На проходной я отдал "ладанку", полицейский вручил мне временный
пропуск и открыл турникет, ведущий в деревню.
Разные мне пришлось видеть на своем веку олимпийские деревни, но еще
ни одна не производила столь гнетущего впечатления. Приземистые,
темносерые корпуса, почти лишенные окон, безлюдные дорожки, высокий
металлический забор. Картину дополняла сама местность - темный суровый лес
вдали словно присматривался к тем, кто решился ступить на его землю.
Низкое свинцовое небо, что никак не могло разрешиться белым
праздничным снегом, лежало на крышах зданий.
Я спросил у вынырнувшего из-за угла полицейского в коротком сером
полушубке и в широкой ковбойской шляпе, где расположились советские
спортсмены. Он молча ткнул в направлении одного из тюремных зданий.
- Добрый день, я журналист из Киева, мне нужно видеть Валерия
Семененко, - быстро представился я дежурному по штабу делегации.
Розовощекий парень в форменной красной куртке с золотым гербом СССР
над сердцем приветливо улыбнулся и сказал, обращаясь к товарищу, что сидел
в углу:
- Толя, смотайся на второй этаж. Вторая камера направо. - Он
многозначительно улыбнулся. - Это горнолыжник, тренер. Скажи, чтоб сошел
вниз. Я говорю, что есть он, они еще никуда не уезжали, а с завтрака уже
возвратились!
Толя не слишком охотно поднялся, но все же отправился наверх, и
спустя минуту оттуда с воплем: "Ого-го, старина! Кого я вижу!", - свалился
на меня Валерка. Он был черный от загара, словно коптился на июльском
пляже в Ялте, весь подтянутый, крепкий, какой-то до зависти спортивный.
Последний раз мы виделись с ним в Славском год назад, где проводился
динамовский сбор, и с тех пор он мало изменился.
Мы обнялись, расцеловались. Я давно заметил, что за границей чувства
обострены и каждый даже мало-мальски знакомый советский человек кажется
тебе близким родственником. А что говорить о нас с Валеркой, если мы знаем
друг друга сто лет, и именно он был моим крестным отцом в горных лыжах.
Когда я распрощался с плаванием, то долго "маялся дурью", как выразился
один некогда близкий мне человек: все искал, чем бы заменить спорт,
который еще сидел в каждой клеточке тела и заставлял просыпаться по ночам
в холодном поту, когда во сне я вновь и вновь выходил на старт и никак не
мог прыгнуть с тумбочки... Пытался играть в теннис, и что-то получалось,
во всяком случае мой бывший одноклассник и великий знаток тенниса Йосиф
Айзенштадт всякий раз качал головой и говорил, слегка заикаясь: "Т-такой
т-талант за-загубило плавание!" Потом увлекся подводной охотой, да какая у
нас охота, когда даже на Черном море, помимо зеленух, разве что "собак"
стрелять. Одно лето провел начальником подводной экспедиции - искали на
дне погибшие во время войны корабли...
Но все это временно. Нужно было нечто такое, что захватило бы меня
всего и давало бы возможность тренироваться, стремиться к чему-то. Когда я
впервые встал на лыжи, а случилось это в том прекрасном и славном поселке,
что зовется так ласково - Ясиня, на мягкой горке Косторивке, то понял:
нет, жизнь еще не кончается!
Всему, что знал и что умел в горных лыжах, меня научил Валерий
Семененко.
- Поднимемся ко мне, там, правда, не ахти, но жить можно, - сказал
он.
В маленькой неуютной (да и какой уют в тюремной камере?) комнатушке с
крохотным продолговатым окошком где-то под самым потолком было жарко, как
в парилке. Я поспешил раздеться.
- Садись, - сказал Валерка, указывая рукой на нижние нары. - Стульев,
извини, организаторы не предусмотрели. Впрочем, и правильно - куда
поставишь? Разве что на голову. Ну, рассказывай, как там в Киеве, ведь я,
считай, полгода не был в родных пенатах. Жена пишет: если такое будет
продолжаться - разведусь. Ну а что я могу поделать? В июле - на Эльбрус,
потом - под Алма-Ату. Не успели возвратиться в Москву, нужно выезжать в
Австрию. И пошло-поехало! Я ей, родненькой, пишу, что олимпийский сезон
бывает раз в четыре года, а она мне свое - у тебя каждый месяц
олимпийский. Что за люди эти женщины? Представляю, как она меня встретит,
когда возвращусь...
- Ладно, не бери в голову, - успокоил я своего друга. - Женщины -
народ отходчивый, к тому же любят подарки. Ты что-нибудь подбери ей по
вкусу, да так, чтоб к лицу...
- Разве что, - согласился Валерка.
- Как дела?
- Многого с нас не возьмешь, сам знаешь, мы только три-четыре года
как всерьез занимаемся лыжами. А люди здесь по десятку-полтора катаются -
на кубках да чемпионах мира, на Играх и прочих "критериумах". Но ребята в
порядке, особенно мне по душе Цыган - Цыганков. Нет у парня страха ну ни
на йоту. Стенмарк и тот как-то подходит и спрашивает: откуда этот парень?
Во до чего мы дожили!
Валерка деланно серьезно развел руками.
- А ты-то как? Наташку видел?
- Видел.
- Порядок?
- Порядок.
- Слушай, ты что - не завтракал? Двух слов произнести не можешь
самостоятельно.
- Если угостишь кофе, не откажусь. И бутерброд с икрой не помешает...
- Заворот кишок у тебя не случится? Видите ли, с икоркой ему! Ты
права не качай, икорка у меня для парней, чтобы кровь играла у них на
старте. А кофе сейчас будет!
Валерка вылетел из комнаты, громко хлопнув дверью.
- Где ты ее выискал? Да на ней только воду возить! Не девчонка, а
ведьма! Ну скажи на милость, что я такое выдал, чтоб набрасываться на
меня, словно нанес ей самое тяжкое оскорбление? - Семененко был расстроен,
и я понимал его, но ничего объяснять не стал, потому что и сам ничего
толком не понимал.
Это произошло, кажется, на третий день пребывания Наташки в моем
номере. До того злополучного вечера между нами не то что черная кошка -
серый котенок не пробегал: я по ее просьбе сходил за вещами, заодно привел
подругу, с ней она долго и таинственно шепталась, хотя я и вышел в другую
комнату. По утрам заглядывал лекарь и менял ей повязки на ноге. Утром
третьего дня Наташка поднялась самостоятельно, без костылей. Была весела,
в меру язвительна, и ее колкости в мой адрес не переходили границ
допустимого. Мы обращались друг к другу на "вы", и я относил на почту
письма с нью-йоркским адресом - маме. По вечерам чинно сидели у
телевизора, который я просто-таки вымолил у директора детской горнолыжной
школы Вили Школьникова. Говорили о чем угодно, но не касались наших личных
дел. Правда, Наташка попросила меня не пускать на порог того высокого
красавца, что я и выполнил с превеликим удовольствием, когда он ткнулся
было в номер. Как раз в гостях у меня сидел Виля, я ему подмигнул, он все
понял, вывел аккуратненько парня в коридор, что-то ему вежливо, потому что
никаких подозрительных шумов не донеслось, сказал, и тот позабыл к нам
дорогу.
Впрочем, чего уж теперь таиться и темнить?
Я готов был днем и ночью прислушиваться к каждому ее слову. Она
заканчивала институт, профессия у нее - художник-модельер, что-то она там
сделала стоящее, потому что ее уже пригласили во Всесоюзный Дом моделей.
Меня же меньше всего интересовало, кем и чем она будет. Она была рядом, и
я просто не мог себе представить, что наступит момент, когда мы разъедемся
в разные стороны. Но и будущего у нас не было, не могло быть, я это знал
твердо...
В тот вечер заявился Семененко. Он был слегка навеселе, хотя к
выпивке относился с предубеждением и признавал лишь шампанское, да и то
разве что по торжественному поводу. В тот вечер повод был: его команда
выиграла первенство Центрального совета "Динамо", и в "Верховине", на
втором этаже, в небольшом и уютном зале, отделанном светлым деревом и
украшенном удивительными картинами - фресками местного художника-умельца,
состоялся скромный ужин в честь победителей. Меня тоже пригласили, но я
отказался - без Наташки не мог сделать ни шагу, два последних дня даже на
гору не поднимался с лыжами...
- Привет молодоженам! - закричал Валерка, открывая дверь.
В следующий миг Наташку словно подбросило в воздух, она спрыгнула с
дивана, где лежала, уставившись в телевизор, схватила костыль, что стоял у
стены, и с такой неистовой силой запустила им в Валерку... Его счастье,
что она не попала. От удара отвалился здоровенный кусок штукатурки.
- Олег, - совершенно спокойным, просто-таки ледяным голосом сказала
она, - купите мне на завтра, пожалуйста, билет до Москвы. Деньги я вам
сейчас дам!
- Наташа, но ведь это нелепо. Если вы хотите, Валерий сейчас же
извинится.
- Если вы не купите билет, я уеду сама.
Я вышел в коридор. У Валерки был такой побитый вид, что того и гляди
расплачется.
- Брось, старина, ты тут ни при чем, - успокоил я его. - Все это
действительно глупо.
- Но ведь я вижу - ты не можешь без нее. Посмотрел бы на себя со
стороны. Тень, а не человек. Даже говоришь так, словно у тебя перехватило
горло.
- Ладно. Кончим этот разговор. Позвони своему знакомому, ну,
Петровичу, начальнику станции, попроси на завтра один билет... Нет,
впрочем, два, да, да - два до Москвы, на чоповский, забронировать. Пусть
разобьется, но достанет!
- Ты уезжаешь? Отпуск только начался, и ты уже укатываешь? - Валерка,
добрая и бесхитростная душа, снова впал в уныние.
- Я вернусь. Провожу Наташу и вернусь. Я даже лыжи не буду брать. Ты
скажешь Мартыну, чтоб он не отдавал номер никому. Договорились?
- Дело хозяйское...
- Ну, вот и твой кофе! - сказал, входя, Семененко, держа в одной руке
чашечку с дымящимся кофе, а в другой на салфетке - два бутерброда с черной
икрой.
- У меня нет слов, - простонал я.
- Да тут, у соседей, они как раз завтракали, позаимствовал. Им это ни
к чему - и без того лишних килограммов предостаточно, а ты ведь с
дороги...
Когда кофе был выпит, а бутерброды съедены, я приступил к главному.
- Валера, достань мне лыжи, а? Просто страсть как хочется скатить
разок-другой с Уайтфейс. Быть на олимпиаде и не прокатить по трассе -
согласись, непростительно.
Я думал, что он будет сопротивляться, и приготовился к длительной
осаде. Но все образовалось само собой.
- Возьми мои. Размер-то у нас один. Тебе какие дать - хот-доги или
нормальной длины?
- Дай нормальные. Я из-за твоих хот-догов уже лечил месяц коленку,
так то было дома, а здесь мне нельзя рисковать.
- Тогда пошли.
Потом Валерий проводил меня к проходной. Мы не успели еще и
промерзнуть, как подошел автобус и из него вывалилась компания
журналистов.
- До встречи, Валер! Я обязательно буду на горе, когда твои пойдут!
- Смотри!
- Еще бы!
- Эй, Олег! Наташке ты все-таки от меня привет передай, добро?
- Передам!
Автобус стрельнул раз-другой и нехотя сдвинулся с места.

Снег повалил, видимо, после полуночи, так как почти до двух я смотрел
фильм о марсианах, что-то писал между делом в блокнот. Словом, проводил
время в сладкой праздности, которая через день-другой закончится, и
начнутся сумасшедшие будни, когда не то что в телевизор, в зеркало
заглянуть - побрит ты или нет - будет некогда. Во всяком случае когда
перед сном я вышел на веранду, небо было чистое, мохнатые сверкающие
звезды висели над уснувшим Лейк-Плэсидом, черные сосны тихо нашептывали
друг другу, и ни единый посторонний звук не тревожил чуткую горную тишину.
Морозец пощипывал кожу, но уходить не хотелось, и я подумал о Наташке и
еще о том, как было бы хорошо, если б она приехала ко мне. Но тут же
отбросил эту мысль. Ибо когда начнется бешеная гонка, в сравнении с
которой состязания на пятьдесят километров, называемые лыжным марафоном,
могут показаться развлечением, так как он кончается в тот же день, а наш
журналистский марафон растянут на все тринадцать, каждый день придется
выкладываться полностью. Одни только расстояния между местами состязаний,
скажем, от бобслейной трассы до Уайтфейс или от Уайтфейс до "Овала",
вытягивались в десятки километров, а автобусы, судя по первым признакам,
будут ходить далеко не так, чтобы можно точно рассчитать время, и ты
будешь опаздывать к телефону, а потом ждать, ждать и ждать нового
вызова... Впрочем, сейчас думать об этом не хотелось.
Утром я проснулся словно от внезапного толчка, будто кто-то грубо
разбудил меня. Открыв глаза, я понял, что в природе произошли чудесные,
давно и нетерпеливо ожидаемые перемены: в окно лились потоки солнца, они
расчертили комнату длинными тонкими лучами, высветили темные уголки и
вливались в сердце бурлящей радостью.
Я забыл попросить у Валерия защитные очки, но напротив мотеля был
фирменный спортивный магазин "Адидас". Нужно зайти купить очки последней,
олимпийской марки. Наскоро перекусив банкой паштета и двумя ломтиками
упоительно пахнущего черного бородинского хлеба, оделся по форме, взвалил
на плечо лыжи с пристегнутыми ботинками и вышел на воздух.
До пресс-центра минут пятнадцать ходьбы по Мейн-стрит. Солнце и
выпавший ночью снег преобразили облик скучного и убогого поселка.
Принарядились и похорошели одноэтажные (редко двухзтажные) домишки,
выпукло приблизились сосны на противоположном берегу озера, где
таинственно поблескивали окна вилл и дач; стало оживленнее на главной
улице - появились толпы праздношатающихся людей в длинных шубах и легких
джинсовых костюмах, в полушубках и нейлоновых куртках, на ногах у
большинства были разноцветные неуклюжие, на первый взгляд, пластиковые
"лунники" - зимние сапоги, скопированные с тех, в которых американские
астронавты бродили по Луне. Оживились торговцы сувенирами: еще не бойко,
но уже уверенно торговали они олимпийскими брелоками, наклейками,
зажигалками, шапочками и майками, очками, марками, тарелками и кружками -
словом, всей той дребеденью, что в принципе не имеет ценности, но чье
существование освящено пятью переплетенными кольцами и олимпийскими
символами вроде симпатичного, чем-то напоминающего известного с детства
Кота в сапогах, Бобра, ставшего шуточным символом зимней олимпиады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15