– Так оно и есть. Наша часть в десяти милях отсюда. Она засмеялась, и это был легкий, задорный, от всего сердца идущий смех. Роман приехал, а значит, скоро приедет и Риф.
– О, как же это замечательно, Роман!
Она провела его через террасу, и они оказались в большой гостиной, где стоял ее великолепный «Стейн-вей».
– Рад видеть, что ты по-прежнему упражняешься, – сказал он с чувством, сразу же подошел к инструменту и заглянул в ноты, чтобы понять, что именно она разучивает.
Она кивнула. Внезапно, как по мановению волшебной палочки, этот сумасшедший мир вновь стал нормальным, милым и уютным. Рядом появился человек, с которым можно было говорить о музыке. Появился хоть кто-то, олицетворявший для нее живой мостик в прошлое.
– Шопен, – объявила она, пытаясь отгородиться музыкой. – На меня он всегда действует успокаивающе.
Роман глубоко вздохнул.
– Ты забыла, Элизабет, что я поляк и нет нужды объяснять, почему ты играешь Шопена.
Она рассмеялась, почувствовав себя так же спокойно и легко, как и много лет назад в Перте. Если на сцене он был маэстро Романом Раковским, то здесь он просто-напросто ее друг Роман, мужчина, с которым она некогда пила на брудершафт. С чувством душевного комфорта она села за рояль. Роман встал рядом, и сразу же возникло впечатление, будто он заполнил собой всю гостиную.
– Шопен гораздо глубже, чем иные салонные композиторы, – сказал Роман, чувствуя, как общая страсть к музыке обволакивает их, отгораживая от всего внешнего мира. – Его надо уметь исполнять. Одного мастерства мало, нужно вложить душу.
Впервые с тех пор, как она занималась с Ли Пи, у Элизабет был слушатель, действительно знающий толк в музыке. Возникло редкостное и благостное ощущение свободы, словно после долгого сна она внезапно возвратилась к жизни.
– Dzekuje. Это было великолепно! – сказал Роман, когда она кончила играть. Его голос звучал восторженно. – А теперь сыграй какой-нибудь вальс. Вальсы очень хороши, хотя и несколько банальны. Но они и должны быть такими. Они изумительны, как мне кажется.
Все мысли о войне исчезли из ее сознания. Один за другим она играла вальсы и ноктюрны Шопена, потом известную «Фантазию» и закончила «Баркаролой».
– Замечательно! – восторженно воскликнул Роман, в волнении запустив свою пятерню в волосы. Этот жест она запомнила еще со времен Перта. – Именно эти ноктюрны – свидетельство огромного таланта Шопена, таланта созерцать мир. Он куда более великий композитор, чем многие считают. Ты всегда должна исполнять его именно так, как нынче: динамично, с чувством внутреннего драматизма.
Когда отзвучал последний аккорд «Польской фантазии», Роман несколько секунд сидел молча. Незаданный вопрос висел в воздухе. Когда она закрыла клавиатуру, он попросил:
– Расскажи о Рифе.
Она все рассказала ему, сидя перед камином и подливая себе и ему чая с бергамотом в прозрачные фарфоровые чашки. Роман слушал, не перебивая и не задавая вопросов. Наконец Элизабет произнесла:
– Так что мне ничего больше не остается, как сидеть и терпеливо ждать его возвращения.
Полено в камине громко выстрелило, и искры разлетелись в разные стороны.
– И его имя так и не появилось в списках военнопленных, переданных японцами Красному Кресту? – с мрачным лицом поинтересовался он.
Она отрицательно покачала головой. В это мгновение что-то всколыхнулось в его душе. Это было сильное и вместе с тем постыдное чувство.
– Нет, – сказала Элизабет, не заметив, как печаль исказила его лицо, как вдруг потемнели его глаза цвета оникса. – Но ведь наверняка есть сотни людей, которые живы, но чьи имена не попали ни в какие списки. Не думаю, что японцы очень уж заинтересованы в сотрудничестве с Красным Крестом. Разве не так?
Он покачал головой, нехотя поднялся, понимая, что пришло время уходить.
– Уже уходишь? – спросила она с явным сожалением, не пытаясь скрыть своего разочарования. – А я хотела, чтобы ты познакомился с детьми. Юнг Шуи сейчас в саду, катается на пони, которого я подарила ей на день рождения. А Николас Риф с няней. Я взяла ее из ближайшей деревни. Пока я занимаюсь музыкой, она за ним смотрит. Водит кормить уток па здешний пруд. Они и сейчас там, но с минуты на минуту должны прийти. Пожалуйста, останься.
Его так и подмывало согласиться, но Роман понимал, что, прежде чем остаться, нужно все хорошенько обдумать. Следовало подумать, прежде чем вновь увидеться с Элизабет. Она так безумно любит Рифа, и в один прекрасный день, если Господу будет угодно, он обязательно к ней вернется. И потому влюбиться в женщину, которая никогда не будет принадлежать ему, со стороны Романа было бы крайней глупостью. А он был не из тех мужчин, которые легко и охотно совершают глупости.
– Нет, – сказал он. Его массивная фигура, казалось, опять заполнила всю комнату. – Очень жаль, Элизабет, но мне пора.
Она проводила его до машины, прося не забывать и наведываться почаще. Она почувствовала такое острое одиночество при виде отъезжающего автомобиля, что даже стало трудно дышать.
Лишь через неделю Роман сообщил, что в следующий уик-энд будет свободен. Он никогда еще не бывал в Брайтоне. Не согласится ли она съездить туда с ним, подышать, пообедать?
Она согласилась сразу, без колебаний. Именно в Брайтон она поехала бы с Рифом, если бы это было возможно. И то, что она ехала с Романом, казалось ей едва ли не наилучшей заменой.
Они съездили в Брайтон. А через несколько дней отправились на пикник, захватив с собой Николаса Рифа и Юнг Шуи. Расположились неподалеку от старинного замка. Было прохладно, но очень весело, и они с удовольствием перекусили под старинными нормандскими зубчатыми стенами.
С тех пор Роман постоянно наведывался в «Фор Сизнз». Он сажал маленького Николаса Рифа к себе на закорки, и они шли на берег моря. Юнг Шуи проворно поспевала за Романом, рассказывая о своем пони и занятиях в английской школе. Роман с неподдельным интересом слушал девочку, проявляя при этом редкостный талант слушателя и большое терпение.
Война в Европе быстро подходила к концу, и Элизабет знала, что Роман ждет не дождется, когда его наконец демобилизуют и можно будет вернуться к концертной деятельности.
– И куда же прежде всего ты отправишься? – спросила она, когда они шли по усеянному голышами пляжу. Может, тому самому, куда за тысячу лет до них высадились римские легионеры под водительством Юлия Цезаря.
– В Палестину, – ни минуты не раздумывая, ответил Роман. – Нет в мире другого места, где люди бы так изголодались по музыке. Я хочу весь свой талант отдать тому оркестру, который в один прекрасный день сделается лучшим в мире.
Она задумалась о людях, составлявших этот оркестр. В него вошли самые великие музыканты Восточной Европы, которым посчастливилось избежать гитлеровской карательной машины.
– Может, когда-нибудь я тоже смогу выступить с этим оркестром, – чуть улыбнувшись, сказала она.
– Непременно, – подтвердил Роман, и в его словах прозвучала абсолютная уверенность. – Ты будешь играть, а я дирижировать.
Постоянные наезды Романа, как и эпизодические посещения Адама и принцессы Луизы Изабель, не позволяли Элизабет чувствовать себя покинутой и одинокой. Но ее сексуальный голод оставался неудовлетворенным. Бывали моменты, когда, лежа ночью в постели и сгорая от желания, она почти сожалела, что узнала истинную плотскую страсть. Ей так хотелось избавиться от постоянного вожделения, которое даже пугало ее.
– Никаких фантазий! – приказывала она себе, вставала с постели и шла к окну, подолгу глядя на пейзаж, открывающийся с залитой лунным светом террасы. – Риф, только Риф – вот мужчина, о котором я мечтаю. Он, и никто другой.
Но восьмого мая, когда сэр Уинстон Черчилль объявил по радио о безоговорочной капитуляции Германии, любовное томление заполнило все существо Элизабет.
В тот день Роман был свободен. Как только он услышал сообщение, то немедленно прыгнул в машину и помчался в «Фор Сизнз».
Домоправительница уже рассказала Элизабет самую главную новость, и они отмечали победу на кухне, чокаясь шерри.
– Отыщи флаг, – сказала Элизабет няне маленького Николаса. – Нужно вывесить его из окна.
– Но ведь этого никто не увидит, мадам. От нас до дороги не меньше мили, – возразила молодая няня, подкошенная радостным известием и тем количеством шерри, которое Элизабет налила ей в бокал.
– Какая разница! – убежденно сказала Элизабет. – У нас непременно должен развеваться флаг!
В гараже они отыскали флаг и вывесили его из окна как раз над главным входом. Юнг Шуи и Николас Риф умоляли, чтобы им было дозволено отправиться в деревню, где вовсю звонили колокола и даже на таком расстоянии было слышно, как поет множество людей.
– Я свожу их, ладно, мадам? – попросила разрешения няня, которой не терпелось принять участие в торжествах.
Элизабет лишь рукой махнула, и домоправительница немедленно отправилась готовить детям к чаю сладкий пирог. В доме работало радио, диктор с воодушевлением рассказывал о том, как толпа людей собралась у Букингемского дворца и резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит.
Элизабет прошла в гостиную, понимая, что домоправительнице хочется побыть одной. Ведь ее муж никогда не вернется. И к ее радости по случаю объявления конца войны примешивалась незажившая боль личной утраты.
Элизабет стояла в просторной, пронизанной солнечными лучами комнате и думала о том, слышал ли уже эту новость Риф. В это время видавший виды «мор-рис» Романа затормозил у дома. Выбежав через стеклянную дверь, Элизабет кинулась к нему. Роман, легко перемахивая через две ступени, почти уже поднялся на террасу, когда Элизабет упала в его объятия.
– Никогда не слышала более великолепной новости! – закричала она, будучи не в силах скрыть свое волнение, и крепко обняла Романа за шею. – А ведь это значит, что и на Востоке война тоже очень скоро кончится!
Когда Роман ехал через Мидхерст, то наблюдал, как совершенно не знакомые друг с другом люди обнимались и целовались, и потому казалось совершенно естественным, что в этот момент и он тоже стиснет Элизабет в объятиях и крепко-накрепко расцелует.
Восторженный и вроде бы лишенный сексуального подтекста поцелуй так, по существу, и не состоялся. Как от единой искры воспламеняется трут, так здравый смысл покинул обоих, едва только их губы соприкоснулись. Элизабет притянула к себе голову Романа и страстно поцеловала его. Он поднял ее на руки и устремился в гостиную, где опустил на ковер, сорвав с себя пиджак, галстук и рубашку. Она даже не стала раздеваться и с силой притянула Романа к себе: ей так хотелось близости, что Элизабет не вполне отдавала себе отчет в собственных действиях. Он выкрикнул ее имя и мощно вошел в нее. В этот момент, словно в озарении, Роман окончательно понял, что любит ее и что Риф погиб и никогда уже не вернется. Будь Риф жив, Роман не занимался бы сейчас любовью с Элизабет – ее тело не позволило бы этого.
Лежа в объятиях Романа, Элизабет тихонько всхлипывала. Это не было результатом пережитого экстаза – в ее рыданиях слышались ужас, горечь и жгучий стыд.
– О нет... – простонала она. – О нет, нет... О, Риф, Риф... Что же я натворила! О Господи, что я наделала!
Он слегка приподнялся и с явным смущением произнес:
– Элизабет, ради Бога...
– Нет! – Она с силой ударила его кулаками в грудь, пытаясь освободиться из объятий.
– Пожалуйста, Элизабет... – начал он вновь, с усилием поднимаясь, но она не собиралась выслушивать его объяснения.
– Нет! О Боже, пожалуйста, немедленно уходи! Уходи и не возвращайся!
Минуту он стоял молча, его великолепный торс был мокрым от пота. Затем Роман медленно надел рубашку, подобрал с пола галстук и небрежно сунул его в карман. Продев указательный палец в петельку, он понуро перекинул пиджак через плечо. Из-за того, что в какой-то момент он дал волю своим чувствам, их отношения превратились в руины. Он ощутил такую сильную боль, что был не уверен, сумеет ли ее превозмочь.
– Ты должна выслушать меня, Элизабет! – настойчиво и даже требовательно сказал Роман.
– Нет! – Ее всю трясло. Элизабет крепко обхватила себя за плечи, словно готовая взорваться изнутри и одновременно пытаясь помешать этому взрыву. – Нет, прошу, уходи! Сейчас же уходи!
– Я люблю тебя! – с ужасающей простотой сказал он. – Если бы не любил, то никогда бы не позволил себе ничего подобного.
– Нет! – прошептала она, отрицательно качая головой. Слезы текли по ее щекам. – Я ничего не хочу слушать. Пожалуйста, оставь меня. Уходи!
Ему больше ничего не оставалось. Он услышал вдалеке радостный звон деревенских колоколов. Роман понял, что этот перезвон будет всегда напоминать ему о тяжелой душевной боли, которую он пережил сегодня.
– До свидания, – сдавленно произнес он. – Мне очень жаль, Элизабет. Ты даже не представляешь, как мне жаль, что так вышло. – С тяжелым чувством он повернулся и вышел из комнаты.
Элизабет закрыла лицо руками и истерично зарыдала. О Боже, как она могла так поступить! Как она могла так жадно, ненасытно наброситься на мужчину!
– О, Риф, что я наделала! – выдохнула она. – Это ужасно, ужасно! Прошу, возвращайся, любовь моя! Возвращайся домой, умоляю тебя!
Глава 33
Рано утром Роман позвонил ей, но Элизабет отказалась с ним разговаривать. Тогда он послал ей письмо, но она разорвала его, не читая. Стыд, сжигавший ее, был так велик, что она и думать не могла о встрече с Романом.
В июне Адам приехал ее навестить, и при первом же взгляде на него она поняла: он приехал не с доброй вестью.
– Ну что? – испуганно спросила Элизабет, вставая из-за рояля и медленно подходя к нему. – Что случилось?
– Мне очень жаль, – начал Адам, взяв ее за руку. – Поверь, действительно очень жаль.
После их возвращения в Англию Адам делал все возможное, чтобы отыскать хоть какие-то следы Рифа среди военнопленных. И вот теперь он наконец получил официальную бумагу. Но в ней было вовсе не то, чего ждала Элизабет. И она сразу обо всем догадалась.
– Нет! – воскликнула она, вырвав у Адама свою руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79