Вход со двора, подъезд нашел сразу. Но дверь была
закрыта, и мне пришлось звонить. Выглянула лифтерша - в пуховом платке и
валенках, поинтересовалась, в какую квартиру иду, и лишь затем впустила. В
подъезде было тепло, я постоял, отогреваясь.
Поднялся на четвертый этаж и нажал кнопку звонка.
Дверь распахнулась сразу, как будто меня ждали.
У Наташки были сумасшедшие глаза, она прикусила губы, словно боялась
проронить хоть одно слово.
Мы стояли, смотрели друг на друга, и никто не решался первым
пошевелиться.
- Вот и я...
Спортивная сумка выпала на пол, мы почти одновременно, расставив
руки, бросились друг к другу. От Наташкиных волос пахло июльской луговой
свежестью, я целовал ее и не мог нацеловаться, и голова пошла кругом -
словно прильнул к прозрачному ручью в иссушающий полдень после долгого и
трудного пути.
- Ты, ты... - шептала Наташка. - Я глупая, какая я глупая - столько
мучаться, когда это так просто, так прекрасно - прижаться к тебе... Я
люблю тебя... готова на все, как ты скажешь, как прикажешь, так и будет...
буду твоей любовницей, наложницей, кем угодно... только бы видеть тебя
хоть изредка, только слышать твой голос...
Она шептала и шептала, а сердце мое разрывалось на части, потому что
оно предчувствовало разлуку, конец всему, я потерплю крах в жизни и уже
никогда - знал это наверняка! - никогда не поднимусь. Пусть говорят, что
так не бывает, но с той минуты, как увидел ее глаза там, в Карпатах, вдруг
понял, что не жить мне без этой девчушки; и оттого что знал - у нас нет
будущего, было так горько - хоть на край света беги. Да разве убежишь от
самого себя?
- Мы вместе, Натали, вместе, и никто не разлучит нас.
- Ты веришь в это?
- Пока ты этого будешь хотеть...
- Ты плохо знаешь меня.
Да, я и впрямь не знал ее, и мои представления базировались на
собственном опыте, а в моем возрасте уже трудно быть без опыта, который
предсказывал, что все это непрочно и призрачно, как тень от свечи или
лунная дорожка: не тронь их - они есть, а попытайся поймать, ощутить - и
ты схватишь пустоту. Двадцатилетняя девчушка, наивно верящая в святые
каноны любви, когда с милым - и в шалаше рай, но вовсе не представляющая,
что для одной любви - жизнь слишком длинная штука. Незвано приходит
привычка, а с ней - холодок в отношениях, и кажется - все есть: дом,
интересная работа, друзья, а люди незаметно, по сантиметру, удаляются друг
от друга, и у каждого образуется собственный мир, куда другому становится
все труднее и труднее проникнуть. А потом и вовсе худо - ты оттягиваешь
час, когда нужно возвращаться домой, и радуешься, что можно уехать на
неделю, а то и на две в командировку... Но ничего этого Наташке я не
сказал.
Она отпустила меня.
- Раздевайся, вот вешалка.
Мы прошли в комнату, и я увидел камин, самый настоящий, облицованный
мраморными плитками и черный изнутри..
- А дрова? - спросил я.
- А магазин "Грузия" зачем? - вопросом на вопрос ответила Наташка.
Не одевая куртку, кинулся вниз, не дожидаясь лифта. Лифтерша
подозрительно посмотрела на меня, но ничего не сказала ("Наверное, все же
произвожу солидное впечатление", - подумал я). Выскочил во двор и выбрал
два пустых ящика из-под вина. Ломать их не стал, так целиком и потащил
наверх.
- Да вы бы в лифте, только стенки не поцарапайте, - сказала женщина и
открыла дверцу. Нетрудно догадаться - я не первый в этом доме прибегал к
услугам магазина.
Это был сказочный день, вечер, ночь и еще день, а потом Наташка
провожала меня на Киевский вокзал.
Она надела серо-голубую короткую шубку, джинсы заправила в высокие
сапожки, и я не мог налюбоваться ею, и меня злило, что ей вслед
оборачивались мужчины.
- Если б ты мог не уезжать, мы пошли бы сегодня в Большой, на
"Лебединое озеро", - сказала она.

5
Оставались последние два дня перед открытием Игр.
Пресс-центр напоминал теперь переполненный гудящий улей: в комнатах и
комнатушках, в разгороженных стенками коридорах, в спортивном зале лицея,
переоборудованном под рабочую комнату пишущей братии, теснились люди -
молодые и пожилые, одетые изысканно, словно собрались на званый бал, и без
всякого почтения к Играм - в жеваных рубашках и поношенных джинсах; кто-то
курил, стряхивая пепел прямо на пол, кто-то бросил под ноги пустую
пластмассовую чашечку из-под кофе, кто-то просто дремал в кресле...
Нужно отдать должное хозяевам: они держались со стоицизмом людей,
которые решили, что самое страшное позади и теперь никакими криками,
обидами и угрозами их не прошибешь. Дудки! Мы сделали эти Игры, через
считанные часы они начнут отсчет времени, а что еще требовалось от нас? -
как бы говорили их лица.
Приехал Виктор Синявский, ребята из Риги и Таллина, Ленинграда и
Алма-Аты. Мы обменивались первыми впечатлениями и первыми неприятностями.
- Хорош гусь, - незлобиво проворчал Виктор, рассматривая мое жилье. -
А каково нам? Сто километров туда да сто километров обратно, в автобусе
спим, кушаем, готовимся к передачам. Да еще ирод американский на нашу
голову попался - водитель наш Джон Хенд, такая ку-клукс-клановская штучка,
что держись! У нас есть еще три негра - тоже водители, ты бы посмотрел,
как он ими помыкает. А ребята терпят, сносят все молча. Хорошие парни,
честные. Сегодня утром два автобуса запоздали, приехали почти на полчаса
позже. Мы, знаешь наших, в крик: безобразие, еще, называется, точность. А
один из них - худенький такой, как тростиночка, извиняется, глаза
виноватые-виноватые, словно мать родную обманул, и говорит: "Мистер Джон
уговаривал, чтоб мы объявили забастовку и не возили красных в Лейк-Плэсид,
а мы отказались!" Ты только вдумайся: мы наняли эти автобусы, заплатили
деньги, а он - бастовать!
- Да, не приходилось нам с тобой видеть подобных олимпиад. Куда ни
ткнешься, сплошные накладки - ни пресс-бюллетеней, ни информационной
службы, да что говорить, - поработать и то негде присесть!
- Ты знаешь, у меня складывается впечатление, что им эта Олимпиада
совершенно не нужна. То есть, оргкомитету нужна, они там просто из кожи
лезут, чтобы залатать дыры, а вот Америке, великой и богатой стране, -
нет. И все тут! Да еще и за нашу Олимпиаду принялись! Но руки, руки,
господа, коротки! - Виктор вошел в раж, и теперь его не остановить. Я
подумал, что меня не покидает двойственное ощущение: радуюсь, что Игры
накануне открытия, и в то же время гложет тревога. С той минуты, когда я
услышал, что Зотова убили, мой оптимизм быстро испаряется.
- Ты поедешь на открытие сессии МОК?
- А как же! Не пойдут члены МОК у американцев на поводу. Я рассуждаю:
любят они нас или нет - это их личное дело. Но если они выступят против
Московской олимпиады, то подрубят сук, на котором сами сидят. Не иначе!
Ведь проголосовать против Игр - значит торпедировать олимпийское движение
вообще.
- Я уверен, что МОК подтвердит свои прежние решения. Лорд Килланин -
вот действительно кремень во всем, что касается олимпизма. Да будь у
власти Брендедж, ого куда мы уже закатились бы!
Рассиживаться было некогда, и мы собрались уходить. Я запирал дверь,
когда услышал телефонный звонок.
- Минутку, Виктор.
Поднял трубку.
- Алло.
- Я хотел бы услышать мистера Романько.
- Он у телефона.
- Ваш друг, который живет за озером, просил прийти к нему после
обеда. У него есть важные сведения для вас. Прощайте!
Взглянул на часы: двенадцать ноль три.
- Вот что, Витя. Ты без меня на сессию отправляйся. Расскажешь, что и
как. А мне нужно позарез смотаться в олимпийскую деревню, - соврал я. -
Постараюсь обернуться в срок, но ты ведь знаешь, как здесь ходят автобусы,
час, минимум, уйдет...
- А чего там в деревне? - В нем заговорила репортерская жилка. - В
случае чего - не поскупись, а?
- Какие разговоры!
- Тогда порядок.
По дороге к пресс-центру заглянули в "Австрийский дом" - двухэтажный,
похожий на "летающую тарелку". Сложенный из золотистой сосны, с огромными
стеклянными окнами-стенами, пронизанный солнцем, он встретил густым
ароматом кофе, сладковатым табачным дымком и тихой приглушенной музыкой.
Мы сбросили куртки и блаженствовали в креслах, попивая кофе и заодно
изучая последние новости австрийской олимпийской команды, вся сила которой
была в горнолыжниках. Этот прекрасный спорт давно обернулся прибыльным
делом, за ним стояла мощнейшая индустрия, выпускавшая миллионы пар
новейших пластиковых лыж, ботинок, перчаток и костюмов, очков и
приспособлений для перевозки лыж на крышах автомобилей. Прибыли находились
в прямой зависимости от того, на каких лыжах выступали чемпионы - "Кнайсл"
или "Динамик", "К-2" или "Россиньоль". В последние годы в западный альянс
неожиданно ворвалась югославская "Элан" - своими завоеваниями на мировом
рынке она обязана шведскому горнолыжнику Ингемару Стенмарку, которому и
здесь прочили победу.
Я вспомнил ту злополучную "трубу" на трассе скоростного спуска и
подумал, что недаром даже Стенмарк отказался выступать в этом виде
соревнований. Спусковики - это лыжные камикадзе, говорил Семененко.
Кто-кто, а он мог об этом судить не по рассказам других - Валерий в свое
время становился чемпионом СССР в спуске, и, кажется, его рекорд скорости
- за сто пятьдесят километров в час! - не побит и по сей день...
- Виктор, ты на открытие пойдешь? - спросил я.
- А куда, по-твоему, я направляюсь? - он с недоумением посмотрел на
меня.
- Да нет, на открытие олимпиады, послезавтра?
- Сейчас, только взгляну на расписание передач. - Полез в сумку,
вытащил пухлый исписанный блокнот, быстро нашел нужное и разочарованно
сжал губы. - Нет, у меня как раз передача. Придется в пресс-центре по
телеку глядеть...
- Тогда свой билет отдашь мне!
- Да разве ты не получил? Ведь положено...
- Мне нужен еще один.
- Возьми, - Виктор достал из того же блокнота сине-желтый кусочек
плотной бумаги, где на обратной стороне помещалась реклама "Спортс
иллюстрейтед" - крупнейшего спортивного журнала не только в США, но и,
по-видимому, в мире. Реклама отнюдь не бескорыстная, - журнал, как и
всякий уважающий себя бизнесмен в том мире, не поскупился на расходы и
откупил у оргкомитета право напечатать билеты.
У меня еще оставалось время заскочить в пресс-центр. Нью-Йорк
набирался по автомату, и я сразу услышал Наташкин голос, точно она сидела
у телефона и ждала звонка. Всплеск ее радости долетел до меня сквозь сотни
американских миль и обдал горячей волной.
- Натали, жду тебя на открытие Игр! - выпалил я, не успев даже
сказать "здравствуй". - Это нужно увидеть хоть раз в жизни!

Теперь мне остается как можно точнее и скрупулезнее описать события
тех двадцати четырех часов, которые предшествовали открытию ХIII зимних
Олимпийских игр, потому что был момент, когда я усомнился, состоится ли
оно вообще...
Серж Казанкини вырвался из внезапно распахнувшейся двери
пресс-центра, куда я хотел зайти, боднул меня лбом, едва не сбив с ног, и
в довершение так наступил на ногу, что в глазах потемнело от боли.
- О, Олег! - вскричал он. - Нет, ты только подумай! Ты только
подумай! - даже не извинившись, набросился на меня Серж.
- Так можно было и стенку пробить!
- А, какая там стенка! - отмахнулся он. - Китайцы! Нет, ты только
послушай заявление главы делегации! - Серж продекламировал, изобразив на
своем круглом лице прищуренные глазки и сладчайшую улыбку: - Мы
торжественно приглашаем олимпиаду-80 в Пекин!
- С таким же успехом ты мог бы пригласить ее к себе домой в парижский
пригород Орли!
- Да ведь это всерьез! Нет, не понимаю, что делается в нашем мире и
когда наконец люди образумятся, станут серьезнее! Нельзя же обладать такой
идиотской наивностью!
- Это далеко не наивность, Серж...
- Наверное, ты прав... Да, ты спешишь?
- Мне нужно зайти к приятелю...
- Не возражаешь, если я тебя провожу? У меня голова кругом идет,
нужно проветриться.
- Пойдем.
Лейк-Плэсид, присыпанный снежком, уже превратившимся в хлюпающую под
ногами жижу, укрытый сверху темными неприветливыми тучами, изо всех сил
старался не показать, как он волнуется и ждет открытия олимпиады. На
легком ветерке полоскались разноцветные знамена тридцати семи стран мира,
принявших приглашение этого затерянного в горах поселка; лозунги типа "Тай
и Ренди! Вы и только вы достойны золотых медалей!", "Самые лучшие лыжи -
"Кестль"! - пересекали улицу на уровне второго этажа. Продавцы "горячих
собак" под гроздьями воздушных шариков, украшенных переплетенными
кольцами, взывали к толпам возбужденных, никуда не спешащих людей, одетых
во что попало - куртки, шубы, меховые безрукавки. Все это двигалось,
шумело, кричало, волновалось, охваченное общим возбуждением.
Нас толкали, разъединяли, приходилось останавливаться и ждать, пока
Серж своим плотным животиком протаранит толпу и догонит. Он пыхтел, кричал
издалека, если ему никак не удавалось пробиться ко мне.
Лишь когда мы свернули за костелом вниз, к озеру, стало спокойнее.
Всякий раз, когда я попадаю на очередную олимпиаду, не перестаю
поражаться: откуда столько энергии, столько желания у этих людей,
съезжающихся, слетающихся, наконец, просто пешком приходящих, чтобы
увидеть то, что куда легче и проще посмотреть на экране телевизора.
- Что в этом странного? Человеку нужно стать соучастником,
сопереживать, чтобы всколыхнуть душу, острее, глубже почувствовать, как
прекрасна жизнь!
- Ты, как всегда, в своем репертуаре! - отмахнулся Серж. -
Неисправимый романтик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15