– Да, действительно. Я хотела вас спросить, только скажите честно – вы не брали тот камень?
По тому, как изменилось лицо Петра Петровича, я поняла, что на этот раз угодила точно в цель. Он побледнел, скулы его зарозовели нервным румянцем, когда он попытался ответить, вместо слов изо рта вылетел лишь хриплый стон.
– Зачем, зачем вы его взяли??
Сидоров потер виски, потом поднялся с места и вышел из комнаты. Отсутствовал он примерно минуту. За это время в моей голове вихрем пронеслась целая кавалькада мыслей и идей. Сначала я хотела вскочить и убежав на безопасное от квартиры пенсионера расстояние, позвонить в милицию. Потом я подумала, что надо незаметно послать смс-сообщение Гришке и попытаться выжать из Сидорова все, что возможно. Отметя эти варианты, я уже было остановилась на том, чтобы самой предъявить Петру Петровичу обвинения. Но потом я решила ничего не предпринимать вовсе и подождать развития событий.
– Вот, – сказал Сидоров и положил передо мной на облезлый журнальный стол круглый, приятно гладкий камень.
– Это и правда вы его взяли? – тихо спросила я, как будто ответ был все еще не очевиден.
– Правда, Настя, – так же тихо подтвердил мои худшие опасения Сидоров.
– А второй, второй камень где? – я привстала со своего места, готовая в случае чего дать достойный отпор. Старый бугристый диван тихонько всхлипнул подо мной.
– Второй? – удивился Сидоров, – второго там не было. Там был только один камень. Вот этот.
– Не держите меня за дуру! Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Речь идет о втором убийстве. Точно такой же камень был рядом с трупом второй убитой женщины.
– Я… я не знаю ничего такого. Это правда, – промямлил отставной военный и весь как-то сморщился, скукожился.
– Вы врали мне, что и первого не брали.
– Нет, я ничего такого не говорил. Я… лишь умолчал. Я… не хотел… не хотел его отдавать.
– Да что вы такое несете? Что за бред? Зачем вы это сделали? Зачем вы убили Иру?
– Убил??? Убил?! – заорал Сидоров, – да что вы такое говорите, как вам только такое в голову пришло!
– Нет? Ну тогда давайте, расскажите мне, зачем вам понадобилось красть улики, заметать следы. Если уж вы не убивали.
– Все было совсем не так, как вы подумали, Настя. Я могу рассказать.
– Сделайте такое одолжение.
– Когда я обнаружил …Иру, ну то есть труп, – правильная речь мужчины вдруг переполнилась массой мусорных слов, он стал заикаться, забывать слова, он был в полнейшей растерянности. И очень расстроен. Да, именно так. Расстроен.
– Да не тяните вы, говорите по существу, – окрысилась я. Сидоров, словно и не замечая моей грубости, продолжил:
– Он сразу бросился мне в глаза, этот камень. Я не удержался и взял его в руки. А потом, не знаю, что такое со мной сделалось, я не смог вернуть его обратно. Возьмите его, попробуйте взять его в руку.
Не без опаски я дотронулась до белого, странно теплого камня. Ничего особенного не произошло. Никакого такого магнетизма, на который пытался намекнуть сосед.
– Берите, берите его в руку! – настаивал Сидоров.
– Ну взяла, – камень удобно лег в ладонь. С одной стороны он был гладким, с другой украшен высеченным символом – тонким клинком. Но и взяв камень в руки, я не ощутила ничего особенного. Довольно занятная штучка, судя по тому, что знак почти стерся, лет ему уже немало, не раз его шлифовали чьи– то пальцы.
– Что? – с опаской поинтересовался Петр Петрович.
– Да ничего.
– Как? Не может быть! Дайте ка…
Он протянул ко мне сухую, похожую на птичью лапку ладонь и выхватив камень, бережно сомкнул на нем пальцы. Замер, прислушался к себе. Растерянно посмотрел на меня. Разжал пальцы, покрутил ценный груз перед глазами…
– Но как же так? – озадаченно молвил он и рухнул на стул. В отличии от дивана, стул скрипел раздражительно, резко.
– А что вы ждали то? Что-то ничего не понимаю.
– Дело в том, дело в том, – опять принялся заикаться Сидоров, – он, он потянул меня к себе. Я не смог перед ним устоять. Он был как магнит, как наваждение. Когда я взял его в руки и почувствовал… да нет, это трудно описать словами. Но я понял, что не смогу его вернуть.
– Глупость какая-то, – не поверила я. Ну и где же это, то, что вы почувствовали? Что же я то ничего не чувствую?
– Не знаю, не знаю… но я и сам, вот сейчас и сам я понимаю, что ничего такого нет. Как странно…
– Уж куда как странно, – я внимательно посмотрела на Сидорова. Нет, он был не опасен. Он был жалок, нелеп, даже смешон, хоть это так и не подобало обстоятельствам.
Когда в моей кармане зазвонил телефон, мы как по команде, вздрогнули.
– Алло, алло! Да говорите же, – умоляла я упорно молчащую трубку. Со мной отчего-то не хотели говорить. Помолчали немного и нажали отбой. И тут только я заметила, что держу в руках чужой телефон. У меня такого пижонского, стильного аппарата никогда не было. Вот так да. Как же я забыла? Ведь это телефон Антона. Так, посмотрим, кто же ему звонил. Номер отчего-то показался знакомым. Я немного покопалась в меню, с пристрастием изучив каждую строчку в телефонном справочнике, посмотрела входящие и выходящие вызовы. И поняла, что сейчас сойду с ума. Потому что новые улики опять возвращали меня к тому месту, с которого я благополучно ушла, к которому уж более не планировала возвращаться. Соболева – эта фамилия значилась и в справочнике, и во входящих звонках. СобоЛЕВА, а не СобоЛЕВ. Отлично. Замечательно. Какие еще будут предложения?
Последний звонок был с номера, который ни в каких списках не значился.
– Вас что-то расстроило, Настенька, – участливо поинтересовался Сидоров, – вы уж простите меня, нелепость какая-то вышла. Помутнение рассудка, даже не знаю, что еще сказать.
– Да и не говорите, – я равнодушно пожала плечами и направилась к выходу, но Петр Петрович замахал головой, затанцевал на месте:
– Постойте, мне надо еще кое-что вам сказать. Я ведь военный, в некотором роде. Хоть и в отставке. У меня есть кое-какие связи. Когда произошло все… с этим камнем, я по своим каналам узнал. Есть в Москве одна женщина, которая держит что-то вроде салона. Знаете, такие, где гадают, женихов привораживают, разлучниц отваживают, всякие дамские штучки. И вот в том салоне как раз с такими камнями имеют дело. Я даже собирался туда пойти, так это было все непонятно, странно. Думал, может проясню что-то.
– Не сходили?
– Нет, неловко стало. Да и побоялся.
«Побоялся он…» Уходила я от Сидорова с глухой озлобленностью в душе. Не на него, на весь мир сразу. На убитых женщин, на врущих на каждом шагу свидетелей, врущих так спокойно, как будто речь не шла о жизни человека. Я была зла на Гришку, потому что он не мог ничего сделать, на Саньку, потому что она не понимала всей глубины моего отчаяния и раза три в день звонила мне с нелепыми утешениями. Я ненавидела в этот момент Алину, Ларису, Лешкину сестру Лялю, всех женщин, которые соприкасались с Лешкой по жизни, которым он сделал много добра, но которые сидели сейчас по уютным норкам и в ус не дули. Прекрасно понимая несправедливость своих невысказанных обвинений, я ничего не могла с собой поделать.
В любом случае, претензии к этим людям были в миллион раз меньше, чем моя сокрушительная, лавиной растущая злоба, направленная на чету Соболевых. Меня колотило так сильно, что я не могла набрать номер. Пальцы скрючило, они словно приготовились задушить врага, да так и застыли. Генрих появился в самом начале этой истории, он постоянно мелькал по ходу действия. И теперь, когда мне казалось, что мы близки к завершению, к развязке, я снова билась лбом в старую дверь. Не было почти никакого смысла звонить ему сейчас. Что я скажу? Как я сумею вытрясти правду из него ли, из его ли жены. Или кем там ему приходится загадочная госпожа Соболева? Только не надо говорить, что однофамилицей!

* * *
– Эй, Настя, открой, – забарабанили в дверь. Кого это принесло?
Принесло соседку Аннушку. Чудная женщина, среди ее многочисленных способностей имеется явный талант – приходить в самый неподходящий момент. Полгода назад она чуть было не бросила семью, влюбившись в одного пройдоху. С той поры муж ее только что на руках не носит, боится, как бы баба не повторила попытку. Практически сразу после школы Аннушка вышла замуж и с той поры никогда не работала – рожала детей, в чем весьма преуспела, вела домашнее хозяйство, самозабвенно сплетничала с многочисленными подружками.
Все ее попытки кардинально сменить образ жизни, заняться собой, пристроиться к какому то делу, успеха не имели. По большому счету, ничего кроме семьи и дома, Аннушку не интересовало. Мне казалось, что она наконец то поняла – не стоит искать смысл жизни, когда вот он рядом, под рукой. Нравиться варить щи и вязать носки, так и расслабься. К чему насиловать натуру и пытаться изображать из себя светскую львицу или деловую мегеру? Но кажется, Аннушка в очередной раз решила пойти против природы. Она бросила передо мной на стол стопку книг.
– Вот, глянь!
– Что это?
– Пособия.
– Ты решила освоить новую технику вязания? – с неприязнью спросила я. Общаться сейчас с Аннушкой не было никакого настроения. Я бы с удовольствием выпроводила ее вон, без всяких экивоков, но подозревала, что в этом случае мне станет еще хуже, еще более тошно.
– Ой, тебе бы, Насть, все шуточки, техники вязания я все знаю. Нет, это про мужчин.
– Чего??
– Про мужчин. Как правильно позити… поза… позиционировать себя в отношениях с противоположным полом.
– О е-мое, Анют, зачем тебе это? У вас же c Петькой все и так хорошо! Что ты дурью опять маешься?
– Э нет, это ты так думаешь. Мы сколько уже вместе?
– Сколько?
– Столько, Насть, не живут. Пятнадцать лет. Это критический срок. Везде об этом пишут. Сейчас парни подрастут, пойдут по жизни самостоятельно и все, не нужная я никому стану. Я ж у них за уборщицу, за кухарку. Целыми днями по дому кручусь. Что я вижу? А Петюнчик у меня с большими людьми общается, в свет выходит. Рядом с ним такие бабы! И все, Насть, одинокие, – сокрушенно вздохнула Аннушка.
Представить на трезвую голову, что ее Петюнчика, отца многочисленного семейства, кто-то рискнет увести из стойла, я не могла. Но спорить с Аннушкой не имело смысла. Новая идея уже поселилась в ней и стремительно набирала обороты, как вирус в ослабленном организме. Объяснять Анне, что и в наше разнузданное время еще есть мужики, для которых семья – это все, и что Петька как раз из этой вымирающей категории? Увольте.
Пособия, которыми трясла сейчас передо мной соседка, пишут, как правило, женщины неустроенные в личном плане, озлобленные на весь мужской пол. Они делят все адамово поголовье на несколько типажей, презрительно именуют мужчин «папиками» и «маменькими сынками» и дают универсальные советы. Например, «если чувствуете, что отношения охладевают, купите эротичное белье и встретьте его с работы в прозрачном пеньюаре». Или еще лучше – «если он тянет с приглашением в загс, дайте ему понять, что он может и потерять вас – езжайте в отпуск одна». Спору нет, замечательные советы. Наверное, в каких то случаях они даже работают.
Но почему то мне кажется, что охладевающий муж, встретив постылую жену на пороге в неглиже, не испытает ничего, кроме чувства неловкости, а сомневающийся жених, проводив вертихвостку на юг, засомневается еще больше. Причины охлаждения, как подсказывает мне интуиция, кроятся несколько глубже затрапезного халата. Когда человека любят, когда с ним интересно и весело, ему легко прощают и погрешности домашней одежды и многое другое. А сомнения партнера не победить выкрутасами и демаршами. Скорее уж наоборот. Но какой мне прок убеждать Аннушку в очевидных вещах?
– Насть, вот посмотри. Тут ясно сказано, что муж должен не только испытывать к жене сексуальную тягу, но еще и уважать ее. Насть, а ведь Петька меня ни в грош не ставит. Он мое мнение никогда, Насть, не спросит, все по-своему сделает!
– Послушай, насколько я знаю, он никогда не советует тебе, где покупать продукты, как варить борщ, какую мебель выбрать для ванной… По моему очевидно, что и от тебя он не ждет совета, как вести бизнес и водить машину.
– Ой, да я не о том. Насть, он же между нами говоря, – Аннушка взяла паузу и драматически выдохнула, – он же меня дурой считает! Так прямо и говорит – какая ты у меня дурочка.
– Ань, между дурой и дурочкой есть разница. Не считает он тебя дурой, просто манера у него такая. Он взвалил на плечи все заботы о семье и несет, не жалуется. Чего ты к мужику примоталась?
– Дааааа, – загундосила Анюта, неловко комкая в руках мою пачку сигарет, – я простая, я по-английски не говорю, книжек мало читаю…. Он меня бросит, ууууу….
– Можно подумать, что он говорит по-английски.
– Насть, он на курсы записался. Я тебе и говорю, неспроста это. Там, знаешь, какие бабы? А с английским он вообще любую окрутит.
– Эка невидаль, ну и ты запишись.
Видимо, такая простая мысль не приходила Аннушке в голову. Она недоверчиво посмотрела на меня и спросила:
– А ты думаешь, у меня получится?
Проводив докучливую соседку, я с раздражением подумала о том, что некоторые люди упорно не понимают своего счастья. Видимо, им скучно живется без проблем. И только когда шаги Аннушки стихли и хлопнула дверь ее квартиры, я с благодарностью подумала – ей и правду удалось немного успокоить меня. Уж не за этим ли она приходила?
* * *
Надо прижать Соболевых к стене. Это был единственный выход. Добром или силой, надо вытрясти из них информацию. На этот раз настоящую. У Гришки есть знакомые ребятки, один лишь вид которых развязывает самые молчаливые языки. Все, другого выхода нет, пора, отринув ложное лицемерие выйти на тропу войны. Генрих, Генрих… он не случайно появился на моем горизонте, он неспроста разбил скорлупу прошлого и вытащил из нее тщательно упрятанную иголку. Он что-то хотел от меня. И возможно, получил. Только я об этом ничего не знаю.
Гришка мой план не одобрил. Более того, он, прямо как добропорядочный муж Петюня, не слишком ласково обозвал меня дурочкой и даже думать запретил в этом направлении.
– Гриш, ты пойми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33