Позже, уже будучи взрослой, я часто намекала своим посетителям на то, что девушке из хорошей семьи значительно полезней было бы три месяца проработать гейшей в Симбаси, нежели посещать так называемую школу невест.
Тогда в качестве приложения к журналу «Друг хозяйки» появилась «Новая книга для невесты» Ки-кути Кан. Кикути там писал:
«Недавно в Симбаси заговорили о молодой гейше по имени Кихару. На приемах она не поет и не танцует, однако, несмотря на свою молодость, она располагает такими обширными познаниями, что с ней можно говорить обо всем. Мне хотелось бы пожелать, чтобы все современные женщины стремились походить на эту девушку».
Я была любимицей многих литераторов. Тогда этих людей не именовали писателями, а называли беллетристами или просто литераторами.
Самым представительным из всех литераторов был Осараги Дзиро. В спортивной куртке из домотканого сукна он выглядел настоящим щеголем. С какой охотой я отправилась бы с ним прогуляться по Гиндзе и показать себя!
Иногда он появлялся вместе с художником Ивата Сэнтаро (1901 —1974), у которого были прекрасные, трогательные глаза с огромными ресницами и устоять перед которым не могла ни одна женщина. Моя подруга Котоё была настолько влюблена в него, что с раннего утра сторожила у ворот его дома. Ей было достаточно мельком увидеть его, чтобы весь день быть счастливой. Вот такой наивной она была.
На мой взгляд, каждый из них был по-своему привлекателен. Они приводили с собой также Си-мура Тацуми, который тогда был еще довольно юн и поэтому немного робок, но тем не менее очарователен.
Кикути Кан был весьма разборчив, и я нигде не видела его, кроме как в Ёнэдая, что в Кобикитё. Поэтому неудивительно, что тамошняя оками-сан всегда превозносила его милый характер. Миёси и я были его любимицами среди гейш. Ходили слухи, что Миёси была его любовницей, но я до сих пор этому не верю.
Кикути нравилось, чтобы его обслуживала и вела с ним беседу девушка, которая ему приглянулась. Сплетничали о его якобы любовных связях с официантками, но у нас в Симбаси он относился к числу посетителей, которые развлекались у нас вполне невинно.
Он был коренаст, с красивым лицом и львиной шевелюрой, а из-за толстых стекол очков на вас смотрели добродушные глаза. Вопреки своей внушительной внешности говорил он тихим, запинающимся голосом.
Помимо всего прочего, он относился к тем мужчинам, которых сегодня называют заядлыми курильщиками, поскольку едва догорала одна сигарета, как он тут же брал следующую. К тому же он везде ронял пепел. Я не могла на это смотреть, так мне было жалко его шикарной двойки-осилш (т.е. когда кимоно и хаори сделаны из одного материала), которую он постоянно пачкал пеплом.
Наконец я не выдержала и сказала:
— Сэнсэй, привяжу-ка я вам на шею какую-нибудь плошку.
Позже он жаловался по этому поводу своим характерным голосом госдодам Кумэ и Ёсикава: «Ки-хару невыносима. Она хотела повязать мне на шею плошку… Это какая-то злюка».
На что господин Кумэ ответил: «Это настоящий чертенок, который заслуживает хорошего шлепка по заднице», — но я-то хорошо знала, что Кикути вовсе не был зол на меня.
Мы делили посетителей на две категории. Одни приходили ради дамского общества, другие ради любовных утех.
Первые просто находили удовольствие в том, чтобы рядом с ними были девушки, но никогда не привязывались к какой-то одной юбке. Они были самые безопасные. Других вовсе не интересовали беседы с девушками. Эти посетители хотели сразу переходить к делу. Позже в подобную категорию попали многие так называемые писатели.
Мы, естественно, предпочитали гостей, которые с охотой и дружески беседовали с нами.
Кикути для юных гейш, у которых еще не было поклонников, представлялся добрым посетителем. Он всегда интересовался, не голодны ли девушки, не нуждаются ли в деньгах на карманные расходы.
Однажды господин Кикути пришел вместе с крупным, серьезного вида мужчиной.
— Это господин Исикава. В этом году он получил премию имени Акутагавы. Это награда, которую дают в Японии за написание лучшей повести, — представил он его нам.
Это был Исикава Тацудзо, который первым получил премию Акутагавы за свой роман «Народ». Даже когда мы наливали ему сакэ или же заговаривали с ним, он оставался немногословным и неприветливым.
Был в то время еще один господин, который носил сине-белую в крапинку двойку в сочетании с ха-кама, японскими штанами.
«Ах, как это изысканно», — шушукались молодые гейши. Он действительно олицетворял собой тип безукоризненно выглядевшего мужчины. Это был Нива Фумио, знаменитый романист. В то время он жил с одной владелицей бара. Много еще всякого можно было услышать о нем. Одно время оказалось на слуху и мое имя. В «Белой книге литературной среды» Тогаэри Хадзимэ можно было прочесть, что Нива Фумио и Кихару из Симбаси состояли в любовных отношениях. Это очень льстило мне, и я с большим удовольствием вспоминаю об этом.
Совсем иным привлекал писатель Уно Кодзи. Он любил рассказывать о своих морских поездках в Юго-Восточную Азию. Он приглянулся мне сразу своим умением так живо описывать каждую букашку, словно у нее был свой внутренний мир, вплоть до выражения ее лица.
Романист Сатоми Тон часто приглашал хозяйку заведения «Ёнедая» отведать суси. Хотя он тогда уже был далеко не молод, тем не менее носил стального цвета кимоно с коричневым оби из шелка хака-та, синие таби на ногах и яловые сандалии. Когда он вынимал из замшевого кисета свою курительную трубку, во всех движениях сквозили светские манеры.
Так же чудесно выглядел в своем кимоно и поэт Хоригути Дайгаку, являя собой сплошную учтивость. Он и поэт Сайдзё Ясо всегда брали меня с собой в Ёсивара.
Посещение Ёсивара нельзя равнять с посещением увеселительного заведения, как многие думают. Празднества в тамошних чайных домиках всегда приносили мне огромное удовольствие.
Мы предпочитали «Каноя», чья владелица была милой и заботливой хозяйкой. Кроме того, там еще работала гейша Эйко, которая всегда радушно меня принимала, хотя я была из Симбаси, что вызывало, конечно, определенное соперничество.
Ёсивара-гейши должны были иметь музыкальное образование, поскольку для других задач здесь было множество имеющих к этому природный талант девушек…
Лишь те из гостей, что посещали здешние чайные, действительно интересовались искусством и наслаждались царящей там атмосферой. Эту своеобразную атмосферу в старом Ёсивара следует хоть немного описать.
Как только вы проходите через огромные черные лакированные ворота и оказываетесь в Ёсивара, перед вами открываются выстроившиеся в ряд чайные домики. Посередине улицы тянутся вперемежку ивы и вишни, между ними высятся огромные каменные фонари, как в святилище Касуга.
Я полагаю, что наименование Карюкай, «мир цветов и ив», ведет свое происхождение оттуда. Позже сложили песню, где поется о матушке «цветочного квартала», но я думаю, что это более современное название. Мы довольно часто прибегали к понятию «квартал цветов и ив», но никогда не говорили только о «цветочном квартале». Но, как видим, смысл слов со временем меняется.
Приезжая в Ёсивара, мы устремлялись на первый этаж «Каноя». Убранство там было не столь изысканное, как в первоклассных чайных Симбаси. Оно скорее походило на обстановку обычных жилых комнат. Едва попадаешь туда, на столе уже стоит сакэ, а ёсивара-гейши начинают развлекать вас музыкальным представлением одзацуки.
Во время одзацуки играют на сямисэне, на большом и малом барабанах и на флейте светлые, сулящие счастье мелодии, и вами овладевает приподнятое, слегка щемящее сердце настроение.
Напоследок мы чаще всего посещали какое-нибудь большое увеселительное заведение вроде «Ка-доэби», «Уголкреветок».
Эти большие увеселительные заведения уже существовали с эпохи Эдо. Куртизанки носили высоко взбитые прически и роскошные кимоно, как в старину, подобно играющим сейчас в театре роли куртизанок актрисам. Тогда общество господам Сайдзё и Хоригути составляли куртизанки, однако сами господа позже вечером возвращались с нами в Сим-баси. Их привлекали не столько куртизанки, сколько та, близкая им, традиционная атмосфера, что царила в «Углу креветок». По этой причине они и отправлялись туда вместе с нами.
Куртизанки сидели на пухлых больших подушках, тогда как даже самые высокопоставленные гейши этого никогда не позволяли себе. Смысл подобного поведения состоял, пожалуй, в том, что куртизанка, пусть даже на один вечер, брала на себя роль супруги своего клиента, что, разумеется, было недопустимо для гейши.
Поэтому я была очень удивлена, когда однажды вечером (в мае 1983 года) увидела по телевидению гейшу, сидящую на такой вот подушке. Помимо этого, у нее были накрашенные ногти, кольцо на руке, которой она водила по струнам сямисэна, и наручные часы… Все это вовсе не сочеталось с обликом гейши.
Раньше многих молодых девушек из бедных крестьянских семей в северной Японии продавали в Ёсивара, и некоторые клиенты приходили в ужас, когда их прекрасная куртизанка открывала рот и начинал звучать северояпонский говор. В отличие от нынешних времен, когда через телевидение получил распространение стандартный японский язык, жители северо-востока еще говорили на чистейшем диалекте сусу, и Оцудзи Сиро мог вызвать у нас гомерический смех, когда начинал ему подражать. Чем красивей была девушка, тем сильнее было потрясение, когда она говорила на ужасном наречии сусу.
Каждая куртизанка имела свою собственную комнату, где располагалось три сундука из адамова дерева, буфет для чайной посуды, продолговатая хи-бати и зеркало — очень уютная обстановка. У меня выпала возможность посетить комнату Санаэ, любовницы господ Сайдзё и Хоригути.
Куртизанки получали чаевые, всякие лакомства и могли развлекаться — мало было посетителей, которые почти ничего от них не требовали бы. Поэтому они радовались таким гостям, как господа Сайдзё и Хоригути.
Если однажды посетитель пожелал Санаэ, Усугу-мо или Миюки, девушка затем остается в его распоряжении. Пригласить в свой следующий визит другую куртизанку означало нарушить правила увеселительного квартала. Поскольку я бывала там довольно часто, у меня завязались приятельские отношения с некоторыми из куртизанок, и мы обменивались письмами и фотографиями.
Однако вернемся к нашему времяпрепровождению в «Кадоэби». В конце мы давали гейшам, что пели для нас и танцевали, чаевые и возвращались в Симбаси.
Покидая квартал, мы проходили мимо стоящей рядом с входными воротами так называемой «прощальной ивы». После расставания посетители возле этого места непроизвольно оборачивались, чтобы бросить прощальный взгляд на своих дам.
Иногда куртизанки сопровождали своих гостей за ворота и оттуда махали им вслед. Бывало, что прощание оказывалось тяжелым. Уже окончательно покидая Ёсивара, все еще оборачивались назад.
Другой достопримечательностью Ёсивара был склон Эмон, который полого спускался к реке. Прежде можно было добраться до Ёсивара на носилках по дамбе, что шла вдоль реки Сумида, а при сходе с паланкина приходилось придерживать свой эмон. Этим словом обозначают то место, где спереди накладываются друг на друга оба края кимоно. Сам жест напоминает движение рук, когда приходится поправлять галстук.
Во всяком случае, получаемое нами в увеселительном квартале удовольствие вовсе не было столь односторонним, как это, возможно, представляют себе сегодня.
Тогда в определенные праздничные дни ноября — День птицы — вечером был открыт доступ в увеселительный квартал всем без исключения, даже женщинам и детям.
День птицы сохранился до сегодняшнего дня. После посещения храма Отори1 в соответствии со старым обычаем покупают большие разукрашенные грабли, чтобы заручиться в будущем удачей в своих делах. Ёсивара в ту пору буквально кишит людьми, несущими на плечах грабли.
Грабли украшаются маской круглолицей женщины, приносящей счастье окамэ. Поскольку сам День птицы отмечается целых двенадцать дней, в некоторые годы в один месяц трижды устраиваются базары птиц. Они называются первая, вторая и третья птичьи ярмарки. Маски окамэ расходятся в соответствии с их привлекательностью, и поэтому больших дурнушек, на которых, подобно менее красивым граблям, не нашелся спрос, называют «залежалым товаром третьей птичьей ярмарки».
Господин Того и его жена привязались ко мне всем сердцем, и я их часто посещала в их белом, утопающем в зелени доме в Кагаяма. Милая, доброжелательная, очень привлекательная госпожа Того позже была в гостях и у меня, в моем доме в западной Гиндзе. Будучи дочкой вице-адмирала, она была всеми опекаема и воспитывалась в строгих правилах, поэтому ей так сильно нравилась царящая в квартале гейш атмосфера. Все, что она видела и слышала у нас, казалось ей удивительным. Моя бабушка очень ценила эту женщину и обыкновенно говорила: «Во всем Токио не отыщется женщины, которую можно было бы сравнить с госпожой Того. Никто так не прекрасен, так учтив и при этом столь обходителен, как она».
Острый же язык господина Того, напротив, нередко досаждал мне, однако большей частью все же я не сдерживалась и фыркала.
Одно время стали очень популярны бархатные пальто. Когда я впервые гордо прогуливалась по Гиндзе в своем новом зеленом бархатном пальто, то ненароком столкнулась с господином Того.
— Я только что спрашивал себя, кто же это может расхаживать в зеленом бархатном футляре, и тут увидел тебя, Кихару, — сказал он.
Однажды мы сопровождали одного гостя, который хотел ехать в Осаку, на токийский вокзал. Тогда еще не было ни синкансэн, ни авиарейсов. Между Токио и Осакой курсировал скорый поезд «Ласточка», который отправлялся в девять часов утра.
Я вырядилась по этому случаю в палантин из черно-бурой лисицы, как добропорядочная молодая жена. Чернобурку мне как раз привез один возлюбленный из Ванкувера, и это имело для меня по разным причинам огромное значение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51