Она засмеялась и затянулась еще раз.— Бедненький. Хочешь, я из солидарности тоже пить брошу?Он кивнул.— И есть. Пошли в кино.Она кивнула.— Пошли.— На что ты хочешь?— На то на что ты.— Я первый спросил.— Я уже сказала. Выбирай сам.— Тогда пьем чай и сматываемся.Солнце окончательно прорвало блеклую пленку, ослепительными пятнами сверкая в образовавшихся прорехах. Далеко, вдоль линии горизонта протянулась линия ярко-голубого неба. Очень далеко.
* * * Гроза не пришла. Темная духота неподвижно висит за окном. Скомканные простыни давно упали на пол. Где-то в недрах двора тоскливо рвется из магнитофона Уитни Хьюстон.— Тебе понравился фильм?— Да, только грустный.— Зато жизненный.— Тем грустнее. Мне больно, что он погиб.— Он просто больше не хотел жить. Исчез смысл.— Так бывает?— Наверное. Не знаю.Она целует его в губы, шею, грудь.— Не надо. Не хочу, чтобы ты узнал.— Не бойся.Она не останавливается.— Я! Я стану твоим смыслом жизни.Он крепко прижимает ее к себе.— Уже. Уже стала.Все-таки хорошо, что в темноте не видно лиц.
* * * Первое, что бросилось в глаза — это пришпиленная к настольной лампе бумажка с ярким отпечатком губ и надписью «Люблю! Не скучай!». Ледогоров с трудом продрал глаза и сел. В окно вовсю лезло солнце, уже запустившее свои лучи в самые темные закутки двора. Он посмотрел на часы. Половина первого. Ни хрена себе поспал!На столе стояли приготовленные бутерброды и заварочный чайник, накрытый полотенцем. По выходным он отдыхал от кофе, немерено поглощаемого за рабочую неделю. Есть не хотелось. Ледогоров залез под душ, тщательно побрился, выпил чашку чая и внимательно изучил программу передач. Жара полностью завладела улицей. От окна парило как из жерла домны. Он подумал и снял трубку телефона.— Мама, привет! Ты дома? Я заеду.Народу на улице было немного. Мало-мальски разумные горожане предпочитали проводить выходные за городом. Те же, кто оставался, прятались от солнца в домах, кафе и барах. Район улицы Моисеенко в выходные и вовсе был безлюден, что объяснялось отсутствием на ней магазинов и других увеселительных заведений. Дом располагался почти на углу с Новгородской и со стороны больше походил на производственный корпус какого-нибудь из многочисленных в округе предприятий. Ледогоров с грустью и любовью посмотрел на выщербленные, осыпающиеся стены из красного кирпича, заросший серо-желтой городской травой дворик, где они с соседскими пацанами играли в «войнушку» и толкнул тяжелую дверь парадной.— Здравствуй.Мама открыла сразу, как будто специально ждала за дверью. Она была в своем неизменном зеленом домашнем платье и держала в руках книгу. Коридор освещался тускло, как в большинстве питерских коммуналок, хотя эту квартиру можно было назвать благополучной. Шесть семей мирно сосуществовали в восьми комнатах с конца войны. Даже постоянно садящийся в зону вор-карманник Леха, сын бабки Евдокии, воспринимался как неотъемлемая часть полувекового совместного бытия.— Кушать будешь? — мама пропустила его в комнату. — У меня каша гречневая, с молоком.— Очень хочу! Я не завтракал.Комната была большая, квадратная и солнечная. Ледогоров опустился на скрипящий, с детства знакомый стул. Здесь все было таким, не изменившимся ни на йоту.— Ты сегодня не работаешь?— Нет.— А Юля твоя где?Мама накладывала в тарелку дымящуюся кашу из замотанной в одеяло кастрюли.— Как раз на работе.— Она все там же, в магазине работает?Он кивнул, принимая из ее рук тарелку. Она укоризненно покачала головой.— Ночью. Девушке. В магазине.Он вдохнул густой, аппетитный запах гречи.— Бывает хуже.— Конечно-конечно, — она вскочила, едва сев. — Сейчас молока дам.— М-м, — Ледогоров набил кашей рот. От валящего из тарелки пара моментально прошиб пот. Холодное молоко было жирным и вкусным.— Пей. Это колхозное. Мне Светлана Викторовна с дачи привезла.Ледогоров с набитым ртом показал большой палец. Мама села напротив и, сложив ладони под подбородком, смотрела, как он ест. Ее серебристые волосы были аккуратно уложены в пучок, под глазами темнели предательские черные круги. Он прожевал.— Как ты себя чувствуешь?— Нормально-нормально.Ее ответ был слишком поспешным. Он взял ее за руку.— Ма-ма! Я же сыщик. Опять колики были? Ты была у специалиста?Она отмахнулась.— Сашенька! Мне уже поздно лечиться, да и лекарства сейчас таких денег стоят!— Что за глупости! — Ледогоров даже ложку отложил. — Ну-ка, говори, что тебе прописали? Я не хочу тебя потерять!Он чуть было не добавил «как отца». Мать только вздохнула.— Когда-нибудь это произойдет. Мне бы только знать, что у тебя все хорошо.Ему показалось даже, что глаза у нее подернулись влагой. Он вылез из-за стола и, подойдя, обнял ее, поцеловав в щеку.— Ты это брось! Хорошо?! Давай сюда свои рецепты!Она погладила его по руке.— Спасибо, Сашенька! Успеется. Садись, доешь, а то остынет.В жарком пространстве улицы, под настежь распахнутым окном прогрохотал трамвай. Где-то раздавались глухие хлопки, видимо кто-то выбивал ковер. Мама продолжала смотреть, как он ест кашу, запивая молоком.— Как на работе?— Нормально.— С начальством ладишь?— Нормально.Она подождала, пока стихнет лязганье нового трамвая.— Бандитов много?— Нормально.— Что ты все «нормально» да «нормально»! Расскажи что-нибудь. Мне же интересно.Ледогоров поднял глаза и улыбнулся.— Да нечего рассказывать, мама. Так, те кучка. Воришки. Бумажки.Он давно понял тщетность объяснить окружающим перипетии своей работы.«„Если знаете, кто убийца — почему не сажаете?" — „Доказательств нет." — „Новы же знаете!" — „А доказать не можем!" — „Ничего не понимаю! Чушь какая-то!"»Она снова вздохнула.— Ты специально ничего не рассказываешь, чтобы меня не пугать. Я же смотрю телевизор. Кругом убивают! Кошмар!Ледогоров доел последнюю ложку и допил молоко.— Не волнуйся. Я по убийствам не работаю. У меня не опасные дела.Он пересел со стула на свой любимый диван и вытянул ноги. Жара расслабляла. После сытной еды потянуло в сон.— Посиди. Отдохни. — Мама собирала со стола посуду. — Я сейчас.Она вышла. Ледогоров тупо смотрел на экран старого «Садко» и думал, чем ему заняться в остаток дня. Раньше он бы пошел в «Василису» и … Стоп! Он помотал головой, отгоняя коньячный запах. На экране кривлялись герои какого-то из бесконечных телесериалов. Ледогоров встал, вышел в коридор и толкнул дверь комнаты напротив. Здесь толстым слоем лежала пыль. Аккуратистка-мать просто старалась как можно реже сюда заходить. Отцовские модели поблекли. Казалось, что три десятка самолетов до сих пор носят траур по своему создателю. Ледогоров вспомнил, какую жгучую зависть вызывали они у сверстников. На письменном столе громоздились книги. Технические справочники и инструкции по моделированию. Отец двадцать лет проработал руководителем авиамодельного кружка. Единственный, кого он не сумел заразить этим занятием, был собственный сын. Маленький Саша рос нетерпеливым и вспыльчивым. Когда какая-нибудь деталь не вставала на место — в стенку летела вся конструкция. Отец нервничал, раздражался, потом махнул рукой. Ледогоров же пошел в секцию дзю-до и уже через год отец с удовольствием приходил поддержать его на соревнованиях. Только мама, работающая всю жизнь в библиотеке и укрывающаяся за книжными обложками от ужасов реальности, не одобряла такого увлечения. Взгляд Ледогорова наткнулся на чужеродную картонную коробку с яркими рисунками. Он повернул ее. Видеомагнитофон «ДЭУ». Сзади приоткрылась дверь.— Нашел! — мама всплеснула руками.— Что это?Она просияла.— Ладно. Раз нашел — забирай! Это подарок тебе на тридцатитрехлетие. Все-таки возраст Христа!Он стоял как пыльным мешком стукнутый.— Ты что? А деньги откуда?Она подошла ближе.— С книжки сняла. Хранила тебе на свадьбу. Да видно, ты уже без меня женишься. Вот, решила, пусть будет тебе… вам.Ледогорову снова показалось, что она сейчас заплачет. Он прижал ее к себе.— Так! Надоело это слушать! Ты бы лучше лекарства себе купила!Она улыбнулась, блеснув слезой в глазах.— Бог с ними. Ты же у меня один, сыночек! Когда ты сам себе купишь такую вещь?Ледогоров поцеловал ее.— Спасибо, мамочка! У меня нет слов. Но лекарства все равно нужны! Давай мне рецепты.— В той комнате. — Она промокнула глаза. — Пойдем.Солнце заливало паркет, растекаясь по углам. Мама достала из прикроватной тумбочки сложенные вдвое листки.— Вот это, говорят, очень дорогое, — она выбрала один из них. — Остальные должны быть подешевле.Он забрал рецепты и спрятал в карман.— Разберемся.Она присела за стол.— Ну, расскажи мне еще что-нибудь. Как вы живете?— Нормально.— Она хоть готовит?Ледогоров улыбнулся.— Готовит, готовит.— Тогда почему ты голодный?— Потому что утром есть не хотел. Мама! Юлька за мной следит.Она в сомнении покачала головой.— Не знаю…— Мама! Все! — он поднялся. — Мне пора! Давай не будем. Я первый раз — за тридцать лет встретил женщину, с которой мне хорошо. Снова вздох.— Неделя знакомства и сразу вместе жить!Он рассмеялся.— Сердцу не прикажешь. Иди, провожай меня!В полутемном коридоре жужжали мухи. Несмотря на жару, мама накинула платок на плечи. «Видик» вместился в старую дорожную сумку. Он поцеловал ее в щеку.— Спасибо за царский подарок. Завтра что-нибудь решу с лекарствами!На улице горячие лучи сразу кольнули лицо. Солнечный диск сиял как начищенная медная монета. Он закинул свою приятную ношу на плечо и пошел, щурясь в высокое белесое небо.
* * * — Сколько будет за все?— Четыре тысячи сто двадцать три рубля.Рука с авторучкой зависла в воздухе.— Выписывать?— Нет. Я еще приду.На стеклянных дверях ослепительная девица демонстрировала своей внешностью пользу мази от целлюлита. Ледогоров остановился на тротуаре и достал сигарету. Дешевле не болеть. Сумма более чем на полторы тысячи превышала его зарплату. Мимо струился нескончаемый поток Невского, который летом полностью не прекращался даже ночью. Он закурил и, вклинившись в него, устремился через переход в сторону «шайбы» станции метро «Площадь Восстания». В голове вертелись вариации доставания денег. От самых реальных: занять, продать «видик», до самых фантастических: отнять у бандитов, выиграть в карты. Пекло. Люди отчаянно обмахивались газетами, журналами и всем, что можно было приспособить под веер. По Восстания бесстрашно носились на «скейтах» мальчишки.— Тебя можно с покупкой поздравить? Не по средствам живете, товарищ майор!Ледогоров обернулся. Антон Челышев с неизменной папиросой в зубах держал за руку серьезного неулыбчивого мальчишку лет шести.— Здорово! — Ледогоров опустил на асфальт коробку и протянул руку. — Гуляете?Антон кивнул. У него было какое-то безмятежное лицо, ничем не напоминающее того жесткого, замкнутого в себе человека, который в начале года отправился добровольцем в Чечню.— В кино ходили. Теперь мороженое есть идем. Паша! Поздоровайся с дядей Сашей.Малыш буркнул что-то и отвернулся.— Дуется, — улыбнулся Антон. — Мы в автоматы не успели поиграть.Ледогоров продолжал разглядывать его лицо. Он ни разу не видел Челышева после Чечни и был поражен переменами. Вместо усталого, нервного, на грани срыва человека перед ним стоял спокойный, жизнерадостный, уверенный в себе мужик.— Торопишься? — спросил Антон. — Пошли с нами, по-кофею. Я угощаю.— Пошли, — Ледогоров наконец оторвался от своих мыслей и тоже улыбнулся. — Хорошо выглядишь, Тоха!— Стараюсь.В кофейне на углу Жуковского и Восстания было людно. Под потолком успокаивающе шумел «кондишн».— Ты все еще — нет? — Антон сделал общеизвестный жест, щелкнув пальцем по горлу.— Не, — Ледогоров замахал руками. — Кофе!На секунду его окатила волна страха, что Челышев возьмет себе коньяку, но тот согласно кивнул:— Тогда и я не буду.Кофе здесь разливали в красивые чашечки с золотым ободком. Антон пригубил.— А у Ксении в «Василисе» лучше.За окном, на остановке изнывающие от жары люди провожали взглядами невесть откуда взявшуюся поливальную машину, едущую по другой стороне улицы. Повеселевший Паша ковырял ложкой внушительную цветную пирамиду из мороженого.— Как впечатление от поездки.Антон пожал плечами.— Так сразу не расскажешь. Но одно точно. Жить — хорошо!— Ты действительно ожил как-то.Антон усмехнулся, снова глотнул кофе.— Знаешь, Саня! Побыв там три месяца, я понял, что все мои психозы и депрессии — детский сад. Я хожу по улицам во весь рост и вожу ребенка в кино. Моя семья не прячется в подвале разрушенного дома. Моим близким не угрожает постоянная опасность попасть под обстрел, подорваться или быть мимоходом расстрелянными. Я как-то по-другому на все посмотрел. Все, что происходит в моей жизни — это не беда. Беда там, а у меня — проблемы, которые можно решать.Он достал папиросу и сунул ее в рот, не зажигая.— Чертов Цыбин один раз меня едва не убил и дважды чуть не свел с ума События, описанные в повести «Цепь 1. Цепь».

. Я так думал! Я ошибся. Стрелял в меня он, а сводил себя с ума я сам. Всего-то понадобилось дать пострелять в себя побольше, чтобы это понять.Ледогоров быстро бросил на Антона взгляд. Еще недавно одно имя киллера, расстрелявшего несколько лет назад всю челышевскую группу и попавшего под машину при задержании, могло вызвать у него неадекватную реакцию. Навязчивая идея, что убийца ушел от возмездия, сознательно убежав в другой мир, рвала Антона изнутри. Психика опера — тонкая и очень сложная система. Она мало кому понятна и обычным людям, даже близким и любящим, очень трудно заметить, когда она начинает рушиться. Заметить трудно, а усугубить — легко. Достаточно неосторожного слова, несправедливого упрека, секундного недостатка душевной теплоты…— Папа! А какого цвета шарик тебе больше нравится?Паша перестал поглощать мороженое и воззрился на руины былой пирамиды.— Все красивые. — Антон продолжал мусолить во рту «беломорину».— Но какой больше?— Зеленый.— Зеленого не было!— Тогда желтый.Паша полез в креманку ложкой. . — Возьми. Я его тебе дарю.Антон повернулся, вытер ему рот и чмокнул в макушку.— Спасибо, дорогой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24