войны мы всегда на лодке добирались до Кототои, и у меня до сих пор звучат в ушах звуки, что извлекал маэстро Фукуда Рандо, играя на сякухати лунной ночью у крепости Синагава. В Нью-Йорке я все беспокоилась, как выглядит местность сейчас, когда засыпали канал. Вернувшись туда спустя двадцать девять лет, я увидела, что мои опасения оправдались — вид передо мной открылся совершенно унылый.
Когда я уезжала в Америку, в большом ходу было радио, и мама с бабушкой, забыв все на свете, слушали радиовикторины наподобие «Двадцати врат» или «Кладезя знаний». На площади перед вокзалом Симбаси можно было смотреть телевизионные передачи, и все ходили туда. Но для меня площадь располагалась не совсем удачно, да и времени не было. Так и не пришлось мне там побывать. В ту пору телевидение, конечно, было черно-белым.
В мае 1957 года я впервые сама выступила по телевидению в городе Атланта, штат Джорджия, и была поражена, сколь чудесно выглядело на экране светло-голубое кимоно. Я радовалась, когда немного погодя японские цветные телевизоры уже ни в чем не уступали американским аналогам.
Сразу после 1945 года оставалось еще много традиционных развлечений. Мне часто приходилось водить американских гостей в кабуки. Если пьеса была мне хорошо знакома, трудностей не возникало, но пьесу вроде «Истории восьми собак из дома Сатоми в Нансо», которая вновь пошла на сцене после тридцатисемилетнего перерыва, я не знала, поскольку мне самой было тридцать три года. В таких случаях я заранее просила Итикава Дандзюро подробно изложить мне каждое действие пьесы. Так я утвердилась в роли переводчицы кабуки. Фарс «Уцубо-дзару» и пьеса «Книга пожертвований» доводили американцев до слез.
В то время пьесы, которые считались реакционными и воинственными, как и те, где встречалось харакири или кровная месть, запрещались ставкой верховного командования. По этой причине театр кабуки не имел свободы действий, и нам часто приходилось бывать в ставке. Эксперт по кабуки в самой ставке, сам любивший этот вид искусства, очень помогал в наших хлопотах.
Кихару — ходатай за других
Когда Н. и я жили в Адзабу, у нас работала Киё-хара-сан. Сама она была родом из рыбацкой деревни близ Симода и отличалась порядочностью и немногословностью. С ее появлением я могла спокойно отдаться своей работе.
Это случилось жарким августовским днем.
— Моя двоюродная сестра и ее муж приезжают завтра в Токио и хотят непременно повидать меня, — сообщила накануне Киёхара-сан и все утро с нетерпением ждала свою сестру из деревни.
Ближе к полудню появилась молодая супружеская пара, тащившая с собой два больших ларя. В одном были свежие морские моллюски, а в другом овощи. Они были очень тяжелы. Хотя стояла жара, молодая женщина несла на спине малыша. Со всех пот катил градом.
— Снимите ребенка и примите душ. Бабушка, принеси-ка попить чего-нибудь холодного. — Я взяла у матери ребенка. Несмотря на полуденный зной — на дворе был август месяц, — малыша укутали в пелерину, откуда выглядывали одни чудные круглые глазки. Кожа ребенка была белой, как бумага. — Такая жара. Выпейте чего-нибудь холодного.
Малышку звали Митико, и ей было семь месяцев. Когда я взяла ребенка и хотела снять пелерину, молодая мама тотчас рванула ее к себе и начала было натягивать ее обратно. Я удивилась. Супруги печально переглянулись. Что-то здесь было не так.
— Ведь они приехали в Токио, чтобы положить малышку в больницу. Это уже третья попытка, — объяснила мне Киёхара-ссгн.
На мой вопрос, что с ребенком, мать молча дернула вниз накидку. У малышки не было губ. Под носом совершенно не было плоти, там зияла одна дыра. У меня непроизвольно вырвался крик.
Несмотря на столь чудные глазки, вид ее невольно вызывал слезы. У ребенка была тяжелейшая форма заячьей губы. При безобидной ее форме расщепленной бывает лишь верхняя губа, но здесь расщепленной оказалась и верхняя челюсть, и малышка была не в состоянии сосать молоко.
По деревне ползли злые слухи. Так что молодая женщина прятала ребенка в доме и даже не выходила с ним на улицу. Малышка уже семь месяцев со дня своего рождения не была на свежем воздухе, поэтому у нее была такая белая кожа.
От охватившей меня жалости я не знала, что сказать, и некоторое время молчала. Поначалу они посетили врача у себя в деревне, который направил их к доктору в Нумадзу. Но он тоже оказался бессилен и посоветовал обратиться в токийскую больницу. В ту пору, чтобы добраться из рыбацкой деревни, где жили молодые супруги, в Токио, нужно было проделать чуть ли не кругосветное путешествие. От своего дома до парома приходилось добираться на лошадях или автобусе. Оттуда паромом они доезжали до Нумадзу, а там садились на поезд, следовавший в Токио. В 1950 году это было целое мучение — путешествовать с ребенком паромом или на поезде.
Одна мысль о том, как молодые супруги, совершенно не знающие Токио, с огромным трудом и вконец измучившись, добрались до больницы, заставляла меня тяжко вздыхать.
В больнице их отослали в другую, более крупную больницу, и им на следующий день пришлось проходить все по второму кругу. Поскольку молодой отец был рыбаком, он не мог долго отсутствовать, самое большее два или три дня. В больнице приходилось ждать своей очереди, и они не знали, каким поездом удастся вернуться. Наконец они нашли себе ночлег близ больницы, там переночевали, а следующим утром отправились в обратный путь.
Теперь это был их третий приезд в Токио, а накануне они побывали в большой больнице. К счастью, им удалось поговорить со специалистом, но для проведения операции не было мест, и им приходится возвращаться несолоно хлебавши к себе в деревню и там ждать своей очереди.
— Сейчас мы не можем сказать, когда это будет, но как только освободится место, мы вам сообщим, — было заявлено им. Разочарованные таким поворотом событий, они переночевали в гостинице, а затем направились к нам.
После полудня они хотели поездом ехать обратно в Нумадзу, оттуда паромом, а потом на лошадях следующим утром добраться в деревню, где мужа ждала работа. Эти поездки в Токио занимали много времени и средств.
Я лихорадочно соображала, что можно для них сделать. Супруги были просто в отчаянии, а Киё-хара-сан принялась плакать.
Стоп! Словно по божьему промыслу в моей памяти вспыло имя «д-р Кавасима».
— Погодите, мне кое-что пришло в голову. — Я вскочила и бросилась на улицу. Если пройти немного от нашего дома, то с левой стороны непременно упретесь в больницу Айику. Туда я и спешила, где поведала доктору Кавасима печальную историю маленькой девочки. Доктор изъявил желание тотчас осмотреть ребенка. Я чуть ли не бегом пустилась в обратный путь и вернулась со всем семейством девочки.
Нам страшно повезло.
Благодаря стараниям доктора Кавасима, к радости молодых родителей, малышку Митико сразу же положили в больницу.
В ту пору нужно было самим приносить в больницу футон, простыни, одеяла и прочие принадлежности, так что я все доставила из дома. Молодой отец сразу же тронулся в обратный путь, где его ждала работа. Мать же оставалась у нас три дня, навещая в назначенные часы свою дочку. Затем и она отправилась домой, а я ее заменила.
Ежедневно я навещала маленькую Митико. Через несколько дней состоялась операция. Поскольку мы жили неподалеку, а Киёхара-ссш и мои девочки проявляли большое участие в судьбе ребенка, ее каждый день, сменяя друг друга, навещали в больнице Токуэ, Омо, Пэко, а также мой сын. Все наше семейство заботилось о малышке Митико.
С легким сердцем оставили мне на попечение свою дочурку ее родители, чье пребывание в больнице длилось четыре недели. Об операции напоминал лишь шрам, красной линией протянувшийся под носом, в остальном же все было проделано блестяще.
Ко дню выписки подоспели сами родители. Теперь отпала всякая нужда в пелерине, которой прежде окутывали голову ребенка. У милой Митико даже порозовели щечки, и вот она, восседая на спине матери, обласканная всеми, отправилась домой. Больше всего меня радовало то, что Токуэ, Омо, Пэко и мой сын на свои карманные деньги накупили Митико игрушек и нагрудничков.
Я незамедлительно отправилась к доктору Кава-сима и сердечно поблагодарила его за то, что тот не только уберег ребенка от незавидной участи, но тем самым осчастливил многих других.
В дальнейшем мы каждый месяц получали большой деревянный ларь, груженный всякий раз свежей рыбой и огромными морскими улитками, что посылал нам благодарный молодой папаша. Нас всех это неизменно радовало, и полученными дарами мы щедро делились с соседями.
Сейчас Митико должно быть уже за тридцать. Скорее всего она замужем и у нее уже свои дети. Я слышала, что теперь можно легко на пароме из Ну-мадзу добраться до М., и поэтому думаю при своем следующем посещении Японии навестить Митико, ее родителей и Киёхара-сан.
Вскоре после открытия салона в Адзубу я навестила в один из свободных дней свою старую подругу Коэйрё. Она, как уже говорилось, вышла замуж за Янагия Кингоро и жила в Кагурадзака, куда я часто к ней наведывалась.
Я всегда долго гостила у них, поскольку там было так весело. Но в этот раз я застала двух незнакомых малышей, которые носились вокруг нее. Старшему было около пяти, а младшему три года. Поэтому там царила совершенно иная обстановка, ведь дети шумели, носились по классу и опрокидывали чаи, налитый гостям.
К семейству Кингоро принадлежали старший сын Кэй (позднее основавший вместе с Микки Кер-тизом и Хирао Масааки роккабилли-бенд), который учился в последнем классе средней школы, и уже взрослая дочь Мисако. Младшую дочь звали Сатоко, и она была на восемь лет старше моего сына. Поэтому я удивилась, что же это за малыши.
Коэйрё сразу же призналась мне, что находится в затруднительном положении. Дело касается знакомой ей молодой вдовы, чей муж из-за полученного на войне пулевого ранения долго был прикован к постели, а три месяца назад скончался. Ее сыновьям было пять и три года, она не может прокормить свою семью, но не в состоянии подыскать себе место, где бы можно было жить с детьми и работать. Она побывала в службе призрения и попечения о несовершеннолетних, но ей отказали, поскольку подобные учреждения предназначались лишь для сирот. Деньги кончались, и положение становилось совершенно отчаянным.
У самой Фудзико не было ни родителей, ни родственников, а со стороны мужа осталась лишь одна старая мать, которая едва сводила концы с концами. Доведенная до отчаяния, она купила лапши, чтобы напоследок досыта накормить своих деток, после Чего решила утопиться вместе с ними в водах Суми-да. Как раз в этот момент рядом оказалась Коэйрё.
— Вы еще так молоды и умереть еще успеете. Лучше повременить, авось мы вместе что-то да придумаем, — сказала она и забрала к себе молодую женщину.
И вот теперь оба малыша шумели возле нее. Особенно громко и часто без всякого повода плакал самый маленький.
Все свои пьесы Кингоро писал сам и представлял их каждый месяц молодым коллегам по ракуго. Подобная нервозная обстановка в доме особенно его раздражала.
— Плачущие, бегающие вокруг дети ему крайне надоедают, — говорила с несчастным видом Коэй-рё. — Но если я сейчас ее выгоню, она потеряет всякую надежду и наложит на себя руки.
Фудзико, с красивым, бледным лицом, которой было всего лишь двадцать шесть лет, помогала ей на кухне.
— Поговори с ней. Хотя я ее приютила, так дальше продолжаться не может.
Я обратилась к Фудзико:
— Если ты хочешь умереть, это твое дело, но решать за детей ты не имеешь права. Ведь неизвестно, что предначертано молодым в дальнейшем. Что сказал бы твой муж, если бы ты их лишила жизни?
— Да, когда я хотела броситься в реку, старшенький сказал: «Мама, мне не хочется умирать» — и стал вырываться. Младшего я усадила на спину, и он крепко спал, наевшись лапши. Так что он не в состоянии был говорить, но… — Фудзико плакала не переставая. — Но с двумя детьми я не могу найти р боту. Везде мне отказывают. У меня просто нет вы-хода… Мы все трое умрем с голода. Поэтому будет лучше, если мы последуем за моим мужем… — внов» залилась слезами Фудзико.
— Хоть я их и приютила, но мужа это крайне раздражает, да и моим детям все это не очень нравится. Однако куда ей податься? — Коэйрё совершенно не знала, что делать.
— Пусть тогда все трое перебираются к нам, — решила я. Нас и так было много, так что двумя детьми больше или меньше — не имело никакого значения. Если она отыщет работу и сможет там жить, мы сумеем позаботиться о детях, а сама мать оставит всякую мысль о самоубийстве. Таким образом, в тот же день Фудзико перебралась к нам со своими обоими детьми.
Поскольку, к счастью, она оказалась приятной и милой женщиной, то нашла работу и кров в чайном заведении «Токива», владельца которого я знала. Я дала ей полный комплект одежды, куда входили летнее и зимнее кимоно с соответствующими оби. Она была молода и красива, так что и сами работодатели остались не внакладе.
Теперь что касается детей.
У меня был салон красоты, куда приходили клиенты. Поэтому было бы утомительно слышать ежедневно их гомон. У подножия холма, где располагался мой дом, находились детские ясли. Туда я их и определила с девяти утра до пяти часов вечера. Питались и мылись они у нас, спали же в моей комнате на втором этаже.
Но самый маленький постоянно плакал. Его звали Минору, но из-за непрекращающегося рева все его звали Рева-Мино. Он никогда не говорил спокойным голосом, всегда слышались плаксивые нотки.
С Такаси, тем, что постарше, мы не знали никаких трудностей, но вот Рева-Мино каждую ночь оправлялся в постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51