https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/bojlery/
выходец из Франции и житель (фактически – правитель, хотя и не занимал никаких официальных постов) Женевы.
Уиклиф, Уиклиф, Джон (ок. 1320–1384) – английский религиозный реформатор, священник, профессор теологии Оксфордского университета; перевел Библию на английский язык (1382); выступал с проповедью главенства государства над церковью, став таким образом предшественником бюргерско-буржуазного направления в протестантизме.
Цвингли, Цвингли, Ульрих (1484–1531) – идеолог и вождь бюргерско-буржуазного направления швейцарской Реформации, гуманист; родился в крестьянской семье, учился в Венском и Базельском университетах; магистр искусств; в 1506 г. посвящен в сан; с 1518 г. и до конца жизни – священник в Цюрихе; решительно выступал против обрядовой стороны католичества, монастырского владения имуществом, был убежденным республиканцем; вместе с тем боролся против массового антифеодального крестьянского движения.
Боссюэ, Фенелон, Фенелон, Франсуа де Салиньяк де Ла Мот (1651–1715) – французский писатель, педагог и религиозный деятель, член Французской академии, архиепископ города Камбре (с 1695 г.); автор богословских сочинений, повестей, педагогических трактатов, создатель жанра философско-политического романа.
Флешье, Флешье, Эспри (1632–1710) – французский церковный деятель, епископ города Ним; религиозный писатель и проповедник.
Бурдалу, Бурдалу, Луи (1632–1704) – известный французский проповедник-иезуит; с 1669 г. пользовался большим авторитетом при дворе, где особенно ценили его проповеди во время постов и т. н. «адвенты Бурдалу» – богослужения в последние четыре недели перед Рождеством; в 1685 г., после отмены Нантского эдикта, т. е. ликвидации указа о веротерпимости, был послан в Лангедок для наставления новообращенных католиков; один из самых суровых священнослужителей своего времени.
и Массильон Массильон, Жан Батист (1633–1742) – знаменитый французский проповедник, священник и преподаватель богословия; член Французской академии с 1719 г.
что, наконец, все проповедники, жившие когда-то или живущие ныне, не соберутся завтра в маленькой церкви Ашборна, с тем чтобы раз и навсегда получить урок религиозного красноречия.
По моему важному и самодовольному виду медник прекрасно понял: произошло что-то новое.
– Ну, что хорошего скажете, мой дорогой господин Бемрод? – спросил он.
– Скажу, мой досточтимый хозяин, что проповедь моя готова.
– И вы довольны? – поинтересовался он.
– Что за вопрос?! – откликнулся я с моим обычным чистосердечием. – Я считаю эту проповедь шедевром.
– Гм-гм, – только и произнес мой хозяин.
– Вы что, сомневаетесь? – бросил я высокомерно.
– Мой дорогой господин Бемрод, – ответил почтенный человек, – не знаю, бывают ли проповеди, похожие на кастрюли, и медники, похожие на проповедников, но мне постоянно встречались плохие работники, вполне довольные делом своих рук, в то время как мастера, настоящие мастера всегда ждут, чтобы похвала знатоков убедила их в достоинстве собственных творений.
– Ну что же, – согласился я, – ради этого-то я и спустился к вам, мой досточтимый хозяин, и теперь прошу вас высказать ваше мнение; я хочу прочесть вам мою проповедь, и, прослушав ее, вы скажете мне искренно, что о ней думаете.
– Вы оказываете мне слишком высокую честь, предлагая мне выступить в роли судьи (с этими словами мой хозяин приподнял шляпу). Спросите меня, из хорошей или плохой меди сделан котел, хорошо или плохо вылужена кастрюля, я отвечу вам смело и уверенно, поскольку тут я в своей стихии, но что касается проповеди, то каким бы ни было мое впечатление, хорошим или плохим, я не смогу даже сделать попытку обосновать свое мнение.
– В любом случае это будет суждение умного человека, мой досточтимый хозяин, и я прекрасно вижу, что вы знаете забавную историю об Апеллесе и башмачнике. Имеется в виду ставший легендарным эпизод, когда некий башмачник указал Апеллесу на неправильное изображение ремней на котурне. Апеллес исправил ошибку, но, когда башмачник снова стал давать ему советы, ответил: «Не суди о том, что выше котурна».
– Вы ошибаетесь, господин Бемрод, – просто ответил медник, – я ее не знаю.
– В таком случае я расскажу вам эту историю; она послужит отличным предисловием к моей проповеди, только вы предположите, что я – Апеллес, а вы – башмачник.
– Я предположу все, что вам заблагорассудится, господин Бемрод… Итак, ваша история.
Затем с восхищением, вызвавшим у меня признательность, он добавил:
– Ей-Богу, всякий раз после беседы с вами, дорогой господин Бемрод, я спрашиваю себя, откуда вам известно все то, что вы знаете?
Я с довольным видом улыбнулся и слегка поклонился, словно ловя на лету похвалу, сорвавшуюся с уст моего хозяина.
– Апеллес, – начал я, – был знаменитым художником родом из Коса, Кос – второй по величине из островов Додеканес (Южных Спорад) в Эгейском море; был заселен еще в микенскую эпоху; во время дорийского переселения им завладели дорийцы; в греко-персидских войнах участвовал на стороне персов, затем примкнул к Первому и Второму Афинскому союзу, однако в IV в. рассорился с Афинами и в эллинистическую эпоху находился под властью Египта; славился производством и экспортом одежды из прозрачных тканей, а также школой врачей, основанной Гиппократом.
Эфеса; Эфес – прибрежный город на западе Малой Азии, в бухте Каистра (соврем. Кушадасы в Турции), при впадении в нее реки Каистр (соврем. Малый Мендерес), в 30 км к северо-востоку от острова Самос; основан греками в XII в. до н. э.; торговый, ремесленный и религиозный центр; в нем находилось одно из т. н. «семи чудес света» – храм Артемиды Эфесской.
или Колофона Колофон – древнегреческий город на западном побережье Малой Азии; существовал до кон. III в. до н. э.; входил в число семи древнегреческих городов, притязавших на право считаться родиной Гомера.
его биографы, так же как и биографы великого Гомера, не пришли к единому мнению о месте его рождения. Известно только то, что Апеллес творил за триста тридцать два года до Рождества Христова.
– Черт побери! – улыбнувшись, прервал меня медник. – Шутка ли – за триста тридцать два года до Иисуса Христа! Это же не вчера, господин Бемрод, так что я ничуть не удивляюсь, что люди не помнят место его рождения… Через две тысячи лет кто будет знать, где родились мы, я и вы, господин Бемрод?!
– О друг мой, что касается меня, это будет известно, ведь для того чтобы потомство не оставалось в сомнениях или не впало в ошибку на этот счет, я в предисловии к великому произведению, которое сразу же прославит мое имя, не забуду сообщить, что я родился двадцать четвертого июля тысяча семьсот двадцать восьмого года в деревне Бистон. Однако вернемся к Апеллесу, который пренебрег подобной предусмотрительностью и оставил потомство в сомнениях.
– Слушаю, дорогой господин Бемрод; вы действительно говорите словно по писаному!
– Итак, я сказал, что Апеллес творил за триста тридцать два года до рождения Иисуса Христа. Жил он сначала при дворе Александра Македонского, а затем при дворе Птолемея. Птолемей Лаг (ок. 366–283 до н. э.) – полководец Александра Македонского, в качестве своей доли наследства после смерти великого завоевателя получивший Египет и в 305 г. до н. э. ставший его царем под именем Птолемея I Сотера.
Был он великим тружеником, живописцем, ни единого дня не проводившим без кистей, как я не провожу ни единого дня без пера, и, поскольку отличался скромностью, свойственной огромному дарованию, показывал картины всем и выслушивал мнения даже самых простых людей.
– Так же, как вы, дорогой господин Бемрод, ведь вы теперь желаете знать мое мнение, – прервал меня медник.
– Слушайте дальше, друг мой, – продолжал я. – Однажды башмачник, затесавшийся в толпу зрителей, сделал столь верное замечание насчет сандалий одного из персонажей картины, что Апеллес поблагодарил его и исправил указанный им недостаток; «хирурга старых башмаков», по выражению нашего замечательного Шекспира, это преисполнило такой гордостью, что на следующий день он, не довольствуясь только критикой изображенных сандалий, принялся оценивать и все остальное на картине; но на этот раз Апеллес быстро оборвал его замечания и, положив руку на плечо своего критика, сказал: «Башмачник, не суди выше башмака!», что на латыни звучит так: «Ne sutor ultra crepi-dam!», а по-гречески: «Me vnep тw vnoбnma, оkvто-томоJ!»
– Хорошо сказано, дорогой господин Бемрод; однако, если только в вашей проповеди речь идет не о кухонной посуде, что я смогу сказать вам о вашем красноречии, поскольку вы, наверное, ответите мне так, как Апеллес сказал своему башмачнику: «Медник, не суди выше кастрюли!»
– Не похвал и не критических замечаний по адресу моей проповеди жду я от вас, дорогой мой хозяин; просто я прошу вас быть моей аудиторией и сказать, какое впечатление произвела на вас моя проповедь.
– О, если вы не просите о чем-то большем, мой дорогой господин Бемрод, то это дело нетрудное, и я сделаю все, как вы пожелаете… Так что начинайте: я слушаю.
– Садитесь, чтобы все было точно так, как в церкви… Я говорю для людей сидящих, а Цицерон установил различие между речами, предназначенными для сидящей аудитории, и речами, предназначенными для аудитории стоящей.
– Итак, я буду сидеть, господин Бемрод, раз вы того желаете.
И он сел.
Я же продолжал стоять, поскольку проповедник за кафедрой стоит, что облегчает ему речь и дает возможность разнообразить жестикуляцию.
Затем я откашлялся, сплюнул, как это у меня на глазах делали самые разные проповедники во время проповедей, на которых я присутствовал, и начал читать.
Между нами говоря, мне следует Вам признаться, дорогой мой Петрус, что я стал читать свою проповедь моему хозяину не только ради того, чтобы узнать его мнение, но и с тем, чтобы подготовиться к завтрашнему торжеству, чтобы это чтение послужило мне генеральной репетицией, как это называется у сочинителей трагедий и драм.
Поэтому я не пренебрег ни одним из тех приемов красноречия, которые и являют собой ораторское искусство; я пустил в ход то, что Цицерон считает нужным для человека, говорящего публично, – плавную речь, приятное лицо и благородную жестикуляцию.
Голос, жест и весь свой облик я привел в соответствие с отточенным мастерством; я был высокомерен, говоря о сильных мира сего, имеющих гораздо меньше шансов попасть на Небо, чем самый смиренный нищий; я был мрачен и суров, обличая пороки нашего времени и испорченность нравов; я представал грозным, беспощадным, испепеляющим, перечисляя мучения, которые уготованы грешникам в семи кругах ада, описанных Данте, Данте во второй части «Божественной комедии» делит Чистилище на семь кругов, в каждом из которых казнят грешников, собранных соответственно их преступлениям и подвергающихся определенным мукам; в последнем, седьмом круге, ближе всего расположенном к Раю, очищаются сладострастники.
великим флорентийским поэтом; к заключительной части проповеди я добрался настолько разбитый собственной жестикуляцией и горячностью, сопровождавшими мою речь, что на последней фразе, а вернее, на последнем слове этой фразы – ведь воодушевление не покидало меня до конца, – я упал на стул, стоявший, к счастью, у меня за спиной, а это значит, что я упал бы прямо на пол, если бы там не было стула!
Я уже был не в силах произнести и слова, но взглядом спрашивал моего хозяина о его впечатлении.
Медник продолжал сидеть молча, почесывая ухо.
– Ну, что? – спросил я его наконец, уже несколько обеспокоенный его затянувшимся молчанием.
– Что ж, – сказал он, – то, что вы сейчас прочли, господин Бемрод, прекрасно.
– Ах! – гордо выдохнул я, кивнув в знак согласия.
– Однако… – отважился мой медник, без сомнения колеблясь, продолжать ему или нет, памятуя историю об Апеллесе и башмачнике.
– Что однако?.. – прервал я хозяина.
– Однако, я не предполагал, что вы такой недобрый, господин Бемрод… Ах, далеко же вы зашли! Знаете ли вы, что нам, бедным грешникам, вы делаете просто дьявольский выговор?
– Зло не во мне, мой дорогой хозяин, – гордо отвечал я, – оно в людях. Так что, поскольку я знаю людей, я сужу о них по их делам.
– Э, дорогой мой господин Бемрод, – возразил медник, – я вот за всю мою жизнь только один раз побывал на спектакле: случилось это в прошлом году, когда из Лондона в Ноттингем приехала труппа комедиантов. Играли какую-то пьесу, автора которой я не знаю, а название забыл; единственное, что мне запомнилось, так это изречение: «Если бы секли всех, кто того заслуживает, нашелся ли бы хоть один человек, уверенный, что ему кнут не грозит?»
Я узнал цитату из «Гамлета», Вероятно, имеются в виду слова: «Если принимать каждого по заслугам, то кто избежит кнута?» («Use every man after his desert, and who should scape whipping? – II, 2; пер. М.Лозинского).
и она, словно ледяной ветер ночи, о котором говорит принц Датский, обожгла мне лицо. Вероятно, имеются в виду слова Гамлета: «Как воздух щиплется: большой мороз» («The air bites shrewdly; it is very cold» – I, 4; пер. М.Лозинского).
Несколько уязвленный, я спросил:
– Таким образом, дорогой мой хозяин, вы утверждаете, что люди добры, что у них нет ни пороков, ни недостатков?
– Я не говорил, что люди добры, дорогой господин Бемрод. Сказано было другое: я не предполагал, что вы такой недобрый… Думаю, трудно будет вам убедить своих слушателей в том, что во всем мире вы единственный справедливый, честный, целомудренный, добропорядочный и мягкосердечный человек. А в целом, повторяю, проповедь ваша очень хороша, господин будущий пастор… однако жду вас завтра по возвращении из Ашборна. До свидания и доброго пути, дорогой господин Бемрод!
С этими словами он взял шляпу и вышел, оставив меня посреди своих котлов и кастрюль с текстом моей проповеди в руке.
Минуту я сидел, оглушенный суждением моего хозяина, затем, наконец встал, покачал головой и отправился в путь к деревне, где завтра мне предстояло дебютировать и где мне предложили столь трогательное отеческое гостеприимство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Уиклиф, Уиклиф, Джон (ок. 1320–1384) – английский религиозный реформатор, священник, профессор теологии Оксфордского университета; перевел Библию на английский язык (1382); выступал с проповедью главенства государства над церковью, став таким образом предшественником бюргерско-буржуазного направления в протестантизме.
Цвингли, Цвингли, Ульрих (1484–1531) – идеолог и вождь бюргерско-буржуазного направления швейцарской Реформации, гуманист; родился в крестьянской семье, учился в Венском и Базельском университетах; магистр искусств; в 1506 г. посвящен в сан; с 1518 г. и до конца жизни – священник в Цюрихе; решительно выступал против обрядовой стороны католичества, монастырского владения имуществом, был убежденным республиканцем; вместе с тем боролся против массового антифеодального крестьянского движения.
Боссюэ, Фенелон, Фенелон, Франсуа де Салиньяк де Ла Мот (1651–1715) – французский писатель, педагог и религиозный деятель, член Французской академии, архиепископ города Камбре (с 1695 г.); автор богословских сочинений, повестей, педагогических трактатов, создатель жанра философско-политического романа.
Флешье, Флешье, Эспри (1632–1710) – французский церковный деятель, епископ города Ним; религиозный писатель и проповедник.
Бурдалу, Бурдалу, Луи (1632–1704) – известный французский проповедник-иезуит; с 1669 г. пользовался большим авторитетом при дворе, где особенно ценили его проповеди во время постов и т. н. «адвенты Бурдалу» – богослужения в последние четыре недели перед Рождеством; в 1685 г., после отмены Нантского эдикта, т. е. ликвидации указа о веротерпимости, был послан в Лангедок для наставления новообращенных католиков; один из самых суровых священнослужителей своего времени.
и Массильон Массильон, Жан Батист (1633–1742) – знаменитый французский проповедник, священник и преподаватель богословия; член Французской академии с 1719 г.
что, наконец, все проповедники, жившие когда-то или живущие ныне, не соберутся завтра в маленькой церкви Ашборна, с тем чтобы раз и навсегда получить урок религиозного красноречия.
По моему важному и самодовольному виду медник прекрасно понял: произошло что-то новое.
– Ну, что хорошего скажете, мой дорогой господин Бемрод? – спросил он.
– Скажу, мой досточтимый хозяин, что проповедь моя готова.
– И вы довольны? – поинтересовался он.
– Что за вопрос?! – откликнулся я с моим обычным чистосердечием. – Я считаю эту проповедь шедевром.
– Гм-гм, – только и произнес мой хозяин.
– Вы что, сомневаетесь? – бросил я высокомерно.
– Мой дорогой господин Бемрод, – ответил почтенный человек, – не знаю, бывают ли проповеди, похожие на кастрюли, и медники, похожие на проповедников, но мне постоянно встречались плохие работники, вполне довольные делом своих рук, в то время как мастера, настоящие мастера всегда ждут, чтобы похвала знатоков убедила их в достоинстве собственных творений.
– Ну что же, – согласился я, – ради этого-то я и спустился к вам, мой досточтимый хозяин, и теперь прошу вас высказать ваше мнение; я хочу прочесть вам мою проповедь, и, прослушав ее, вы скажете мне искренно, что о ней думаете.
– Вы оказываете мне слишком высокую честь, предлагая мне выступить в роли судьи (с этими словами мой хозяин приподнял шляпу). Спросите меня, из хорошей или плохой меди сделан котел, хорошо или плохо вылужена кастрюля, я отвечу вам смело и уверенно, поскольку тут я в своей стихии, но что касается проповеди, то каким бы ни было мое впечатление, хорошим или плохим, я не смогу даже сделать попытку обосновать свое мнение.
– В любом случае это будет суждение умного человека, мой досточтимый хозяин, и я прекрасно вижу, что вы знаете забавную историю об Апеллесе и башмачнике. Имеется в виду ставший легендарным эпизод, когда некий башмачник указал Апеллесу на неправильное изображение ремней на котурне. Апеллес исправил ошибку, но, когда башмачник снова стал давать ему советы, ответил: «Не суди о том, что выше котурна».
– Вы ошибаетесь, господин Бемрод, – просто ответил медник, – я ее не знаю.
– В таком случае я расскажу вам эту историю; она послужит отличным предисловием к моей проповеди, только вы предположите, что я – Апеллес, а вы – башмачник.
– Я предположу все, что вам заблагорассудится, господин Бемрод… Итак, ваша история.
Затем с восхищением, вызвавшим у меня признательность, он добавил:
– Ей-Богу, всякий раз после беседы с вами, дорогой господин Бемрод, я спрашиваю себя, откуда вам известно все то, что вы знаете?
Я с довольным видом улыбнулся и слегка поклонился, словно ловя на лету похвалу, сорвавшуюся с уст моего хозяина.
– Апеллес, – начал я, – был знаменитым художником родом из Коса, Кос – второй по величине из островов Додеканес (Южных Спорад) в Эгейском море; был заселен еще в микенскую эпоху; во время дорийского переселения им завладели дорийцы; в греко-персидских войнах участвовал на стороне персов, затем примкнул к Первому и Второму Афинскому союзу, однако в IV в. рассорился с Афинами и в эллинистическую эпоху находился под властью Египта; славился производством и экспортом одежды из прозрачных тканей, а также школой врачей, основанной Гиппократом.
Эфеса; Эфес – прибрежный город на западе Малой Азии, в бухте Каистра (соврем. Кушадасы в Турции), при впадении в нее реки Каистр (соврем. Малый Мендерес), в 30 км к северо-востоку от острова Самос; основан греками в XII в. до н. э.; торговый, ремесленный и религиозный центр; в нем находилось одно из т. н. «семи чудес света» – храм Артемиды Эфесской.
или Колофона Колофон – древнегреческий город на западном побережье Малой Азии; существовал до кон. III в. до н. э.; входил в число семи древнегреческих городов, притязавших на право считаться родиной Гомера.
его биографы, так же как и биографы великого Гомера, не пришли к единому мнению о месте его рождения. Известно только то, что Апеллес творил за триста тридцать два года до Рождества Христова.
– Черт побери! – улыбнувшись, прервал меня медник. – Шутка ли – за триста тридцать два года до Иисуса Христа! Это же не вчера, господин Бемрод, так что я ничуть не удивляюсь, что люди не помнят место его рождения… Через две тысячи лет кто будет знать, где родились мы, я и вы, господин Бемрод?!
– О друг мой, что касается меня, это будет известно, ведь для того чтобы потомство не оставалось в сомнениях или не впало в ошибку на этот счет, я в предисловии к великому произведению, которое сразу же прославит мое имя, не забуду сообщить, что я родился двадцать четвертого июля тысяча семьсот двадцать восьмого года в деревне Бистон. Однако вернемся к Апеллесу, который пренебрег подобной предусмотрительностью и оставил потомство в сомнениях.
– Слушаю, дорогой господин Бемрод; вы действительно говорите словно по писаному!
– Итак, я сказал, что Апеллес творил за триста тридцать два года до рождения Иисуса Христа. Жил он сначала при дворе Александра Македонского, а затем при дворе Птолемея. Птолемей Лаг (ок. 366–283 до н. э.) – полководец Александра Македонского, в качестве своей доли наследства после смерти великого завоевателя получивший Египет и в 305 г. до н. э. ставший его царем под именем Птолемея I Сотера.
Был он великим тружеником, живописцем, ни единого дня не проводившим без кистей, как я не провожу ни единого дня без пера, и, поскольку отличался скромностью, свойственной огромному дарованию, показывал картины всем и выслушивал мнения даже самых простых людей.
– Так же, как вы, дорогой господин Бемрод, ведь вы теперь желаете знать мое мнение, – прервал меня медник.
– Слушайте дальше, друг мой, – продолжал я. – Однажды башмачник, затесавшийся в толпу зрителей, сделал столь верное замечание насчет сандалий одного из персонажей картины, что Апеллес поблагодарил его и исправил указанный им недостаток; «хирурга старых башмаков», по выражению нашего замечательного Шекспира, это преисполнило такой гордостью, что на следующий день он, не довольствуясь только критикой изображенных сандалий, принялся оценивать и все остальное на картине; но на этот раз Апеллес быстро оборвал его замечания и, положив руку на плечо своего критика, сказал: «Башмачник, не суди выше башмака!», что на латыни звучит так: «Ne sutor ultra crepi-dam!», а по-гречески: «Me vnep тw vnoбnma, оkvто-томоJ!»
– Хорошо сказано, дорогой господин Бемрод; однако, если только в вашей проповеди речь идет не о кухонной посуде, что я смогу сказать вам о вашем красноречии, поскольку вы, наверное, ответите мне так, как Апеллес сказал своему башмачнику: «Медник, не суди выше кастрюли!»
– Не похвал и не критических замечаний по адресу моей проповеди жду я от вас, дорогой мой хозяин; просто я прошу вас быть моей аудиторией и сказать, какое впечатление произвела на вас моя проповедь.
– О, если вы не просите о чем-то большем, мой дорогой господин Бемрод, то это дело нетрудное, и я сделаю все, как вы пожелаете… Так что начинайте: я слушаю.
– Садитесь, чтобы все было точно так, как в церкви… Я говорю для людей сидящих, а Цицерон установил различие между речами, предназначенными для сидящей аудитории, и речами, предназначенными для аудитории стоящей.
– Итак, я буду сидеть, господин Бемрод, раз вы того желаете.
И он сел.
Я же продолжал стоять, поскольку проповедник за кафедрой стоит, что облегчает ему речь и дает возможность разнообразить жестикуляцию.
Затем я откашлялся, сплюнул, как это у меня на глазах делали самые разные проповедники во время проповедей, на которых я присутствовал, и начал читать.
Между нами говоря, мне следует Вам признаться, дорогой мой Петрус, что я стал читать свою проповедь моему хозяину не только ради того, чтобы узнать его мнение, но и с тем, чтобы подготовиться к завтрашнему торжеству, чтобы это чтение послужило мне генеральной репетицией, как это называется у сочинителей трагедий и драм.
Поэтому я не пренебрег ни одним из тех приемов красноречия, которые и являют собой ораторское искусство; я пустил в ход то, что Цицерон считает нужным для человека, говорящего публично, – плавную речь, приятное лицо и благородную жестикуляцию.
Голос, жест и весь свой облик я привел в соответствие с отточенным мастерством; я был высокомерен, говоря о сильных мира сего, имеющих гораздо меньше шансов попасть на Небо, чем самый смиренный нищий; я был мрачен и суров, обличая пороки нашего времени и испорченность нравов; я представал грозным, беспощадным, испепеляющим, перечисляя мучения, которые уготованы грешникам в семи кругах ада, описанных Данте, Данте во второй части «Божественной комедии» делит Чистилище на семь кругов, в каждом из которых казнят грешников, собранных соответственно их преступлениям и подвергающихся определенным мукам; в последнем, седьмом круге, ближе всего расположенном к Раю, очищаются сладострастники.
великим флорентийским поэтом; к заключительной части проповеди я добрался настолько разбитый собственной жестикуляцией и горячностью, сопровождавшими мою речь, что на последней фразе, а вернее, на последнем слове этой фразы – ведь воодушевление не покидало меня до конца, – я упал на стул, стоявший, к счастью, у меня за спиной, а это значит, что я упал бы прямо на пол, если бы там не было стула!
Я уже был не в силах произнести и слова, но взглядом спрашивал моего хозяина о его впечатлении.
Медник продолжал сидеть молча, почесывая ухо.
– Ну, что? – спросил я его наконец, уже несколько обеспокоенный его затянувшимся молчанием.
– Что ж, – сказал он, – то, что вы сейчас прочли, господин Бемрод, прекрасно.
– Ах! – гордо выдохнул я, кивнув в знак согласия.
– Однако… – отважился мой медник, без сомнения колеблясь, продолжать ему или нет, памятуя историю об Апеллесе и башмачнике.
– Что однако?.. – прервал я хозяина.
– Однако, я не предполагал, что вы такой недобрый, господин Бемрод… Ах, далеко же вы зашли! Знаете ли вы, что нам, бедным грешникам, вы делаете просто дьявольский выговор?
– Зло не во мне, мой дорогой хозяин, – гордо отвечал я, – оно в людях. Так что, поскольку я знаю людей, я сужу о них по их делам.
– Э, дорогой мой господин Бемрод, – возразил медник, – я вот за всю мою жизнь только один раз побывал на спектакле: случилось это в прошлом году, когда из Лондона в Ноттингем приехала труппа комедиантов. Играли какую-то пьесу, автора которой я не знаю, а название забыл; единственное, что мне запомнилось, так это изречение: «Если бы секли всех, кто того заслуживает, нашелся ли бы хоть один человек, уверенный, что ему кнут не грозит?»
Я узнал цитату из «Гамлета», Вероятно, имеются в виду слова: «Если принимать каждого по заслугам, то кто избежит кнута?» («Use every man after his desert, and who should scape whipping? – II, 2; пер. М.Лозинского).
и она, словно ледяной ветер ночи, о котором говорит принц Датский, обожгла мне лицо. Вероятно, имеются в виду слова Гамлета: «Как воздух щиплется: большой мороз» («The air bites shrewdly; it is very cold» – I, 4; пер. М.Лозинского).
Несколько уязвленный, я спросил:
– Таким образом, дорогой мой хозяин, вы утверждаете, что люди добры, что у них нет ни пороков, ни недостатков?
– Я не говорил, что люди добры, дорогой господин Бемрод. Сказано было другое: я не предполагал, что вы такой недобрый… Думаю, трудно будет вам убедить своих слушателей в том, что во всем мире вы единственный справедливый, честный, целомудренный, добропорядочный и мягкосердечный человек. А в целом, повторяю, проповедь ваша очень хороша, господин будущий пастор… однако жду вас завтра по возвращении из Ашборна. До свидания и доброго пути, дорогой господин Бемрод!
С этими словами он взял шляпу и вышел, оставив меня посреди своих котлов и кастрюль с текстом моей проповеди в руке.
Минуту я сидел, оглушенный суждением моего хозяина, затем, наконец встал, покачал головой и отправился в путь к деревне, где завтра мне предстояло дебютировать и где мне предложили столь трогательное отеческое гостеприимство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101