.. Словом, из Запорожья они с
матерью уехали вместе с поспешно отступавшими в октябре сорок третьего
оккупантами. Очутились в Германии, в Мюнхене, вскоре после войны мать Димы
погибла или покончила с собой, я так толком и не знаю, и Зотову пришлось
пройти все круги ада: он был бутлегером, официантом, вышибалой в борделе,
служащим в какой-то американской миссии, киноактером и еще бог весть
сколько "профессий" испробовал, прежде чем ему удалось выкарабкаться на
поверхность.
Не знаю и не хочу гадать, чем ему пришлось заплатить за это, но
только уверен, что если он и запродал кому душу свою, то никак не
добровольно и не по убеждению. Когда мы с ним встретились на чемпионате
мира по хоккею, если мне не изменяет память, это было в Женеве ранней
весной семьдесят первого, он уже был спортивным обозревателем Би-би-си -
русского отдела Би-би-си.
- Я брал интервью у Виктора Александровича Маслова, когда "Динамо"
приезжало играть с "Селтиком", - сразу сообщил он, едва узнал, что я из
Киева. - То была сенсационная победа, "Динамо" сразу встало в один ряд с
европейскими грандами. Я имел счастье принимать Виктора Александровича у
себя в гостях!
В той поспешности, явно сквозившем стремлении упредить нежеланные
вопросы, открыть свое истинное лицо виделось стремление расположить к себе
собеседника. Что же до меня, то я не помышлял поворачиваться к нему спиной
- он интересовал бы меня, будь даже откровенным врагом: разве нужно
объяснять, что моя профессия в том и состоит, чтобы изучать человека, кем
бы он ни был. Мне не терпелось понять его суть, так сказать, внутренний
фундамент человека, потерявшего родину, а значит, по моему глубокому
убеждению, потерявшего опору в жизни, цель и смысл ее, словом, потерявшего
все...
- Я близко был знаком с Масловым и думаю, что это - великий тренер...
- поддержал я разговор.
- Вот-вот, именно так я и комментировал его интервью... Жаль, что
"Динамо" играет сейчас слабее, чем прежде...
Потом были встречи еще и еще, в разных странах, при разных
обстоятельствах, и меня тянуло к Зотову, он волновал мое воображение
недосказанностью, что была характерна для его поведения; я видел, чуял
глубокий и трагический разлад в его жизни, но никак не мог ухватить
главное, то есть не догадки, не предположения, а суть, факты, и ждал,
когда Зотов расскажет обо всем сам. Мне это казалось важным, тем самым
недостающим звеном, чтобы напрочь связать его прошлое и настоящее и уж
затем выносить окончательный приговор...
Впрочем, я не мог ни в чем упрекнуть Зотова: он не только при
встречах, но и в передачах по Би-би-си старался держаться лояльно (если
это слово вообще применительно к передачам, несущим в себе прежде всего
политические мотивы и идеи Запада, направленные против моей страны...), но
все же нет-нет да проскользнет фраза, слово, намек, явно сказанные с
чужого голоса.
Впрочем, я не заблуждался, что не будь этого, Зотова вряд ли бы
держали в Би-би-си...
Но в Лондон я приехал впервые в августе прошлого года. В английской
столице как раз оказался Дик Грегори - он несколько лет работал в Англии
корреспондентом. Когда Грегори возвратился в США, то вскоре прославился на
Уотергейтском деле: поговаривали, что он был одним из первых, кто
докопался до истины. С той поры Грегори стал независимым журналистом на
договорных началах, и страсть к "раскопкам", как он называл всякого рода
расследования, превратилась в главную цель его жизни. Впрочем, тогда, в
августе семьдесят девятого, встретившись с Грегори, я толком не знал, чем
он занимается теперь и что волнует кудрявую красивую голову.
- Не обессудь, но, по-моему, я посягаю на твой хлеб, - усмехнулся
Грегори, когда мы уселись на заднем сидении старомодного такси, нанятого
Зотовым (Дима никогда не держал собственную машину из-за непреодолимой
страсти к спиртному).
- Переквалифицировался в спортивные журналисты? Да ведь ты не знаешь,
чем европейский футбол отличается от американского, а Пеле для тебя -
африканский набоб, а лучший в мире хоккей - в Рио! - развеселившись,
выпалил я.
- О Пеле я слышал, и этого для меня вполне достаточно, - отрезал Дик.
Он не обиделся, но и не откликнулся на шутку. - Но спортом я действительно
занялся. Правда, не спортом вообще, а Олимпийскими играми, а не Играми
вообще, а Московской олимпиадой.
- Ты собираешься приехать к нам на олимпиаду? Милости просим!
- Нет, на олимпиаду к вам я не приеду. Извини, к сожалению.
- Что ж так?
- У меня есть серьезные опасения, что она вообще не состоится в вашей
столице!
- Как это не состоится? - растерялся я. - Только что закончилась
Спартакиада народов СССР, тысячи зарубежных спортсменов увидели, что
Москва готова к Играм, а ты утверждаешь, что олимпиада не состоится! От
тебя я подобных заявлений не ожидал, Дик Грегори!
- Удивительный вы народ, русские! Просто сатанеете, стоит произнести
что-то не соответствующее вашим догмам!
- Такие уж есть, извини! - Я не на шутку разозлился. Одно дело
встречаться с подобными типами в пресс-центрах - там в выборе выражений не
стесняешься и называешь вещи своими именами, но совсем иное - садиться с
таким субчиком за один стол, да еще угощать икрой, которую вез в подарок
Юле - Диминой жене, я с ней был знаком заочно. Настроение у меня готово
было окончательно испортиться, и я уже волком вызверился на ничего не
понимающего Диму, хотя тот вообще не слышал нашего разговора, занятый
объяснением таксисту, как лучше проехать на его Холландпарк-авеню.
- Ого, если я сейчас не схлопочу по физиономии, то лишь потому, что
поспешу объясниться! - расхохотался Грегори. Но тут же лицо его
посерьезнело. - Мне было бы крайне тяжело узнать, что Игры будут сорваны.
Хотя бы потому, что по горло сыт нашими приготовлениями к новой войне. Я
никогда не увлекался спортом, это правда, но не такой уж законченный
дурак, чтобы не уразуметь: чем больше будет таких встреч, как олимпиады,
тем значительнее станут шансы, что наша крошечная планетка не провалится в
тартарары. Словом, я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы ваши Игры
состоялись.
- С этого бы и начинал! - с облегчением сказал я. - Удивительный
народ вы, американцы, - передразнил Дика, - нет бы начать с конца...
- Послушай, Олег, дело не так просто, как тебе кажется. Существуют
силы, способные торпедировать олимпиаду в Москве...
- Знаю. Год тому назад один из не очень уважаемых мною английских
министров уже призывал бойкотировать Московскую олимпиаду. И что из этого
вышло? Пшик. Даже английские газеты не поддержали этого заявления.
- Не спеши. Все куда сложнее, чем тебе видится. Поверь мне на слово -
пока я ничего конкретно не могу тебе сказать. Только не забывай, что когда
у нас стреляют в президента, то это отнюдь не является волеизъявлением
народа. Скорее наоборот!
Кто бы мог предположить, что пройдет всего лишь чуть больше четырех
месяцев, и опасения Дика Грегори обретут реальные черты, и мир станет
свидетелем разворачивающейся по всем законам детективного жанра драмы, в
которую будут вовлечены сотни и тысячи людей; включат на полную мощь свои
возможности разные организации, что предпочитают действовать в "темноте",
и вопрос о том, быть или не быть Московским Играм, из чисто спортивной
проблемы перерастет в политическую, и мир разделится на тех, кто перед
лицом реальной угрозы отбросит прочь сомнения и ринется на защиту Игр, и
на тех, кто станет изо дня в день накалять обстановку и, наконец, дойдет
до последней черты...
Впрочем, об этом рассказ лишь предстоит.
А тогда, теплым августовским предвечерьем, когда клонящееся к западу
солнце заливало округу неярким прозрачным светом и мир выглядел таким
прекрасным и добрым, мы выбрались из старенького, дребезжащего
таксомотора, и навстречу нам вышла Юля - худющая, темноволосая и
смуглолицая женщина, похожая на девочку-подростка, с тонкими длинными
руками и каким-то мягким, материнским выражением лица. Дима сразу
переменился, весь его гонор растворился в ее доброте, и он превратился в
простого и бесхитростного парня, у которого если есть в жизни свет в окне
- так это Юля. У меня вдруг сжалось до боли сердце, когда я, сам того не
желая, проник в тайну страшного одиночества этого человека...
Мы познакомились. Юля говорила на чистом русском языке, и Дима,
уловив мое недоумение, объяснил:
- Юля - гречанка, но родилась и выросла в Мариуполе, это такой
красивый город на море, название которого я позабыл.
- На Азовском. И не такое уж оно и маленькое, в Жданов - так теперь
называется Мариуполь - заходят даже английские корабли, - сказал я.
- Вы бывали в Мариуполе? - вспыхнула Юля.
- Бывал? Там прошло мое детство...
- А мы жили на Слободке. Отец рыбачил, и еще у нас был собственный
виноградник. - Она счастливо рассмеялась. Видимо, воспоминания захватили
ее, разволновали, мне показалось, что у Юли на щеках появился румянец. -
Он катал меня на лодке, когда море цвело. Мы словно плыли по зеленому
зеркалу. У него были вот такой толщины руки... - Она оглянулась, ища
глазами, с чем бы сравнить, но не нашла и снова беззаботно рассмеялась. -
Очень большие, я двумя руками не могла обхватить его бицепсы... Но папы
уже нет... нет...
- Юля, ну что ты, родная. Успокойся... - Дима не на шутку
встревожился.
Женщина-подросток уже взяла себя в руки и снова улыбнулась, а в
уголках глаз блеснули две слезинки.
- Мы еще поговорим о Мариуполе, ладно? - спросила Юля и с такой
надеждой взглянула на меня, что я поспешил согласно кивнуть головой. - А
маме, она живет в Пирее, знаете, есть такой город в Греции, он тоже у
самого моря, я обязательно напишу, что встретилась с человеком, который
жил там. Боже, как она обрадуется! Я вас покину совсем ненадолго, у меня
все готово, Дима еще третьего дня предупредил, что вы будете у нас в
гостях. Он обязательно должен показать вам свои розы...
Зотов проводил нас через небольшую, уютно обставленную комнатку,
служившую, по-видимому, кабинетом-приемной (на небольшом низком столике я
выделил взглядом портативную пишущую машинку), прямо на веранду, узенькую,
как турецкий кинжал, а с веранды мы попали в... сад. Это был крошечный
участочек земли между домом и высоким забором, отгораживающим Димино
"поместье" от пустыря, где начинались невысокие холмы, сплошь покрытые
непролазными зарослями вереска. Пять кустиков были ухожены, политы, и
земля под ними вспушена до песочной тонкости, но выглядели они, словно
дети, выросшие в подвале, куда солнце заглядывает на час в день. Розы были
зрелые и в то же время напоминали молодые саженцы - невысокие, не очень
густые кустики, на каждом из которых матово блестели три-четыре красных
цветка средней величины.
- Когда приходится уезжать из Лондона, мне так недостает этих роз, -
тихо сказал Дима, любовно притрагиваясь самыми кончиками пальцев к каждому
цветку, словно это живые существа, ждавшие ласки. Я видел, как подрагивали
его пальцы.
- Розы - самые прекрасные цветы, - сказал я, чувствуя, как комок
подкатывает к горлу.
- И ты тоже так считаешь? - вырвалось у Зотова.
- Гляди, Дима, не превратись в Нарцисса, - неудачно пошутил Дик, но
Зотов даже не обернулся в его сторону.
- Ей-богу, они чувствуют мое прикосновение, - сказал Дима.
Когда мы вернулись в гостиную, Дима как-то поспешно, торопясь, словно
боялся, что у него не будет другого времени, стал показывать свои
реликвии.
- Эту книгу мне подарил Георг Геккенштадт. - Дима протянул небольшую,
скромно изданную книжку на английском языке. - Я первый разыскал старика
здесь, в Англии. Потрясающий русский богатырь, рекордсмен и чемпион по
поднятию тяжестей. Он оказался совсем древним и просто не поверил, что его
помнят в СССР. Я сделал о нем получасовую передачу на Би-би-си. А этого
человека ты узнаешь? Виктор Александрович Маслов на приеме по случаю
победы над "Селтиком". Вот его автограф...
В Диминой коллекции была книга известного советского шахматиста,
бутылка грузинского коньяка, подаренная артистами Государственного
ансамбля Грузии, когда они гостили в Лондоне, и пластмассовая копия
Петропавловской крепости.
- Трудно стало работать на Би-би-си, - вдруг сказал Дима. - Многое
изменилось в последнее время...
Появилась Юля, быстро и ловко накрыла стол. Я понял: самое время
доставать подарки. Юля радовалась, как ребенок, каждой мелочи: прежде чем
отложить подарок, она чуть-чуть дольше, чем нужно, задерживала его в руке,
обласкивала. Черную икру и водку тут же водрузила на стол.
- Русский пир в Лондоне, или наглядное свидетельство, что русские
продолжают удерживать монополию на два самых дорогих в мире продукта -
черную икру и водку! - во всю мощь своего баритона воскликнул Дик Грегори.
...Уезжали мы поздно. Дима вызвал по телефону машину из какого-то
"подпольного" частного гаража, объяснив, что такими такси пользуется едва
ли не половина Лондона. "Это, знаешь, удобно, - объяснил он. - Дешевле,
потому что как бы нелегалы, то есть незарегистрированные. Потому не
удивляйся, что в машине нет таксометра..."
Подпольный таксист оказался рыжеволосым парнем явно ирландского
происхождения. Вел он машину мастерски, но от чаевых отказался, сказав,
что уже заплачено.
Мы распрощались с Диком Грегори, он ехал дальше.
- Теперь до встречи в Лейк-Плэсиде, - сказал я. - Желаю тебе удачи,
Дик.
- И тебе удачи, Олег!

Согрелся я лишь утром, когда после бритья принял горячий душ. В
запыленное окно пробивались лучи неяркого зимнего солнца, отчего в комнате
стало чуть теплее, во всяком случае мне так показалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15