Вдобавок к прочим своим прелестям Фонти-Боа вполне заслуженно пользуется по всей стране славой главной квартиры москитов. В домах москиты докучают днем сильнее, чем ночью: они роятся в темных и сырых помещениях и , держась днем около пола, целыми десятками усаживаются на ноги. Ночью достаточной защитой служит миткалевая палатка, но ее нужно складывать каждое утро, а развертывая перед заходом солнца, внимательно следить, чтобы под нее не прокрался ни один из этих мучителей, одолеваемых неутолимой жаждой крови, так как свирепые укусы одного или двух москитов способны лишить человека всякого покоя. В лесу этот бич еще более жесток, но лесной москит относится к иному виду, нежели городской — он гораздо крупнее и имеет прозрачные крылья; эти москиты и составляют то облачко, которое сопровождает каждый шаг человека на лесной прогулке; гуденье их так громко, что не дает расслышать как следует голоса птиц. У городского москита прозрачные крапчатые крылья, жалит он не так больно, а за работу берется молча; к счастью для населения, эти большие и шумные твари никогда не выбираются из лесу. Обилие москитов в Фонти-Боа компенсируется отсутствием пиумов, это облегчало пребывание на открытом воздухе в дневные часы, но, к сожалению, перед домом не было почти никакого пространства, чтобы посидеть или погулять: с нашей стороны площади дорожка имела всего 2 фута в ширину, а ступить за эту границу, образованную цепью скользких стволов пальм, значило погрузиться по колени в топкое болото.Невзирая на сырость и москитов, я был вполне здоров и получил в Фонти-Боа немало удовольствия: топкие и нерасчищенные места на Амазонке обычно более благоприятны для здоровья, нежели сухие, вероятно, вследствие того что земля не излучает большого количества тепла. Лес был чрезвычайно богат и живописен, хотя почва повсюду была глинистая и холодная, и его прорезали широкие тропы, которые уходили на много миль по холмам и долинам. В каждой лощине струился неиссякаемый журчащий ручей кристально чистой воды. Берега этих ручьев были настоящим раем из листвы и зелени; самой поразительной особенностью было разнообразие папоротников с их громадными листьями — одни формы были наземные, другие взбирались на деревья, и по меньшей мере две были древовидными. Я встретил здесь несколько самых крупных из когда-либо виденных мной деревьев, особенно интересен был один кедр, колоссальный ствол которого вздымался прямой, как стрела, больше чем на 100 футов; я так и не увидел снизу его терявшейся из виду вершины из-за более мелких деревьев, его окружавших. В этом великолепном лесу водились в изобилии птицы и обезьяны: из обезьян самой замечательной была медведеобразная Plthecla hirsuta , а самыми красивыми из птиц — зонтичная котинга и туканы с витым гребнем. Индейцы и метисы из селения разводят свои маленькие плантации и строят летние хижины на берегах таких ручейков, и мои прогулки обычно кончались у того или иного из этих поселений. Люди тут были всегда приветливы, дружелюбны и, казалось, радовались, когда я предлагал им поесть вместе со мной: я отдавал им содержимое моей продовольственной сумки, а затем присаживался на корточки, чтобы пообедать с ними на циновке.Некогда деревня имела большее значение, чем теперь: большое число индейцев, принадлежавших к самым трудолюбивым племенам — шумана, пасе и камбева, поселилось в этом месте и усвоило цивилизованные привычки, а их трудолюбие направлялось несколькими белыми, которые были, по-видимому, людьми гуманных взглядов, равно как и предприимчивыми дельцами. Один из этих старых предпринимателей -сеньор Геррейру, образованный параанец, еще торговал на Амазонке, когда я уехал из страны в 1859 г.; он рассказывал мне, что 40 годами раньше жизнь в Фонти-Боа была чудесной. Окрестность была тогда расчищена, и там почти не водились москиты; индейцы, добронравные и трудолюбивые, были счастливы. Поселение пришло в упадок с появлением нескольких португальских и бразильских торговцев низшего пошиба, которые, преследуя лишь собственную выгоду, выучили беспечных индейцев всякого рода жульничеству и безнравственным вещам. Они переманили мужчин и женщин от их прежних хозяев, отчего крупные хозяйства прекратили свое существование, а владельцам пришлось перевести капитал в другие места. Во время моего посещения в Фонти-Боа жило несколько чистокровных индейцев, но ни одного настоящего белого. Жители почти все, по-видимому, были мамелуку — распущенный, грубый, несдержанный и невежественный народ. За 150 миль в округе не было ни священника, ни учителя уже в продолжение многих лет; население жило, видимо, почти без всякого правления, и все же преступления и насилия были как будто явлением очень редким. Первый человек в селении — сеньор Жусту был крупный мужчина, грубый и энергичный, субделегаду полиции и единственный торговец, владевший большим судном, которое совершало прямые рейсы между Фонти-Боа и Пара. Он недавно построил большой дом по типу городских жилищ среднего класса — с кирпичными полами и черепичной крышей; кирпич и черепицу привезли за 1500 миль из Пара — ближайшего места, где их производят в избытке. Когда сеньор Жусту навестил меня, его поразили картинки в «Иллюстрированных лондонских новостях», которые лежали на моем столе. Невозможно было противиться его настойчивым просьбам дать ему газеты «посмотреть», и однажды он одолжил и унес некоторую часть. Две недели спустя я пошел потребовать у него газеты обратно и обнаружил, что он вырезал рисунки и прилепил их на свежебеленые стены своей комнаты, многие вниз головой. Он полагал, что, украсив так комнату заграничными картинками, он повысит свой вес в глазах соседей, и, когда я уступил его желанию оставить их у него, последовали безграничные изъявления благодарности, завершившиеся отправкой для меня в Эгу целой лодки черепах.Эти заброшенные и грубые деревенские жители все же сохранили многие религиозные обычаи, которым их выучили когда-то миссионеры или священники. Обряд, который они выполняли на Рождество, подобно негритянской церемонии, описанной в одной из первых глав, был очень приятен своей простотой и искренностью За несколько дней до сочельника церковь открыли, просушили и чисто подмели, а наутро все женщины и дети селения принялись украшать ее гирляндами из листьев и диких цветов. К полуночи церковь была освещена внутри и снаружи маленькими масляными лампадами, сделанными из глины. Статую menino Deus, т. е. бога-младенца в колыбели, поставили под алтарем, который озаряли ряды восковых свечей, весьма убогих, но лучших, какие только могли поставить бедняки. Вскоре вслед за тем собрались все сельские жители, одетые в лучшие свои одежды (женщины с цветами в волосах), и, коленопреклоненные, спели несколько простых гимнов, совершенно не подходящих к случаю, но, вероятно, единственных, какие они знали; один старый метис с лицом, покрытым черными пятнами, запевал. Покончив с этим, прихожане встали и пошли гуськом вокруг Церкви, распевая хором очень недурной марш; каждый, подойдя к статуе, наклонялся поцеловать край ленты, обвитой вокруг ее пояса. Приняв во внимание, что церемония была устроена по доброй их воле и стоила немалых затрат, я подумал, что это красноречиво говорит в пользу добрых намерении и простосердечия этих бедных, заброшенных сельских жителей.Я отбыл из Фонти-Боа в Эгу 25 января, совершив плавание на пароходе вниз по течению за 16 часов. Вид чистенького, прелестного городка с его открытыми пространствами, гладко остриженной травой, широким озером и белыми песчаными берегами производил самое радостное впечатление после поездки в более дикую часть страны. Действительно, область между Эгой и Лорето, первой перуанской деревней на реке, — самая глухая, малонаселенная и варварская на всем протяжении Амазонки, от океана до океана. За Лорето приметы цивилизации, проникающей со стороны Тихого океана, становятся все обильнее, а ниже Эги прогресс движется со стороны Атлантического океана. 5 сентября 1877 г. Снова сел на «Табатингу», на этот раз ради еще более далекой экскурсии, а именно до Сан-Паулу-ди-Оливенсы, селения, расположенного выше тех мест по реке, где я бывал до тех пор, в 260 милях от Эги по прямой линии и милях в 400 по излучинам реки.Вода стояла теперь около нижнего своего уровня, но это не сказывалось на скорости плавания ни ночью, ни днем. Некоторые парана-миримы, т.е. рукава, по которым следует пароход в сезон полной воды, чтобы сократить дальний объезд, теперь пересохли, и их опустевшие русла казались глубокими песчаными ущельями в густом лесу. Большие песчаные острова и песчаный пляж также были обнажёны на протяжении целых миль, кое-где вдоль края воды расположились стаи крупных водяных птиц — аистов, цапель, уток, голенастых, колпиц, и от этого речной пейзаж казался гораздо более пестрым и оживленным, чем в сезон разлива. Около берегов обычно лениво плавали аллигаторы, не обращая никакого внимания на проходящий пароход. Пассажиры развлекались, стреляя по ним с палубы из двустволки, которая была у нас на борту. Когда выстрел оказывался смертельным, чудовище сразу переворачивалось белым брюхом кверху и продолжало плавать в таком положении. Лейтенант Нунис пожелал взять на борт одно убитое животное, для того чтобы вскрыть его брюшную полость и, если оно окажется самцом, извлечь один орган, который высоко ценится бразильцами как ремедиу — амулет или лекарство. Пароход остановили и выслали за животным лодку с четырьмя сильными матросами; однако туша оказалась слишком тяжелой, и ее не удалось поднять в лодку, поэтому отвратительное существо охватили канатом и подтащили к пароходу, после чего подняли на палубу, установив для этой цели подъемный кран.В аллигаторе теплилась, жизнь, и когда пустили в ход нож, он ударил хвостом и раскрыл огромную пасть, отчего толпа зрителей разлетелась во все стороны. Наконец, удар топором по макушке головы умертвил его. Длина животного достигала 15 футов, но и эта цифра может дать лишь неполное представление о его гигантских размерах и весе. Черепахи, плававшие во множестве в тихих мелководных бухтах, мимо которых мы проходили, также доставили нам немало развлечения. Впереди парохода виднелись дюжины мордочек, высовывавшихся над поверхностью воды; когда мы подходили к ним, они с любопытством оборачивались и доверчиво глядели, пока судно не оказывалось совсем рядом, но тут черепах как будто внезапно охватывало недоверие, и они точно утки ныряли под воду.На борту в числе наших палубных пассажиров, находился средних лет индеец из племени жури, низенький коренастый мужчина с чертами лица, очень напоминавшими покойного Даниела О'Коннелла. Его звали Каракара-и (Черный Орел), и лицо его казалось постоянно перекошенным свирепой улыбкой, впечатление от которой усиливалось татуированными знаками — синим кольцом у рта с заостренной косой полоской от каждого угла к уху. Он был одет по-европейски -черная шляпа, куртка и штаны, казавшиеся очень неудобными в страшную жару, от которой мы, само собой разумеется, страдали на борту парохода под отвесными лучами солнца в полуденные часы. Это был человек непоколебимой твердости, честолюбивый и предприимчивый — качества, очень редкие в расе, к которой он принадлежал: нерешительность -. один из основных недостатков индейского характера. Теперь он возвращался домой на берега Иса из Пара, куда поехал, чтобы продать большое количество сарсапарили, собранной при помощи индейцев, которых он убедил или принудил работать на него. Хотелось, разумеется, выяснить, какие понятия мог приобрести столь удачный образчик индейской расы после такого длительного пребывания в цивилизованных краях. Побеседовав с нашим спутником, я сильно в нем разочаровался; он не видал ничего и не думал ни о чем, что не касалось его маленькой торговой спекуляции; в отношении всех более возвышенных вопросов или общих понятий сознание его оставалось, очевидно, таким же, каким было до того, — пустым местом. Неповоротливый, недалекий, практический образ мышления амазонских индейцев, отсутствие любознательности и сколько-нибудь отвлеченных мыслей, — по-видимому, нечто врожденное или укоренившееся в их характере; эти недостатки, хотя до некоторой степени поддающиеся исправлению, делают их, так же как банальных людей в любой стране, самыми неинтересными спутниками. Каракара-и вместе со своим грузом, который состоял из немалого числа тюков с европейскими товарами, высадился в Тунантинсе.Речной пейзаж около устья Япура чрезвычайно величествен, и пассажиры обратили на него особенное внимание. Лейтенант Нунис высказал мнение, будто ни ширина, ни объем могучего потока нисколько не уменьшаются до самого этого места, в 1500 милях от Атлантического океана; мы все еще не видели здесь берегов реки с двух сторон одновременно: цепи островов или полосы намывной земли с протоками за ними, скрывали от взора северный материковый берег, а иногда и южный. Однако за Иса река становится явно уже, средняя ширина ее сокращается до какой-нибудь мили; там уже нет тех великолепных плесов с чистым горизонтом, какие встречаются ниже. Ночь после Тунантинса была темная, дождливая, а от той скорости, с какой мы шли, — 12 миль в час — пассажирам пришлось очень несладко: каждая доска дрожала от работы машин. Многие, в том числе и я, не могли уснуть. Наконец, вскоре после полуночи нас испугал внезапный крик: «Назад!» — (во всем, что касалось паровых машин, употреблялась английская терминология). Лоцман мигом подскочил к штурвалу, и через несколько мгновений мы почувствовали, что кожух нашего гребного колеса трется о стену леса, куда мы чуть не врезались на полном ходу. К счастью, вода оказалась глубокой до самого берега. Рано утром 10 сентября, через пять дней после отплытия из Эги, мы бросили якорь в порту Сан-Паулу.Сан-Паулу выстроен на высоком холме, на южном берегу реки. Холм сложен той же глиной табатинга, которая встречается с перерывами по всей долине Амазонки, но нигде не поднимается так высоко, как здесь, — до высоты около 100 футов над средним уровнем реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69