Поскольку я решила стать действительно хорошей певицей и исполнительницей на сямисэне, то никогда не пропускала этих занятий. После уроков музыки я спешила домой, делала свои домашние задания и принимала ванну. Затем около половины шестого я делала макияж и одевалась с помощью нашего слуги Хан-тян.
Парик симада, длиннополое кимоно с широким оби превращали меня из школьницы в гейшу. Приходил рикша, моя бабушка высекала за мной кири-би, и я отправлялась на работу. В 18 часов мы должны были находиться на своем рабочем месте.
В чайных домиках три небольшие залы можно было, удалив перегородки, превратить в одно большое помещение. Гости торжественно усаживались по обе стороны образовавшейся просторной комнаты.
Затем открывалась раздвижная дверь, и одна за другой появлялись гейши. Каждая несла перед собой лакированный поднос и под шуршание своего шелкового облачения ставила его перед одним из гостей на возвышение.
Прежде было не принято, чтобы все посетители ели за одним столом. Такое случалось лишь в небольших компаниях близких людей или же когда после официального приема встреча продолжалась в более узком кругу.
Первой свой поднос неизменно подносила почетному гостю самая высокопоставленная гейша, затем подходили другие гейши и торжественно ставили свои подносы. То, как они несли перед собой на уровне лица черные блестящие подносы, на которых находились лишь чашечки для сакэ и палочки для еды, и при этом скользили в своих длиннополых кимоно по свежим татами, представлялось воистину захватывающим и величественным зрелищем.
Когда все подносы устанавливались, хозяин и один из гостей держали краткую речь, и торжество начиналось. Каждая гейша, неизменно обслуживающая одного посетителя, начинала наливать сакэ. Это чуть ли не церемониальное действо называется о-сяку. Поскольку сами устроители торжества в основном были постоянными посетителями гейш, то гейши стремились расположиться рядом с ними. Но хороший хозяин хочет, естественно, чтобы в первую очередь обслужили его гостей.
Поэтому одна из важнейших задач гейши состоит в том, чтобы все свое внимание уделять гостям. При встречах, где принимали участие гости из Кюсю, Хоккайдо или Маньчжурии, которые, возможно, оказались здесь впервые, нам приходилось особенно стараться.
Поскольку такие гости не знали гейш, поначалу они чувствовали себя немного скованно. Гейши из Симбаси слыли тщеславными особами, которые снисходили лишь до высокопоставленных гостей. Чтобы как-то развеять подобное предубеждение, я всегда предпочитала прислуживать гостям ненавязчиво и вступала с ними в беседу не раньше, чем они начинали чувствовать себя здесь завсегдатаями.
Позже, когда представлялась такая возможность, они старались опять меня пригласить, поскольку мне удалось растопить лед отчуждения и они научились ценить меня как собеседницу.
По существу, подобные встречи доставляли мне самой огромное удовольствие, и, когда я себя не очень хорошо чувствовала, такое мероприятие оказывалось для меня лучшим лекарством.
Поскольку сами эти званые ужины были увлекательными для меня, выходило, что я чуть ли не играючи зарабатывала по вечерам свои деньги. А еще, к моей большой радости, и ежедневные посещения школы понемногу стали приносить свои плоды. Я начала понимать английскую речь.
Сперва я разговаривала жестами, нет, не только руками, но и с помощью ног, однако постепенно я действительно смогла, пусть и коверкая слова, изъясняться с иностранными посетителями.
Мои домашние задания неизменно состояли из двух страниц убористого текста, которые я носила с собой, пряча в вырезе выходного кимоно, чтобы затем на банкете дать проверить одному из иностранцев. Получалось, что домашние задания выполнял чуть ли не сам учитель, и поэтому у меня, естественно, всегда были лучшие оценки.
Когда я еще плохо знала английский, нас уже посещали зарубежные гости, и некоторые из них произвели на меня сильное впечатление. Однажды, это было в 1934 году, некий издатель газеты пригласил группу урожденных американцев — исключительно мужчин. Среди них был коренастый, с приплюснутым носом господин, который, однако, был обворожителен, когда смеялся, обнажая свои белые зубы. Это был знаменитый бейсболист Бейб Рат.
Одного долговязого, худого господина по имени Фокс, тоже бейсболиста, я научила в игру камень-ножницы-бумага, и мы с ним чудесно развлекались.
В другой раз нам попался обходительный, учтивый господин, белый как лунь. Он был со своей энергичной рыжеволосой супругой. Это были знаменитый Чарли Чаплин и Полетт Годдар, находившиеся в свадебном путешествии. Каждый вечер министерство иностранных дел и различные газеты приглашали блистательную пару. Полетт была молода и производила своим поведением фурор, тогда как господин Чаплин держался учтиво и степенно. Поскольку я знала его лишь по фильму «Золотая лихорадка», где он, как известно, съедает свои рваные башмаки и творит всякие проказы, меня поразило, как он разительно отличается от экранного образа, насколько он приятен в обхождении.
Впечатлила меня и другая особа из Голливуда, красивая, статная американка, которая приехала со своим мужем, итальянским бароном. Несмотря на свои сияющие огромные голубые глаза, она была совершенно слепой. От жалости я едва сдерживала слезы. Это была актриса Перл Уайт, сыгравшая в нескольких фильмах главные роли. Было трогательно видеть, как супруг помогал ей в каждой мелочи.
Посещали нас и американский газетный магнат Уильям Хэрст с женой в сопровождении Такайси Сингоро, журналиста из токийской газеты «Нити-нити». Госпожа Хэрст и я обменялись платьем — я облачилась в роскошную меховую шубу, а она в мое праздничное верхнее кимоно. В таком необычном виде нас и запечатлели на фотографии. Ее внучка Патриция Хэрст через много лет окажется в центре внимания в связи с делом о ее похищении.
Мой английский совершенствовался буквально на глазах. Это приводило меня в восторг и доставляло огромное удовольствие при проверке на моих иностранных гостях выученных утром в школе слов.
Моя старая учительница Мэри Янагава, родом из Лондона, меня по-настоящему полюбила. Она хвалила мое произношение и говорила, что оно у меня лучшее в классе.
Сам класс состоял из двадцати восьми учеников, где было всего лишь две девушки, китаянка Чу Пин-си и я. Она была значительно старше меня, носила стрижку с челкой и была усыпана веснушками. Кроме того, она всегда надевала узкие штаны, в которых походила на рикшу. Чу Пинси почти не знала японского языка, а также едва понимала по-английски. Я стала единственной для нее собеседницей. Хотя она записалась на курсы английского, главным образом училась у меня японскому языку.
Когда однажды утром я открыла в классе крышку парты, то обнаружила внутри написанное ломаным английским любовное послание. Я тотчас сообразила, что его мог написать лишь прыщавый Морита. Его отец владел предприятием электрооборудования в Ситае, а его отпрыск был довольно назойливым.
Такого же рода был и толстяк Адати в своих огромных очках. У него были девичья, молочного цвета кожа и ямочки на руках. Он преподнес мне набор из шести заточенных карандашей, обвязанных розовой лентой.
Морита и Адати добивались моего расположения — как в пьесе кабуки.
В ответ на просьбу дать свой адрес я всегда говорила, что мои родители умерли, и поэтому приходится жить у родственников.
Ни эти двое, ни другие ученики, как, впрочем, и моя учительница, не могли и вообразить, что я была симбаси-гейшей. С другой стороны, даже мои наперсницы-подруги Котоё, Манэи и Коэйрё ничего не знали о моих занятиях в школе.
Я доверилась только одному человеку, нашему слуге Хан-тяну. Однако он был нем как рыба, так что никогда бы не проболтался ни на каком приеме или в другом заведении с гейшами. На него можно было полностью положиться.
Каждый ресторан с гейшами имел своих постоянных слуг, или хакоя. Само название хакоя — дословно «человек с ящиком» — идет от времени, когда слуги еще носили за гейшами продолговатые ящики из павловнии, где хранились сямисэны. На деревянных гравюрах Утамаро изображены гейши в сопровождении хакоя. Поскольку сами ящики для сялшсэна были тяжелы и громоздки, гейши не могли собственноручно доставить их к месту выступления.
Сегодня сямисэн можно разобрать на три части и уместить в небольшом чемоданчике. Так что теперь его легко можно самой принести для исполнения танца адзума или на репетицию, но раньше не было никакой возможности, уложив его во всю длину в ящик, взвалить себе на плечи.
Эти хакоя получали очень маленькое жалованье от союза гейш, но благодаря чаевым, которые им перепадали от ресторанов и самих гейш, они могли кое-как перебиваться.
Мне всегда было крайне неприятно, чтобы мой хакоя тревожил меня в школе, но это было необходимо в случае неожиданно устраиваемой днем встречи.
Дневные мероприятия, например большой прием на открытом воздухе или прогулка на лодке, оговаривались примерно за месяц, причем нам сообщались день и время. Поэтому я могла заблаговременно отпроситься в школе. Однако, если в Токио неожиданно приезжал какой-либо гость всего на два-три дня, не было иного выхода, как отметить встречу в тот же день.
Тогда я спешно отправлялась домой, подкалывала свои косы, надевала красивое, девичьего фасона кимоно. Можно было выбрать и сине-белое крепдешиновое кимоно с броским оби, если сверху надевалась накидка хаори. Отсюда хакоя и называли само такое мероприятие «идти в чем есть», что попросту означало, что здесь не требуется официального костюма.
В случае подобного дневного мероприятия наш хакоя Хан-тян прежде всего вызывал завхоза школы Ёнэду, который затем, шаркая своими резиновыми шлепанцами, подходил к окну нашего класса и улыбался, обнаружив меня. Это был очень добродушный старик.
Затем господин Ёнэда входил в класс и что-то шептал на ухо нашему учителю английского. После этого учитель по-английски говорил: «Барышня Накамура, у вас кто-то внезапно заболел. Ступайте, пожалуйста, домой».
Мне все становилось понятным! Я быстро собирала свои вещи, в меру выражая испуг, вставала, кланялась учителю и покидала класс.
Господин Ёнэда выражал сочувствие:
— Видно, опять стало плохо вашей бабушке?
— Не беспокойтесь, пожалуйста, — отвечала я, выскальзывала на улицу и садилась в такси.
Каждый раз, когда приходилось участвовать в дневном торжестве, мы придумывали разные отговорки — дескать, больна моя бабушка, или у меня болит живот, или умер один из моих родственников.
Любовные истории в хакобэя
Вполне естественно, что между гейшами и артистами, которые в ожидании посетителей собирались в хакобэя вокруг жаровен, завязывались романы.
Почетные гости часто опаздывали, и в это время между сидящими вокруг жаровен в нашей уборной велись самые задушевные беседы. Гейши постарше, которым было около пятидесяти, главным образом судачили о том, сколь несносны и дерзки молоденькие гейши, или что некая дебютантка уже через три дня после утверждения ее в звании гейши смогла прибрать к рукам сказочно богатого поклонника. Мы же, молодые, горячо обсуждали мужчин, о которых грезили девичьи сердца.
«Он учится в университете Кэйо, значит, он определенно когда-то станет министром. Я буду стараться работать как можно больше, а когда учеба у него подойдет к концу, мы обязательно поженимся. Сейчас же я встречаюсь с ним только по пути с лекций в кафе „Мои ами“…»
«Я так сильно люблю его, а он ничего об этом не знает. Я поклялась перед Хаккан-сама1, что откажусь от мандаринов и мороженого, лишь бы он ответил мне взаимностью», — вздыхает другая.
«Он восходящая звезда, и я подарила ему подушечку для сидения с гербом хиёку», — мечтательно произносит следующая молодая гейша.
Герб хиёку представляет собой новый герб, который составляется из собственного герба и герба возлюбленного. Герб моей подруги Судзумэ представлял цветок с ромбовидными листьями, тогда как на гербе ее возлюбленного было много вееров. В новом гербе она поменяла среднее опахало на ромбовидные цветы…
Другая моя знакомая имела герб в виде апельсина с листьями самого дерева, а у ее возлюбленного там был сетчатый узор. Она соединила оба изображения, и получился герб основателя буддийской школы нитирэн-сю. Эта оплошность всех потешила.В то время молодые гейши увлекались тем, что перенимали гербы своих возлюбленных. Если у влюб ленной пары отсутствовала любовная связь и их отношения были еще платоническими, подобное сочетание гербов могло служить объяснением в любви.Таким образом даже самые молодые гейши находили выражение своим мечтаниям.
Двенадцатилетние ученицы, сидя вокруг жаровен, говорили о сладких бобах из Вакамацу, о том, что там порции больше, нежели в Тацутано. В таком возрасте скорее занимает умы еда, а не любовь.
В то время еще не было законов по защите детей, и поэтому уже с двенадцати лет можно было обучаться профессии гейши, и у нас было много совершенно очаровательных малышек учениц.
Как бы то ни было, каждая группа обсуждала близкую ей тему, и люди одного возраста всегда усаживались вместе.
Когда же разговор среди гейш переходил на детей, тотчас вмешивалась хозяйка Омицу: «Ну-ка, прекращайте перед выходом говорить о детях. Ваши лица и так уже выглядят чересчур обыденными». Здесь все еще царит представление о прекрасном, изящном личике гейши, на котором нет и следа повседневных забот. В этом кругу также царит негласный запрет на еду в присутствии гостей. Как бы ни велик был голод или как бы ни хотелось ей есть, гейша должна была себя сдерживать. Но если сам гость что-то предлагает гейше, она имеет право это отведать. Выказать желание чего-то выпить считается неприличным, и запрещается даже просить позволения сделать лишь глоток.
Гейши, получившие прозвище «выпивохи», соревновались в выпивке с наиболее крепкими в этом отношении гостями, но такие гейши были редким исключением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51