Но вот я разглядел за деревьями двухэтажный коттедж. К нему вела
лестница. Передняя стенка дома - сплошь из стекла - ярко освещена, но
задернута изнутри плотной шторой. Над крышей из невидимой трубы поднимался
белесый дым. Снег присыпал дорожку и высокие кусты, окружавшие коттедж.
Стоило мне подняться по лестнице на первую каменную ступеньку, как
наверху распахнулась дверь и раздался знакомый баритон Дика Грегори:
- Хелло, Олег! Я подумал, что самое время для твоего появления!
- Почему ты так решил? - спросил я и крепко пожал его руку.
- Мне позвонил приятель сразу же после встречи с тобой и предупредил,
что передал записку. Остальное - проще простого. Как всякий журналист, ты
не лишен авантюризма, и тайна влечет нас. Отсюда напрашивался вывод: ты не
станешь оттягивать встречу, разве случись дела поважнее. Но, как мне
известно, вы болтали с толстяком, который чрезвычайно увлекается виски!
- Ничего не скажешь: служба у тебя поставлена - только держись! - не
сумев скрыть удивления, сказал я, входя в комнату.
Это была продолговатая уютная гостиная с диваном-кроватью,
застеленным неярким шотландским пледом, цветной "Сони" на вращающейся
ножке застыл как раз посредине комнаты, низкий журнальный столик, два
мягких кресла рядом. На одном из них, по-видимому, только что сидел,
укутавшись в плед, Дик. На столике лежал толстый блокнот, из него
выглядывала шариковая ручка. Телевизор был включен, но звук почти убран, и
нужно напрячь слух, чтобы расслышать, о чем там спорили два ковбоя в
стереотипном салуне времен освоения дикого Запада...
- Раздевайся! - сказал Дик.
Он забрал мою куртку с шапочкой и унес в соседнюю комнату. Да, я
забыл сказать, что слева от телевизора пылал небольшой камин, сложенный из
серого речного камня. Огонь жадно облизывал белые березовые поленья, и
тепло обволакивало, расслабляло.
- Что будешь пить?
- Пожалуй, пиво.
- О'кей! - Дик скрылся за дверью, я услышал, как мягко хлопнула
дверца холодильника, и вскоре вернулся, неся на подносе блок из шести
запечатанных пластмассовой крышкой банок с пивом, тарелочку с мелкими
ломтями ветчины и горкой тонко нарезанного сыра.
- Я буду виски. Как ты в такой холод пьешь эту ледяную жидкость?
Впрочем, слышал, у вас даже зимой едят на улице мороженое...
Я усмехнулся. Дик по-своему понял это и сказал примирительным тоном:
- А может, оттого вы все такие здоровяки. Видел вчера ваших ребят на
"Овале" - кровь с молоком!
Дик достал из настенного бара начатую бутылку "Баллантайна", щедро
долил себе в бокал и плеснул чуть содовой.
- Рад тебя видеть, Олег! Как ты устроился?
- По сравнению с некоторыми моими коллегами, получившими жилье в ста
километрах от Лейк-Плэсида, я, считай, живу, как у бога за пазухой.
- Счастливчик! Не многие могут похвастаться подобными условиями. Знаю
Лейк-Плэсид как свои пять пальцев, - не было еще ни одной зимы, чтобы я не
катался на Уайтфейс. Мои друзья чаще, правда, летят в Калифорнию, там и
зимой солнечно, но мне больше нравится здесь. Знаешь, чем хороши
Адирондакские горы? Здесь никогда - разве за исключением олимпийского
сезона - нет наплыва туристов. Тихо и покойно, что в наше время,
согласись, кое-что да значит. Впрочем, если уж начистоту... - Дик сделал
паузу. По выражению его лица я догадался, что он хочет сообщить мне что-то
важное. Видимо, решившись, Дик как ни в чем не бывало продолжил: -
...Нынче я приехал сюда не кататься и не глазеть на олимпийцев. У меня
дело посерьезнее. Больше того, оно касается и тебя. - Он уловил мой
вопросительный взгляд и объяснил: - Тебя как гражданина СССР. И еще как
человека, которому не безразлична судьба олимпийского движения вообще.
- Ты имеешь в виду бойкот?
- Отчасти. Тебе уже известно, что на сессию МОК прибывает
государственный секретарь Соединенных Штатов господин Вэнс?
- Нет, но что в том особенного?! Давно известно, что сессии МОК
открывают государственные деятели страны, где она проводится. Роль его
формальна, как я понимаю, он выйдет на трибуну и провозгласит: "Объявляю
сессию МОК открытой!"
- Так вот! Вэнс заявится сюда с личным заданием президента, и роль
его меньше всего будет напоминать роль свадебного генерала, - голос Дика
Грегори был жесток. - Он привезет специальное послание Картера, а в этом
послании - мне доподлинно известно - обещано 500 миллионов долларов любому
городу мира за согласие провести, точнее - взять на себя заботу о летних
Играх-80.
- Это уже новость, - растерялся я.
- Дело тут посложнее, чем простое желание сорвать Московские игры,
которые, скорее всего, не принесут желанных лавров сборной команде США. По
подсчетам, их можно найти в некоторых наших спортивных изданиях, борьба за
командное первое место вновь развернется между СССР и ГДР, а Штатам
отводится роль статиста.
- Ну, спорт есть спорт, кто возьмется заранее разложить все по
полочкам? - сказал я уклончиво, хотя не сомневался, что так оно и будет.
- В Америке существуют силы, которые хотят превратить олимпийское
движение в своеобразного "заложника" и с его помощью решать сложнейшие
политические вопросы. За призывом бойкота Игр последуют нажим и шантаж
западных союзников и Японии. Тем, поверь мне, ничего другого не останется,
как последовать за Вашингтоном. Что это будет означать, недолго объяснять:
ухудшение отношений между Западом и Востоком и, как следствие, - желанное,
конечно, для организаторов этой далекоидущей акции! - новые расходы на
оборону. Да еще какие! Я скоро опубликую статью, где расскажу, что уже в
следующем финансовом году Пентагон намерен закрутить спираль расходов на
вооружение до фантастических высот!
- Погоди, погоди, Дик. Как-то не вяжется все это с Олимпийскими
играми... Ну, понимаешь, масштабы несопоставимы... А потом, извини меня, я
не верю, что МОК проголосует за бойкот.
- Тут-то и зарыта собака! Наши деятели тоже не слишком полагаются на
сговорчивость МОК. Вот потому-то задача представляется в том, чтобы
заставить Советский Союз, поставив его в безвыходное положение, сделать
такой шаг, который был бы расценен как нарушение олимпийской хартии, как
невыполнение международных обязательств, а уж наша пресса мгновенно
обвинит СССР во всех грехах!
- Ну, ну, не перегибай! Ничего из этого не выйдет! Ставили палки в
колеса и раньше! Мы уже в Лейк-Плэсиде, и советские спортсмены будут
выступать на Играх. Разве у кого-нибудь существует сомнение на сей счет?
- У меня, например.
Я смотрел на Дика Грегори, стараясь проникнуть в его потаенные мысли.
Он недоговаривал, я это видел, он как бы разрывался между желанием
выложить все без обиняков и опасением, что это может привести к
противоположным результатам. Ведь, как ни крути, я был для Дика человеком
из другого мира, и наши пути, сходясь, никогда не сливались. Он этого не
забывал ни на минуту. Но что тогда толкало Грегори ко мне? Ведь не впустую
велись эти разговоры, не впустую хотел как-то подготовить меня - и боялся,
опасался открыться до конца. Стало грустно, настроение готово было
испортиться окончательно: между нами все явственнее раздвигалась
пропасть... Пропасть недоверия...
Некоторое время мы сидели молча, углубившись в собственные мысли.
Пиво нагрелось, его можно было пить большими глотками, и я никак не мог
утолить жажду, преследовавшую меня весь день. Голова была легкой и
светлой. Поленья в камине почти догорели, я поднялся, подбросил свежих из
поленницы, что высилась рядом с металлической оградкой. Помешал уголья
длинными медными щипцами, совсем новыми - у них даже кончики не обгорели.
- Мне сегодня позвонили из Лондона; - вдруг сказал Дик Грегори. -
Зотова больше нет...
Его слова поразили меня.
- Ты помнишь, я говорил, когда ты прилетел в Нью-Йорк, что Дима
находился в больнице. Вчера получил телеграмму от Юли. Зотов погиб,
выбросившись из окна клиники с седьмого этажа. Официальная версия - рак
печени, узнав об этом, он покончил с собой. Почуял - это идут по моим
следам... Не спрашивай у меня ничего, Олег! - вскричал Грегори. - Пойми, я
ничего не могу сказать тебе! Пока! Это просто-таки убивает меня, ибо как
раз тебе, и никому другому, мне нужно рассказать все! Но... потерпи еще
день-другой, и ты оправдаешь мои действия!
Грегори вскочил на ноги и достал бутылку из бара. Налил и поставил ее
на стол. Потом снова встал, вышел в соседнюю комнату и вернулся с трубкой.
Дик курил мало, только трубку, и я уже установил, что делает он это в двух
случаях: в состоянии полного благодушия или крайней напряженности.
Сладковатый дым ароматизированного "Копенгагена", темно-зеленую банку
с которым он принес с собой, поплыл по комнате...
- Я не ошибся, Олег. Диму Зотова просто выбросили из окна. Ты
спросишь - за что? Нет, понятное дело, Би-би-си тут ни при чем. Сдержанный
критицизм Зотова по отношению к СССР показался теперь лояльностью или даже
сочувствием, в этом была причина его увольнения. Но его смерть - это из
другой оперы! Думаю, однако, ты догадывался, что Дима Зотов был не так
чист, как могло показаться с его слов.
Хочу отдать Зотову должное: Дима из кожи лез, чтобы вырваться из
клоаки, куда столкнула его жизнь. На этом пути ему пришлось кое-что и
потерять. Я знаю: он хотел стать честным человеком... Только так могу
расценить передачу мне документов, в результате чего я оказался здесь, в
Лейк-Плэсиде, а Дима - в могиле...
- Поездка в Лондон дала тебе новые факты? - спросил я, потрясенный
услышанным.
Да, очень серьезные. Именно поэтому я решил встретиться с тобой...
Словом, Олег, существует заговор против... против Олимпийских игр в
Москве, и он начал осуществляться... Нет, речь не о бойкоте... Словом, -
мне было видно, как трудно давались эти слова Дику Грегори, - предупреди
ваших, чтобы они держались здесь начеку... Все, больше - хоть убей - ни
слова! - Дик, с крупными каплями пота на лбу, взъерошенный, обессиленно
откинулся на спинку кресла. Мне никогда не приходилось видеть его в таком
состоянии.

Долго не мог заснуть: крутился с боку на бок, вставал, пил коку,
снова пытался успокоиться, но услышанное не шло из головы. Включил свет и
раскрыл "Мастера и Маргариту", но бал у сатаны только усугубил мрачное
настроение. Нажал кнопку телевизора. Фильм с убийствами и погонями. По
другой программе шел концерт с участием популярного конферансье Литлрока.
Его плоские шуточки и ужимки раздражали...
Телефонный звонок буквально приковал меня к постели. Дик?
Телефон разрывался. Я поднял трубку.
- Олег, ты? - раздался голос, от которого у меня что-то дрогнуло
внутри.
- Малыш...
- Что с тобой? Я весь вечер обрываю телефон, а тебя все нет и нет!
- Олимпиада, Малыш, разве ты не знаешь? - как можно спокойнее сказал
я, а у самого мурашки по коже пошли - как это она почувствовала, что со
мной что-то стряслось. На таком расстоянии!
- Ты говоришь правду? Правду?
- И только правду! - заверил я Наташку. - Все - о'кей! Уже пошел
снег, и олимпиада наконец-то станет белой, как ей и положено. Народ
съезжается отовсюду. Много знакомых. Работы пока, правда, нет, но передал
небольшой репортаж. А вечером... вечером я гостил у моего давнего
приятеля... сидели у камина и пили пиво...
- У камина? Как у меня тогда?
- Нет, Малыш, разве можно сравнивать несравнимые вещи!
- Тогда спи. Я целую тебя, слышишь, родной мой?
- Слышу. Покойной ночи, Малыш...

Я тогда вернулся в Киев - до конца отпуска досидеть не удалось:
что-то мешало мне наслаждаться лыжами и великолепными склонами - после
дождя ударил мороз, потом присыпал легкий снежок и наст держал крепко,
можно было спускаться там, где никто обычно не катается. Валерка проводил
к поезду, помахал рукой и напомнил на прощание, что мы условились
встретиться в марте - на пару денечков заскочить в Славское, на весенний
снег. "Ну, если невтерпеж, рвани в Москву, - сказал он тогда. - Ведь не
дети вы!" - "Вот потому, что не дети, никуда не поеду! - не слишком
любезно отрезал я, чем, верю, обидел друга. - Пустое это все..."
Уже несколько дней я работал, даже собрался в командировку в Харьков,
когда раздался звонок из Москвы. Час был поздний, около одиннадцати, и я
задержался в кабинете лишь потому, что был дежурным редактором по номеру.
- Да, Романько слушает.
- Это я, - послышался тихий, приглушенный не только расстоянием
голос.
- Наташа?!
- Я совсем извелась и стала похожа на ведьму. Бросаюсь на людей, и
меня скоро отвезут в "психушку". Должна тебя увидеть, ну, хоть на час...
Ты не мог бы прилететь в Москву?
Я молчал, потеряв голову. Она поняла мое молчание по-своему. Голос у
нее задрожал.
- Умоляю тебя...
- Завтра я буду в Москве...
- Улица Горького, четырнадцать, квартира семь... Это как раз над
магазином "Грузия", у площади Маяковского...
Я бросил трубку, но тут же схватил ее снова. Набрал знакомый
редакторский домашний номер.
- Ефим Антонович? Это Романько.
- Добрый вечер, Олег Иванович, что-нибудь по номеру?
- Нет, с номером порядок. Подписал по графику, жду сигнальный. Мне
нужно завтра срочно уехать, на два дня...
- У вас, кажется, есть еще неиспользованные дни отпуска?
- Есть.
- Счастливого пути, Олег Иванович!
- Спасибо.
...В Москве трещала, обметала ноги поземкой настоящая зима - повсюду
огромные сугробы, мороз под двадцать, да еще с ветром. Пока доехал из
Внуково, у меня околели ноги - так было холодно в такси. Дом на улице
Горького я знал хорошо, по соседству когда-то жил друг моей спортивной
юности Серега Скворцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15