- Если не быть романтиком, жизнь превратится в беспросветные будни.
Озеро с легким шелестом полозьев пересекали собачьи упряжки,
подгоняемые нетерпеливыми каюрами. Мы поднимались вгору, скоро должен был
показаться дом Грегори, и я уже подумывал, как безболезненнее отделаться
от Сержа: мне почему-то стало немного жаль его - беспокойного, нервного,
суетящегося толстяка с грустными глазами.
Но что-то удерживало меня. Мы подходили к знакомой лестнице, и днем
все вокруг выглядело иначе, чем в темноте, - прозрачнее, свободнее было в
сосновом бору.
- Я пришел, Серж...
- Уже? Ты долго? Если что, так я подожду... - Он явно не хотел
расставаться, потому что стоило ему остаться без дела, как его нестерпимо
тянуло в Париж, домой...
- Не знаю, Серж...
- Словом, полчасика тут поброжу, красиво как... - Он повернулся ко
мне спиной, чтобы я не сказал ему "нет", и засеменил по дороге - круглый,
как колобок, в нелепой, чем-то напоминающей русские боярские шапки времен
Ивана Грозного, меховой треуголке.
Я почти взбежал по лестнице вверх и увидел широко распахнутую дверь.
Не знаю почему, но именно открытая настежь дверь, за которой начиналась
темнота, насторожила меня. Невольно замедлил шаг и осторожно позвал:
- Дик...
Ответа не последовало.
- Грегори, - голос прозвучал как-то приглушенно.
Я шагнул вперед, переступил порог и зажмурил глаза, чтобы привыкнуть
к полутемноте комнаты, окна которой оказались затянутыми плотной шторой.
Мне почудился тихий вздох.
- Есть здесь кто живой? - спросил я, еще не зная, что попал в самую
точку и жизнь покинула этот дом и человека, который еще недавно назывался
Диком Грегори, американским журналистом и моим другом, с которым у нас
было много общего, хотя нередко мы чувствовали, что не можем понять друг
друга.
Дик полулежал в том же кресле, где он сидел в прошлый мой приход. Я
увидел бессильно откинутую назад голову и расползшееся на груди темное
пятно, подчеркнутое ослепительно-белым свитером. Руки, бессильно опущенные
на колени, еще держали ручку, но ни листочка бумаги на столе не было. Эта
бессмысленная ручка в пальцах мертвеца заставила меня осмотреться. В
полумраке я разглядел перевернутый и выпотрошенный кожаный чемодан,
разбросанные по полу вещи Дика, открытую дверцу бара.
Я попятился на лестницу, и оттуда, сверху, закричал:
- Серж!
Казанкини буквально прилетел на мой зов и сразу понял, что мы здесь
лишние.
- Кто это? - спросил он сдавленным голосом.
- Дик Грегори, журналист...
- Ему уже ничем нельзя помочь?
- Думаю, что нет...
Серж засопел, что выдавало крайнюю степень его волнения, но ничего
спрашивать не стал. Да и что я мог ему ответить?
- Пошли, - сказал я.
Мы почти бегом удалялись от дома. Я мучительно думал, что же мне
предпринять теперь. Полиция, расследование, вопросы. Мне не хотелось
никому ничего рассказывать - ни о Дике, ни о его опасениях, тем более что
я действительно ничего толком не знал, да и, по-видимому, никогда не
узнаю.
- Вот что Серж, ты пока никому об этом ни слова...
- ???
- За этим стоит что-то очень серьезное, но, поверь, толком не знаю
что.
- Ты не обманываешь?
- Ну вот, даже Серж сомневается в моей правдивости, - я сделал
попытку изобразить на губах усмешку.
- Я-то не сомневаюсь, но так хочется узнать, что же это такое?
- Наверное, внутренние счеты. Дик кому-то перешел дорогу. Я так
думаю. Он в последнее время занимался одной историей. Дик Грегори был
настоящим журналистом, поверь мне, Серж, из тех, кто лезет к черту на
рога, лишь бы добыть истину!
- Слава богу, я занимаюсь спортивной журналистикой! - сказал Серж. -
Но только ты мне даешь слово, что расскажешь, если дело прояснится!
- Обещаю! - легко согласился я, зная, что никогда и ничего не
расскажу Сержу потому, что сам никогда не узнаю, что же в действительности
случилось. Со смертью Грегори и тайна гибели Зотова тоже покрывалась
беспросветным мраком.
Напротив старого Ледового дворца, помнившего еще триумф Сопи Хени,
мы, буркнув несколько слов на прощание, разбежались в разные стороны. То,
что случилось в десяти минутах ходьбы отсюда, казалось плохим сном,
который хотелось поскорее забыть.
Без цели я пошел по Мейн-стрит. Кто-то наступал мне на ноги, кто-то
толкал меня, кого-то толкал и кому-то наступал на ноги я, мне вслед летели
не всегда вежливые выражения, но я брел и брел вперед, словно там, вдали,
можно обрести спокойствие. Ни одной мысли в голове, сплошная сумятица.
Было холодно, слякотно, сырой ветер проникал сквозь куртку и леденил
тело, замерзли руки и, кажется, посинел нос, - во всяком случае, из него
текло, и мне поминутно приходилось доставать платок.
Задержался у передвижной эстрады, где четверо лихих ковбоев в
широченных шляпах лихо дули в трубы, стучали в тарелки, и музыка "кантри"
вызывала в памяти дикие прерии и неунывающих переселенцев, греющихся у
костра, - сколько раз я видел их на экранах. Ребята на телеге, куда были
впряжены два спокойных битюга, старались вовсю, и люди приплясывали,
согреваясь.
Забрел в магазин, где показывали новинки горнолыжного снаряжения
фирмы "Кабер". Вместо итальянцев за прилавком стояли обыкновенные
американцы, один из них спросил: "Вы хотели бы получить информацию, сэр?"
- но я отрицательно покрутил головой, и они снова уткнулись в цветной
экран телевизора, показывавшего утреннюю тренировку горнолыжников.
Из магазина я снова выбрался на людную Мейн-стрит.
Не покидало ощущение, что кто-то идет за мной следом, я чувствовал
устремленный в спину тяжелый, колючий взгляд.
Ноги сами занесли меня в церквушку, где к черной доске, на которой
обычно пишется расписание богослужения, была приколота бумажка с
приглашением зайти на чашку кофе.
В небольшой комнате стояло пять или шесть столов, от камина исходило
тепло, сидели и тихо разговаривали туристы, так же, как и я, заглянувшие
сюда, чтобы согреться. Перед каждым дымила белая чашечка с кофе, а между
столами неслышно передвигался средних лет высокий священник в черном.
Подошел он и ко мне, приветливо предложил кофе и пригласил принять участие
в беседе. Я попросил чашечку и добавил, что просто посижу, послушаю. Он
согласно кивнул головой и отошел в угол, где виднелась небольшая
кофеварка. Кофе получился горячим, ароматным.
Запоздалое сожаление шевельнулось в душе. Мне почудилось, что будь я
понастойчивее, Дик бы открыл мне правду и - кто знает! - не удалось бы мне
уберечь его от беды.

- ...Мне быть бы сыщиком, Олег. - Дик посмотрел на меня, и глаза его
лучились от, с трудом сдерживаемого, смеха. - Знаешь, эдаким современным
Пинкертоном или отцом Брауном. Меня просто-таки тянет, неудержимо влечет
туда, где пахнет опасностью...
- Тогда займись полицейской журналистикой, пиши об убийствах и
ограблениях.
- Э, нет, мне противен ореол героизма, создаваемый вокруг
элементарных подонков, - решительно отрезал Дик. - Меня тянет в политику.
Там сегодня совершаются самые респектабельные преступления, и концы этих
преступлений упрятаны так глубоко...
- А стоит ли игра свечей? - усомнился я. - Ты рисковал жизнью,
раскапывая Уотергейт. Разве что-нибудь изменилось к лучшему в результате
разоблачения?
- Пессимизм - не самый верный маяк в жизни, - возразил Грегори. -
Далеко не лучший, если не сказать - самый подлый, какой я только знаю. Ибо
он ведет прямо на острые подводные камни, спасения от которых нет. Окажись
я пессимистом, давно бы повесился или пустил пулю в лоб. Нет, я верю, что
люди - пока они остаются людьми! - должны бороться, ибо без борьбы нет
победы, согласись!
- Только не в вашем обществе, прости...
- И тем не менее нужно бороться, будить уснувшие человеческие души, а
как же иначе, Олег? Ведь в противном случае верх всегда будут брать
подлецы...

- У вас, сын мой, какие-то неприятности, - услышал густой баритон
священника, замершего рядом со мной. - Не противьтесь влечению души, оно
приведет вас к богу, а в боге истина и отдохновение... смиритесь, сын
мой...
- Да, да, наверное, смирения-то и не хватает в вашем мире, святой
отец. Как бы не так! - не слишком вежливо сказал я: Дик стоял рядом перед
моими глазами как наваждение. - Спасибо за кофе!
Я вышел на улицу. Сыпал снежок, мимо церкви медленно прокатила телега
с веселыми музыкантами. Они дудели и гремели медными тарелками, точно
приглашая всех, кто уступал им дорогу, за собой - в мир, где нет ни горя,
ни печали.
И люди шли за ними, смеясь и притопывая в такт музыке.
Остаток дня я провел в пресс-центре - читал телетайпные ленты в
комнате ТАСС, и приветливая телетайпистка угощала бутербродами. Кто-то
входил и выходил, появлялись знакомые ребята, мы о чем-то болтали,
сообщались новости и сплетни, именуемые в журналистской среде байками, -
непременный "гарнир" к сухим фактам, секундам и баллам, а у меня из головы
не шел Дик Грегори...
Дверь моей комнаты выходила прямо на улицу, я открыл ее ключом и
шагнул в темноту. Рука привычно потянулась к выключателю, но тихий и
властный голос остановил ее на полпути:
- Не зажигайте свет!
- Кто здесь?
- Задерните штору. Да не торчите вы в двери как истукан!
Я захлопнул дверь.
- О'кей! Теперь включайте.
На одной из кроватей, закинув ноги в заляпанных грязью "лунниках"
прямо на покрывало, развалился Стив Уильямс - я его сразу узнал. Парень
был все в том же поношенном джинсовом костюме, изрядно потертый
светло-коричневый полушубок валялся прямо на полу.
- Меня зовут Стив Уильямс, - поднимаясь, сказал он.
- Знаю! Как вы сюда попали?
- Через дверь.
- Но ведь она была... а, черт... какая разница, как это у вас
получилось... Вы знаете, что с Диком?
- Да.
- Кто убил его? Как это произошло?
- Просто. Вошли и всадили две пули в сердце. Но я не буду Стивом
Уильямсом, если не доберусь до них!
В его голосе взорвалась ярость. Как отзвук клокочущего вулкана.
- Вы сообщили в полицию?
- Нет, сэр, с полицией у меня собственные счеты, и мне не хотелось бы
отвечать на некоторые вопросы... не относящиеся к этому делу... Обратиться
в полицию - не лучший способ добиться справедливости.
- Послушайте, Уильямс, если хотите - говорите, но не заставляйте,
словно клещами, тащить каждое слово! Вы можете толком объяснить все, как
есть, по порядку?
- Могу. - Уильямс невозмутим, как скала, о которую в бессилии
разбиваются волны. - Был бы, сэр, благодарен вам за рюмку водки.
Я бросился к холодильнику, выхватил бутылку "Столичной", ринулся в
туалет за стаканом, ополоснул его и возвратился в комнату. Потом вспомнил,
что не взял никакой закуски, и повернулся было снова к холодильнику, но
Уильямс остановил меня:
- Не беспокойтесь, сэр! Мне достаточно одной водки!
Я налил ему полстакана. Уильямс вытащил из заднего кармана помятую
пачку "Кента", закурил. Отхлебнул большой глоток водки, не поморщившись, и
сделал глубокую затяжку.
- Это я звонил вам... По поручению мистера Грегори. Я пришел к нему
незадолго перед вами - мне оставалось еще кое-что выяснить... Там уже
лежала тишина... Чистая работа! Никаких следов, поверьте. Я ведь тоже
когда-то якшался со всяким сбродом - меня не проведешь. Это были они...
Мне не дает покоя мысль, что я навел их на след мистера Грегори, ведь не
исключено, что следили за мной от самого Олбани...
- Кто они? Вы опять говорите загадками! - разозлился я.
- О'кей, сэр! Я постараюсь не избегать подробностей, как учил мистер
Грегори, а вы не стесняйтесь, перебивайте, когда чего не поймете. Память у
меня что надо.
- Начните с самого-самого начала, конечно, если знаете...
- Кому, как не мне, знать, если это я потянул первую ниточку. История
показалась мне заурядной. Самой что ни есть заурядной, не заслуживающей
внимания. В начале ноября, а еще точнее - седьмого, около полудня, я
встретился у "Бешеного Джо" - это бар на Таймс-сквер - с собственным
осведомителем. Платить ему оказалось не за что - он ничего путного не
принес. Наркотики мистера Грегори тогда уже не интересовали. Видать, парню
очень нужен был четвертак, потому что он рыскал по собственной памяти, как
голодный волк по степи. И тогда он случайно упомянул о снайпере из
"бригады 2506": мол, вызвали из Техаса, затевается какое-то важное
убийство. Я пропустил сообщение мимо ушей - мистер Грегори оставался
равнодушным к убийствам. Мы потолковали еще минут пять, выпили по второму
виски и разбежались в разные стороны. Когда я докладывал мистеру Грегори о
новостях, он вдруг говорит: "Эти парни, из кубинцев, чаще всего занимаются
политикой. Поинтересуйся".
Стив Уильямс ловко стряхнул пепел с сигареты, сделал крошечный глоток
водки.
Я уже не чувствовал к нему неприязни.
Я рассмотрел его и увидел светло-карие добрые глаза, застенчивую, как
у ребенка, улыбку - почти незаметную, скорее - тень улыбки.
- Мне довелось пройтись по старым связям. Уже тогда понял - дело
готовят серьезное. Законспирированы они, скажу вам, по высшему классу. На
что уж мой давний приятель - человек без лишних сантиментов, и тот
поначалу уперся: "Уильямс, я тебя люблю, но голову за тебя подставлять не
стану". Рассказать-то мне он рассказал, но предупредил, что если ему
прикажут, он меня уберет, чего бы это ему ни стоило... Так получилась
первая ниточка... Следующий кончик мы ухватили в Мюнхене, да, да, не
удивляйтесь... Мистер Грегори обратился за помощью к мистеру Зотову.
Кажись, у мистера Зотова тоже не все чисто в прошлом. Иначе откуда ему
добраться бы до них? Копнул он глубоко - не всякий на такое способен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15