– Конечно нет, Беч!
Сквозь щель в стволе она увидела, как похожий на паука человек появился на фоне камня с сатиром и остановился. Длинные, тонкие, пугающе ловкие пальцы вытащили из кармана грязной, слишком большой синей куртки нечто похожее на кусок кожаных поводьев и сделали из него петлю.
– Достаточно для лодыжки маленького отродья, как ты думаешь? – Он вытянул ее перед собой, затем нагнулся, поднял и взвесил на ладони камень размером с кулак. – Не слишком сложно утопить несколько фунтов визжащей помехи, не так ли?
Смех «медведя» присоединился к пронзительному повизгиванию, и страх холодными иголками пробежал по спине Катарины.
– Пойдем, – бросил «медведь». – Хочу догнать ее, пока она не убежала слишком далеко. Жаль, что у нас нет тех гончих, которых мы видели вчера. Но у меня такое ощущение, будто я сам чую эту черноволосую красотку.
– Эй! Она моя. Ты же обещал! Ты обещал!
– Да, твоя. Но только после меня!
Раскатистый хохот «медведя» громом прокатился по лесу.
Катарина слышала, как протестующий пронзительный голос становится все тише по мере того, как они удалялись по дороге. Она прижала к себе безмолвную Изабо и издала долгий дрожащий вздох облегчения.
Ее словно резко что-то подбросило, и из груди вырвался крик ужаса.
– Катарина! – окликнул ее глубокий мужской голос. То не был голос «медведя». Она затрясла головой, как бы стряхивая паутину воспоминаний, и обнаружила, что все еще машинально гладит лошадиную гриву, словно зубец в часовом механизме. Она остановилась.
– Катарина, – снова позвал мужской голос, и на этот раз она поняла, что это Александр.
– Со мной все в порядке, – сказала она и, подняв глаза, увидела, что он придерживает рукой поводья ее коня и смотрит на нее с участием. – Почему ты остановился?
Чуть прищурившись, он отпустил поводья, отвел свою лошадь немного назад и посмотрел туда, куда она направлялась – прямо на разрушенный мост через глубокий овраг с крошечным ручейком, протекающим на глубине двадцати футов. Она сглотнула. Мост был в порядке во время ее путешествия прошлой весной.
Александр склонился перед ней в легком поклоне, при этом его седло скрипнуло насмешливым эхом.
– Извините, мадам. Я вынужден просить прощения за одного из своих подчиненных.
Катарина поспешно оглянулась по сторонам, но никого больше не увидела.
– За одного из твоих подчиненных? – озадаченно нахмурившись, переспросила она. – Я не понимаю.
– За одного из моих подчиненных. За лейтенанта Печа, точнее говоря.
– За Печа? – спросила она, еще более озадаченная. – Не понимаю. Он не сделал ничего дурного!
– Нет, сделал. Он, кажется, заставил тебя поверить, будто объезженные им лошади умеют летать.
В его словах прозвучал привычный сарказм, но глаза выражали искреннюю озабоченность. Катарина вспыхнула и отвернулась.
– Очень глупо с моей стороны, но я позволила себе отвлечься, – призналась она, сжав зубы от гнева на себя из-за того, что ей пришлось сделать такое признание. Она заставила себя искоса посмотреть на него. – Видишь ли, езда была такой…
– Скучной? – закончил он за нее. – Монотонной?
Она отвела коня от моста и края оврага. В нескольких ярдах к востоку начиналась хорошо протоптанная тропа, которая вела вниз по крутому склону, – явное свидетельство того, что мостом уже какое-то время не пользовались.
– М-м-м, возможно, я неточно выразилась. Не езда была… неинтересной. – Она направила коня к тропе.
Он залился смехом – он был настолько не похож на тот, который всплыл в ее памяти, что она чуть не заставила своего коня снова споткнуться.
– Ах, не езда, значит, общество.
Она посмотрела на него через плечо, он улыбнулся ей.
– Тогда, видимо, я должен извиниться за себя, мадам, – сказал он ей. – И приложить усилия, чтобы стать более… интересным.
Он направил свою лошадь вслед за ней.
– Нет! Нет… я совсем не это имела в виду, – сказала она, пытаясь внимательно следить за круто спускающейся тропой и одновременно за следующим за ней человеком.
Тропа резко повернула вниз и влево, и она с удивлением обнаружила на уровне своих глаз его обутые в сапоги ноги. Она подняла взгляд и увидела, что он внимательно на нее смотрит.
– Тогда что ты имела в виду, Катарина? – спросил он, голос его прозвучал тихо и несколько двусмысленно, как бы намекая на что-то неприличное. Ей казалось, что это единственный звук, раздающийся в лесу.
Она отвернулась, ничего не ответив. Тело ее раскачивалось при каждом шаге коня по крутой тропе. За спиной слышался смех Александра, этот звук обволакивал ее, словно прохладная тень, в которую она спускалась.
Александр остановил свою лошадь рядом с разрушенным, наполовину ушедшим в землю верстовым камнем, больше похожим на памятник на оскверненной могиле. Пучки травы, растущей у его основания, пожухли от осенних заморозков. Несколько миль назад дорога повернула в сторону от реки, а теперь она разделилась на две, одна вела на северо-запад, обратно к реке, другая – на северо-восток, к Таузендбургу.
К полному замешательству Катарины, он направил лошадь к северо-западной дороге.
– Старая мельница не слишком далеко отсюда, – сказал он ей. – Мы остановимся там на…
Мельница.
– Нет!
Он перестал рассматривать дорогу, по которой намеревался поехать, и повернулся к ней. Она не ответила, и он перевел взгляд на садившееся в вечернем небе солнце.
– Как только сядет солнце, сразу же похолодает. Мельница каменная, и, если развести огонь, там будет тепло. Или вы испытываете отвращение к муке, мадам?
Она сидела в седле, ощущая себя холодной и безжизненной, как камень, и по-прежнему ничего не говорила. Взгляд ее коротко скользнул по северо-западной дороге. О да, она знала, как хорошо камни мельницы хранили тепло огня.
Она всматривалась в его темные как уголь глаза, пытаясь проникнуть к нему в душу и понять, была ли его жестокость преднамеренной. Если бы дело касалось ее брата, Бата, она поняла бы сразу же, заглянув в его бледно-голубые глаза и увидев в них предвкушение наслаждения от созерцания чужой боли, страдания. Он смаковал их, как мужчины смакуют вино.
Но в глазах Александра не было такого выражения. Значит, он не знал, что произошло на мельнице. Да и откуда ему знать? Он не спрашивал. Ни разу.
– Нет, – снова заявила она. – Таузендбург на северо-востоке. Мы поедем по этой дороге. Насколько я помню, вдоль нее стоит немало покинутых фермерских домов.
– Деревянные лачуги, – заметил он. – Те, которые не сгорели. Далеко ли до ближайшей? Насколько ты помнишь, конечно.
Она посмотрела на дорогу, ведущую в Таузендбург, и неохотно призналась:
– Мы доберемся до ближайшего только в сумерки.
– Мельница ближе и намного теплее…
– Я прекрасно знаю, далеко ли отсюда до мельницы, полковник фон Леве, – сказала она, повернувшись к нему. – Ровно шесть тысяч четыреста пятьдесят восемь шагов от верстового камня до дверей мельницы, но я не сделаю эти шесть тысяч четыреста пятьдесят восемь шагов.
Он молча сидел в седле, глядя на нее в раздумье. Потом вздохнул и устало провел по лицу рукой.
– Мадам, – начал он, явно пытаясь найти убедительные слова. – Я замерз, проголодался и устал. – Он помедлил и направил лошадь к ней. Протянул руку, чтобы коснуться ее, но она напряглась, и его рука упала на колено. – Катарина, – произнес он мягче, чем прежде. – Здесь в долине нас обоих преследует множество призраков, это трудно и больно, знаю, но я…
– Но… что, полковник? – спросила она, наклонившись к нему, тело ее словно окаменело. – Но ты предпочитаешь сталкиваться со своими призраками, удобно устроившись в тепле. – Ее волнение передалось коню, и тот принялся нетерпеливо переступать ногами. – Так вот почему ты расхаживал взад и вперед перед камином около своей кровати прошлой ночью? Чтобы встретить своих призраков в тепле и уюте? И что за призраки предстали перед тобой, полковник?
Взгляд его стал холодным и далеким.
– Прошу прощения, мадам, за то, что потревожил ваш сон. Но сейчас я беспокоюсь о сегодняшней ночи.
– Разве, полковник?
Пальцы ее впились в заплетенную гриву коня. Она ненавидела ночь, ненавидела фантомы и привидения, которые преследовали ее тогда, и все-таки она предпочитает скакать во тьме, чем ехать на мельницу. Призраки там были слишком реальными.
– Поезжай на мельницу, если хочешь. Разведи огонь. – Ее конь, охваченный волнением, сделал шаг в сторону, и ей пришлось натянуть поводья так же крепко, как собственные нервы. – Тебе придется развести огонь, но не для того, чтобы уберечься от холода, а скорее для того, чтобы расхаживать перед ним. Потому как, полковник, ты обнаружишь, что на мельнице обитают не только мои призраки.
Она направила своего коня по дороге к Таузендбургу, но его крепкая рука, словно железные оковы, впилась в узду лошади.
– Она разрушена? Снесена? Скажи.
Она встретилась с ним взглядом. Если бы он только спросил… хоть раз… она, может, постаралась бы смягчить удар. Но он не спросил.
– Мельница не разрушена и не снесена. Отдельные части были повреждены, но их отремонтировали.
– К чему такая скрытность? Ты ведешь себя глупо.
– Возможно, глупо. Но, может, твои сердце и совесть столь же тверды, как и этот верстовой камень.
– К черту! Я не люблю загадок, мадам. Я не был на мельнице с тех пор, как приезжал сюда с Вильгельмом и Виктором, когда мне было шестнадцать лет. Что за призраки ожидают меня там?
– Что за призраки? Тебе там явится лишь один призрак, полковник. Твоего отца.
Долго Катарина не слышала ничего, кроме ударов собственного сердца, отдающихся в ушах. Потом да нее донеслись тихий стук колеблемых ветерком ветвей и шорох сухих опавших листьев.
А затем раздался металлический свист шпаги, вынимаемой из ножен.
К ее горлу прижался клинок, такой же ледяной, как и прозвучавший в ушах голос.
– Я уже предупреждал тебя однажды не использовать имени моего отца для достижения своих целей. – Тупая сторона клинка откинула ее голову назад. – Не так ли?
Она подавила желание сглотнуть.
– Твое предупреждение фальшиво, – сказала она насколько возможно ровным голосом.
– Фальшиво! Интересное суждение, принимая во внимание, что вся твоя жизнь – сплошная фальшь.
Его слова ранили ее глубже, чем мог поразить любой клинок.
– Нет… не вся, полковник, – прошептала она. Ее любовь к Изабо была истинной. Даже если все остальное в ее жизни могло оказаться фальшью, эта любовь оставалась неизменной и верной, за нее можно было держаться. Она заставила себя встретиться взглядом с черным холодом его глаз. – Скорее это ты используешь отца в своих целях, не я.
Клинок плотнее прижался к ее подбородку.
– Вы играете в опасные игры, мадам.
В ее груди разгорался гнев.
– Я выполняю свой долг. Это ты играешь, – с раздражением бросила Катарина. Она видела, что его глаза горят едва сдерживаемой яростью, но клинок, казалось, на волосок отодвинулся. – Играешь в солдата, когда мир смертельно устал от солдат! Твой отец считал тебя настоящим героем. Человеком, которому императоры воздают почести, подобающие герою. Оставайся героем, полковник фон Леве. Перережь мне горло и покончи с этим. Но похорони меня рядом с телом твоего отца – это единственная почесть, которая мне нужна.
Клинок стал медленно опускаться, и Катарина увидела, как сначала недоумение затуманило взгляд Александра, затем пришло осознание услышанного, которое сменилось сильной болью, когда он понял смысл ее слов.
Наступившее молчание было долгим и красноречивым.
– Он похоронен на мельнице? – с болью в голосе шепотом спросил он. – Почему так далеко? Он любил Леве.
Катарине с детства часто приходилось видеть боль, но сейчас даже она вынуждена была отвернуться. Она усмирила взволнованного коня, натянув поводья.
– Он там умер, Александр, – тихо сказала она. – И я не смогла перевезти его.
– Его похоронила ты? Кто тебе помогал? Франц… Лобо…
Она покачала головой и сглотнула.
– Я одна, Александр. Только я.
– Одна… – Голос его дрогнул, и он замолчал. Молчание длилось так долго, что она оглянулась на него. Он смотрел сквозь нее, как будто ее не было.
Александр неподвижно сидел на лошади, устремив мрачный взгляд на дорогу, ведущую к мельнице. Катарина видела, как по его лицу промелькнуло выражение боли, хотя каждый мускул его тела, казалось, застыл, и ее кольнуло раскаяние. Промелькнула мысль, что она не понимала его и несправедливо считала его бессердечным. Но он не спрашивал! Он ни разу не спросил, где похоронен его отец.
Лошадь под ним принялась нетерпеливо переступать. Такого она не ожидала от гордого полковника. Он всегда управлял своей лошадью, а тем более своими чувствами, даже во время той первой изнурительной поездки, когда она наблюдала за ними из-за кустов ежевики.
Чувство вины жгло Катарину, словно крапива, и она отвела взгляд, устремив его на вечернее солнце, уже садившееся за западные холмы. Она закрыла глаза, но его облик, искаженный страданием, продолжал витать перед ее мысленным взором, будто его боль просочилась в ее душу.
Внезапно он схватил ее за локоть, и она чуть не вскрикнула от неожиданности.
– Что?
– Поедемте, мадам, мы теряем время, – сказал Александр, направляя ее к северо-восточной дороге.
– Но ты… я думала…
Он сжал ее руку еще крепче, и встретившиеся с ее глазами его глаза, освещенные оранжевыми лучами заходящего солнца, казались совершенно спокойными.
– Вы что, надеялись найти новые сапоги на мельнице? – спросил он ровным голосом.
– Нет, конечно, не надеялась, – ответила она с раздражением. Ничто так не уязвляет, как растраченное впустую чувство вины. – Так же, как и садовый инвентарь.
Она вырвала у него руку и пустила коня рысью. Он без труда поравнялся с нею, и они бок о бок направились по восточной дороге по направлению к Таузендбургу.
– Ах да, – сказал он, – несколько катушек запального фитиля и прочие семена для твоего маленького сада смерти.
– Смерти? Ты обвиняешь меня в этом? Ты? – Она пустила коня быстрее. Он снова поравнялся с ней. Встряхнув головой, чтобы откинуть с лица развевающиеся пряди волос, она произнесла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45