Изабо не было с ней. Она в безопасности. В Леве.
Катарина снова почувствовала, как ее стискивают руки маленькой девочки, и принялась петь, чтобы не подпустить надвигающееся безумие. Она должна карабкаться в безопасное место. Она должна сохранить свой разум.
– Александр, Александр, – принялась напевать она, заполняя его именем забытые слова мелодии. Она все пела и пела, а голос звучал неестественно хрипло, но он оставался единственной нитью, протянувшейся из гнетущего холода.
Давление на шею усилилось. Нет, нет. Она не могла позволить себе сейчас погрузиться в тепло своих мечтаний. Она запела громче, произнося первые пришедшие в голову слова: «Опускается темное облако, кажется мне, пойдет дождь…» она оборвала пение с диким смехом. Дождь, дождь, дождь… Что-то потянуло ее за плечо. «Изабо! Ты должна уйти. Мама…» Нет, она не сможет этого больше сказать. Слезы смешались с водой, струящейся по лицу. Пальцы ее ослабели и стали разжиматься.
Ее снова потянули, но на этот раз она не стала сопротивляться и почувствовала, что ее поднимают из воды. Все ее тело отчаянно содрогалось. Холодно, так холодно. Рядом находилось что-то теплое, оно прикасалось к ее коже, но она почти не ощущала его. Тепло казалось таким далеким, словно огонь, поблескивающий за окном.
Кэт пыталась выкарабкаться из своего гнетущего сна, но не могла всплыть на поверхность. Холодный край каменной колонны впился ей в щеку. Он не должен увидеть ее… Бат не должен увидеть ее. Страх железными тисками удерживал ее за колонной в конце комнаты, где он встречался со своими придворными льстецами.
– Избавлюсь ли я, наконец, от этой язвы? – спросил он, словно бросая вызов. Окружающие неловко заерзали.
Вокруг стали раздаваться возражения: «Густав уважаемый человек, милорд».
Бат насмешливо фыркнул:
– Вы хотите сказать, что он слишком проворный для вас. – Он поднял левую руку и принялся помахивать пальцами, все следовали за ним взглядом до тех пор, пока крик не заставил их опустить глаза. Один из них стоял как громом пораженный, его камзол и сорочка были располосованы, и тонкий кровавый след проходил по тому месту, где прошелся нож Бата. – Видите? Упомяните при Густаве как бы невзначай, что мы собираемся охотиться к северо-западу от города. А я буду ждать его на юге.
Он направил лезвие ножа так, словно намеревался пронзить грудную клетку и вонзить его прямо в сердце придворного. Все окружающие отшатнулись. А Бат рассмеялся.
Густав не послушался ее. Ты должен слушать. Слушай…
Внезапная резкая боль будто хлестнула ее по щеке и нарушила сон. Она глубоко вздохнула и закашлялась. Встала на колени, схватившись за живот.
– Вот так-то, – услышала она голос Александра. Он колотил ее по спине с такой силой, что она чуть снова не упала на каменный пол, на котором лежала прежде. – Мы в хижине паромщика. Здесь мы в безопасности.
Она опять закашлялась, а он снова стал бить ее по спине.
Катарина замахала рукой, чтобы остановить его.
– Довольно! Довольно.
Он с подчеркнутой неохотой остановился. Она сердито посмотрела на него.
– Я всегда знала, что ты только и ждешь возможности, чтобы побить меня.
Он нежно отбросил волосы с ее лица.
– Конечно, ждал, – сказал он, но тотчас опроверг свои бессердечные слова, заключив ее в объятия. – Боже, как я люблю тебя и до чего же ты меня напугала. Мне наплевать на то, что у вас произошло с фоном Мекленом, Кэт. Что бы ты ни говорила, я не могу избавиться от мысли, что эта прекрасная маленькая девочка была зачата в результате насилия этого безумца.
Пальцы Кэт погрузились в его золотистые волосы. И показалось, будто солнечный свет разогнал тьму.
– Это так, Александр. – Он замер, а она присела рядом с ним и продолжила. – Но я сказала правду прежде. – Горло ее сжалось, и она с трудом выговорила: – Изабо не моя дочь. Ты должен поверить мне. Изабо – дочь фон Меклена, да. Его законная дочь – дитя его жены, Халле.
– Усыпальница в Таузендбурге принадлежала Халле? – вспомнив, спросил Александр. Кэт кивнула.
– После того как твой отец умер, я отправилась в Таузендбург. Солдаты, похоже, не собирались нападать на город, способный защищаться. Я родилась там, и моя мать всегда говорила, что у меня есть приданое, которое я получу при достижении совершеннолетия. Я сказала себе, что с опекунами покончено, как и с пребыванием на чьем-то попечении. Я подумывала о том, чтобы получить часть этих денег и уехать. – Она пожала плечами. – Куда-нибудь. Куда-нибудь, где нет ни солдат, ни войны, но оказалось, что таких мест чрезвычайно мало. Настолько мало, что почти нет. Таузендбург – небольшой город, и жена фон Меклена, Халле, чувствовала себя в нем одиноко. Ей не доставляли удовольствия… развлечения мужа. Мы стали друзьями. Примерно в это же время я узнала, что приданого нет.
Он поднял на нее глаза.
– Или, точнее говоря, обнаружила, что приданое было, но пропало. Украдено. Я употребляла тогда это слово, посылая проклятия на твою голову.
Он хотел прервать ее, но она продолжила:
– Халле пригласила меня пожить в резиденции герцога вместе с ней, ее мужем и окружающим их двором. Герцог превратился в отшельника, его никогда не было видно. Мне это казалось вполне допустимым решением… если бы не одно обстоятельство. Фон Меклен безумец. – Катарина обхватила голову руками, погрузившись в воспоминания о тех ужасных днях. – Буйный, опасный безумец. Он избивал своего маленького сына, а когда одна из соблазненных им женщин родила его ребенка, отказался послать за врачом, и девочка умерла. Однажды в приступе ярости он избил Халле так, что она чуть не потеряла ребенка, которого носила под сердцем. Мы стали подумывать о том, чтобы бежать в Данию к ее отцу, и, когда она поправилась, стали строить планы.
Мы были не одиноки в наших планах. Вокруг было много людей, готовых пожертвовать жизнью ради того, чтобы помочь нам. И в итоге пожертвовали. Фон Меклен перехитрил всех и напал на нас за городскими стенами. Нам с Халле удалось бежать, но только ценою жизни нескольких мужчин. Когда фон Меклен отнял у нее сына, которого мы взяли с собой, Халле чуть не вернулась назад, но вспомнила, как ее муж погубил свою незаконную дочь, и мы продолжили путь.
– Две женщины? Одни? – изумился Александр. Кэт кивнула.
– Мы направились в Данию, но Халле вскоре занемогла. Нас нашли… финские солдаты, направлявшиеся на юг. Но эти люди, как известно, не отличаются цивилизованностью, однако их капитан был в меньшей степени варваром, чем большинство из них, – спокойным голосом продолжала Кэт. – Он понял, что нам нужна защита, а я пообещала заплатить ему, если он доставит нас в целости и сохранности в долину Карабас.
– Но у тебя не было денег, – перебил Александр.
– Да, денег у меня не было, – тихо ответила Кэт, встретив его взгляд.
Александр все понял и побледнел.
– Сдержал ли он свое обещание? – хрипло спросил он.
– Да.
Он долго удерживал ее взгляд. В маленькой хижине не было слышно ни звука, кроме потрескивания огня. Немного погодя она рассказала ему все остальное. Вскоре после того, как они добрались до лачуг неподалеку от Леве, у Халле начались схватки, и она без чьей-либо помощи, кроме Катарины, родила на свет прекрасную девочку… и умерла.
– Она заставила меня дать обещание, что ребенка будут крестить в этом платьице. Халле забрала его из дома фон Меклена. Она не могла отказаться от него, так как это было единственное, что у нее осталось. Мне следовало сжечь это платье, но это память о Халле.
Посланный на поиски, капитан Хазард нашел нас, но сказал фон Меклену, будто мы обе погибли. Поздней осенью, когда военная кампания закончилась, прибыли солдаты со свинцовым гробом и отвезли тело Халле в столицу, где, как я слышала, она была похоронена со всей пышностью и церемониями, соответствующими ее положению. Фон Меклен решил, что ребенок погиб вместе с Халле. Поэтому, когда все узнают, что я не жена тебе, то подумают, будто это прелестное невинное создание – результат моей связи с финским капитаном. – Кэт пожала плечами. – Пусть будет так. Лучше странствующий финн, чем этот безумец.
Она подняла взгляд на Александра и крепко сжала руки, чтобы унять дрожь.
– Есть еще одна вещь, – начала она, но, заколебавшись, замолчала, понимая, что та хрупкая связь, которая возникла между ними, может легко порваться после того, как она скажет ему, что фон Меклен ее брат.
Но Александр остановил ее поцелуем.
– Ни слова больше, моя прекрасная Кэт. На сегодня довольно скорби. Мы встретим ее достаточно много завтра утром.
Кэт проснулась незадолго до зари. Восхитительное возрождение отношений, происшедшее прошлой ночью, освободило ее разум от паники, освежило тело и обострило чувства.
Но с остротой пришла и ясность мыслей. С печалью ее взгляд ласкал все еще спящего Александра. Ее рука потянулась, чтобы погладить его… но не прикоснулась к нему.
Ей было достаточно того жара, который исходил от его тела.
Какие бы клятвы они ни давали прошлой ночью, какие бы слова, порожденные страстью, ни произносили, все они развеются, когда она расскажет ему о своем родстве с фон Мекленом.
Когда он услышит об этом, наступит конец. Кэт поднесла пальцы к губам, чтобы ощутить его тепло в последний раз. Она любила его. А он любил ее. Но эта любовь была хрупкой, а она не предоставила ему того единственного, что могло бы дать ее любви надежду, – своего доверия.
А теперь было слишком поздно.
Кэт тихо встала, собрала разбросанную одежду и заколки, вспыхнув при воспоминании о том, как они сюда попали. Хотя камни дома паромщика впитали жар огня, разведенного Александром, холодок раннего утра все-таки остудил ее влажную одежду, и она содрогнулась, натягивая на себя бриджи. В душе она сожалела о том тепле, которое сохраняли ряды нижних юбок, но теперь довольствовалась тем, что поплотнее закуталась в куртку.
Она выскользнула из хижины, натянула высокие сапоги и снова содрогнулась при виде темного пасмурного неба. Через несколько секунд волосы ее прилипли к лицу, а поля шляпы с плюмажем обвисли… и дрожь по-прежнему не унималась.
– Все в порядке, все в порядке, – убеждала она себя, – и тебе не холодно. – Она принялась расхаживать кругами перед дверью хижины, пиная ногами гальку и сорняки. – Ты трусиха, вот кто ты. – Она засунула руки в карманы куртки. – Как только он проснется, я расскажу ему, – пообещала она себе.
Он, несомненно, станет ругать ее за то, что не разбудила его, но несколько ругательств предпочтительнее той ярости, которую он скоро почувствует. Сейчас ему необходимо выспаться, сказала она себе. Теперь ему понадобится вся его рассудительность, чтобы противостоять фон Меклену, которому присуща проницательность безумца, совершенно лишенного сострадания или милосердия.
Она незаметно для себя перестала ходить кругами и обнаружила, что идет по тропинке, ведущей к мельнице. Ее потрясло то, что она так далеко забрела, сама того не заметив. К востоку от нее вздымался холм, в то время как к западу земля опускалась к реке. А впереди, как раз у устья маленькой речушки, впадающей в реку Карабас, раскинулся огромный разросшийся дуб.
Она остановилась, и сердце ее бешено забилось, когда она увидела тот же самый сдвоенный V-образный ствол, от которого когда-то в таком горе уходила. Она подошла к нему, нервная дрожь замедлила ее шаги, затем провела ладонью по коре, вновь ощущая ее неровную поверхность. Здесь не сохранилось следов от слез, которые, как она полагала, останутся тут навсегда, а вот из сердца ее они действительно не исчезнут никогда.
Ее руки ласково коснулась ветка, она была полна новых почек, готовых распуститься навстречу новой весне, новому возрождению. Позади дуба маленький ручеек вел к крошечной, скрытой от посторонних глаз долине, где она похоронила отца Александра. Для этого доброго старика никогда не наступит возрождения.
Она собрала букетик луговых цветов журавельника, его изумительные синие цветы если не утешали встревоженную душу, то хотя бы радовали взгляд; затем направилась по звериной тропе через колючий кустарник, который рос по берегам ручья, протекавшего в глубокой низине.
Стук лошадиных копыт, ударявших по камню на дороге позади у нее за спиной, остановил ее.
– Нам пора в путь, любимая, – раздался голос Александра. Все внутри у нее застыло, но она заставила себя повернуться и посмотреть на него. Он стоял у дуба, держа под уздцы обоих коней.
Приближающаяся заря окрасила темное небо в молочно-белый цвет. Но он так рельефно вырисовывался на окружающем фоне, словно был освещен ярким солнцем. Не имеет значения, что произойдет потом, но вот таким она хотела запомнить его навсегда, призналась она себе, запомнить на всю жизнь полковника Александра фон Леве… всегда солдата, хотя его глаза сейчас выражали безграничную любовь к ней.
– Сначала я должна кое-что сделать, – сказала она. Он усмехнулся.
– С цветами?
– Да, – просто ответила она. Улыбка постепенно покинула его лицо.
– Куда ты идешь? – спросил он, и голос его прозвучал на этот раз серьезно.
Ткань, неплотно обтягивающая ее грудь, внезапно показалась ей слишком тугой, мешающей дышать.
– Я иду поклониться памяти твоего отца, Александр.
Лицо его застыло. Он повернулся к ней спиной и сел на лошадь.
– Поторопись. Фон Меклен не станет ждать, пока ты тратишь время на сентиментальные поступки.
Прежде она возмутилась бы, обвинила бы его в холодности, но теперь она видела боль в его глазах и знала, что в сердце его тоже боль.
– Я ненадолго, – заверила его она и продолжила свой печальный путь.
Его отношение к ней настолько изменилось, что он позволил ей посетить могилу отца, но сам еще не был готов идти туда. Она крепче сжала свои цветы. Когда наступит время посетить отца, то он придет либо сыном-победителем… либо мертвым…
Катарина думала, что по возвращении найдет его в нетерпении сидящим на лошади, и хотя он действительно сидел на лошади, но был спокоен и сосредоточенно смотрел на юг, на перекресток.
Она отряхнула и сложила перчатки вместе, – они запачкались, когда она приводила в порядок могилу, и теперь от них пахло дикими травами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45