Он поднял орех и ленивым движением отбросил его; потом заговорил со мной, и я поняла, что это было предложение руки и сердца.— Мой дядя — самый замечательный человек, — начал Руперт. И, конечно, он выбрал хорошее начало, чтобы польстить мне. Я горячо с ним согласилась.— Иногда я боюсь, что он слишком хорош, — сказала я.Разве можно быть слишком хорошим? Руперт был удивлен. И я ответила, да, потому, что такие люди подвергают себя опасности ради других. Мой отец принял монахов, а это может быть расценено как не очень разумный поступок. Был еще сэр Томас. Разве он забыл его? Это был слишком хороший человек — и что случилось с ним? Он лишился головы, тогда его счастливая семья стала несчастной.— Жизнь иногда жестока, Дамаск, — произнес Руперт. — И всегда хорошо иметь кого-то рядом. Я согласилась.— Я думал, — продолжал он, — что наступит день, когда мне придется уехать отсюда и заняться собственным имением, но узнал, что имения у меня нет. Твой отец не хотел говорить нам, что мы бедны, и сделал так, чтобы мы думали, что наши земли не ушли к кредиторам после смерти родителей. Но я знаю, Дамаск, у меня ничего нет.— Но у тебя есть мы. Это твой дом.— Я надеюсь, так будет всегда.— Мой отец говорит, что земля наша никогда раньше не была так ухожена. Люди работают на тебя как ни на кого другого.— Я люблю заниматься землей, Дамаск, этой землей. Я знаю, твой отец надеется, что я останусь здесь навсегда.— И ты останешься?— Это зависит…— От чего? — спросила я.— Может быть, от тебя. Однажды все это станет твоим… и твоего мужа. Когда этот день придет, ты не захочешь, чтобы я был здесь.— Ерунда, Руперт. Я всегда буду рада видеть тебя здесь… тебя и Кейт. Вы мне как брат и сестра.— Кейт выйдет замуж, нет сомнения.— Ты тоже женишься, Руперт. И ты приведешь свою жену сюда. А что, дом достаточно большой, и его можно сделать еще больше. У нас так много земли. Ты выглядишь печальным.— Теперь мой дом здесь, — проговорил он. — Я люблю землю. Люблю животных. Твой отец заменил мне отца.— А я тебе такая же сестра, как Кейт. Я не вынесла бы, если бы это все исчезло… как исчезло Аббатство. Он поднял еще орех и отбросил его.— Думаю, твой отец надеется, что мы поженимся, — сказал он. Я резко ответила:— Это не то, что следует сделать только потому, что это будет удобно для всех.— О нет, нет, — быстро возразил Руперт.Мне было немного неловко. Ведь это было своего рода предложение. Первое в моей жизни, и этот брак позволял разумно решить вопрос в отношении земель отца.Я пробормотала, что мне еще надо закончить упражнение по латыни, и Руперт, слегка покраснев, поднялся и ушел.Я думала о браке с Рупертом, о детях, растущих в этом доме. Я хотела бы иметь большую семью; я покраснела, потому что отцом своих детей я представляла не Руперта.Я пошла в свою комнату, села на подоконник и долго смотрела в зарешеченное окно. Я видела Кейт и Бруно, идущих рядом. Они серьезно о чем-то говорили. Мне сделалось грустно, потому что со мной так серьезно Бруно никогда не разговаривал. Фактически он ни с кем так не говорил — только с Кейт.
Когда Кезая услышала, что Амброуза повесили у ворот Аббатства, она пошла к виселице и стояла там, глядя на него. Невозможно было увести ее оттуда. Один из слуг привел ее домой, но она вновь ушла и всю первую ночь, что он висел там, провела возле него.На второй день Дженнет, одна из наших служанок, привела ее и сказала мне, что Кезая показалась ей одержимой, а поступки ее необъяснимы. Я отправилась к Кезае и нашла ее в странном состоянии. Я уложила Кезаю в постель. Так она пролежала целую неделю. Рубцы на ее бедрах воспалились. Я не знала, как их лечить, и пошла к матушке Солтер в лес попросить совета. Матушка Солтер была довольна, что я ухаживаю за Кезаей, и дала мне несколько составов для примочек на больные места и настой из трав, который Кезае надо было пить.Я сама ухаживала за Кезаей. Это было хоть каким-то занятием для меня в эти страшные дни. Думаю, отчасти ее горе усугубилось тем, что она боялась встречаться с людьми. Амброуз был мертв, она осталась одна и, чувствуя себя виновной в этом злом обмане, боялась смотреть людям в глаза.Когда я сидела у постели, она начала что-то бессвязно бормотать. Она очень много говорила об Амброузе и о том, как она его соблазнила, во всем винила себя, повторяя, что это она была порочной.— О, Дамаск, — шептала она, — не думай обо мне слишком плохо. Для меня это было так же естественно, как дышать, и нельзя было удержаться. С нами это так происходит… хотя, может быть, с вами так не будет… и с госпожой Кейт. Мужчины должны остерегаться госпожу Кейт… это сверху огонь, а под ним лед… а это опасно. А ты, госпожа Дамаск, будешь хорошей и преданной женой, попомни мое слово, и это самое лучшее.Потом она говорила о мальчике.— Он не смотрит на меня, Дамаск… а когда смотрит, то с презрением. Он никогда не простит меня за то, что я его мать. Он весь в мечтах, этот мальчик. Он поверил, что послан небесами. Он думал, что он святой, и вдруг узнает, что он плод греха распутной служанки и монаха, нарушившего обет.Я просила ее успокоиться. Что было, то было. Жизнь нужно начать сначала.— Боже милосердный, — сказала она, улыбнувшись, как в былые времена. — Ты говоришь, как твой отец, госпожа Дамаск.— Это единственный человек, на кого я хотела бы походить, — уверила я ее.Как ни странно, но я была для нее утешением. Я перевязывала ее раны, прикладывала мази, которые мне дала ее бабушка. Обязанности Кезаи я поручила другой служанке, чтобы она в уединении могла отдохнуть и набраться сил для встречи с людьми.Она садилась у окна в надежде увидеть Бруно. Думаю, он знал, что она сторожит его, но никогда не поднимал глаз на ее окно.Однажды я сказала ему:— Кезая смотрит, как ты проходишь мимо. Если бы ты посмотрел на ее окно и улыбнулся, это ее подбодрило бы.Он холодно посмотрел на меня:— Она порочная женщина.— Она твоя мать, — напомнила я ему.— Я не верю.Губы его плотно сжались, в глазах был лед. И я поняла, что он заставлял себя не верить. Он не смел верить этому. Он так долго жил с мыслью о том, что он был не такой, как все, что не мог допустить, чтобы стало иначе.Я попыталась как можно мягче внушить ему:— Надо смотреть правде в глаза, Бруно.— Правде! Так ты называешь слова, произнесенные порочным монахом и распутной служанкой?Я не стала говорить ему, что слышала их беседу с Амброузом за несколько минут до того, как убили Ролфа Уивера.— Это ложь! — истерично закричал Бруно. — Ложь, ложь, все ложь!Я подумала, что он в чем-то похож на Кезаю. Она боялась встретиться с людьми, а он не мог мужественно принять правду.
Как быстро человек привыкает к переменам! Прошел только месяц с того дня, как последняя вьючная лошадь с сокровищами покинула Аббатство, а мы уже приспособились к нашему новому образу жизни.Листья на деревьях совсем распустились, обильно рос папоротник, кусты зазеленели, розы в том году цвели как никогда, и матушка весь день проводила в саду. Бруно помог ей сделать теплицу для выращивания лекарственных трав, потому что Амброуз передал ему свои знания в этой области. Матушка воодушевилась такой перспективой, и Бруно работал с ней в молчании, которого она, кажется, и не замечала.В саду Аббатства уже появились сорняки, но никто не ступал на земли монастыря, так как не знал, как будет расценен такой поступок. Каждый день мы ждали каких-нибудь событий, но, казалось, об аббатстве Святого Бруно все забыли. В конце каждого дня у наших ворот появлялось несколько нищих, по распоряжению отца в саду поставили длинную скамью, и каждый бедняк получал кварту пива и неограниченное количество фруктовых лепешек.Однажды я сидела в розарии матушки — замечательное место, окруженное стеной, куда можно было попасть через железную калитку — и думала:» Так не может дальше продолжаться. Это временное затишье.Скоро что-нибудь произойдет «. Кезая больше не могла оставаться в своей комнате, она должна была двигаться, чем-то заниматься. Отец мой вернулся к своему обычному распорядку дня и уже не проводил так много времени в уединении и молитве. Кто-то должен был получить Аббатство. Я слышала, что король дарил монастырские земли своим фаворитам. И в Аббатстве произойдут перемены.Размышляя об этом, я вдруг услышала, как щелкнул замок в калитке и в сад вошли Бруно и Кейт. Я заметила, что они держались за руки и говорили о чем-то серьезном. Потом они увидели меня.— Здесь Дамаск, — излишне торопливо сказала Кейт. Я заметила, что глаза ее блестели, а выражение лица удивительно мягкое. И мне стало грустно, потому что с Кейт Бруно был совсем другим. Я почувствовала себя отторгнутой из того магического круга, куда так хотела попасть.— В этом году розы замечательные, — сказала я. Я понимала, что они хотят побыть наедине, но я осталась на месте.— Идите, садитесь, — предложила я. — Здесь очень хорошо.К моему удивлению, они подчинились, и Бруно сел между нами.Я заметила:— Совсем как в старые времена в Аббатстве.— И совсем не так, — резко ответила Кейт. — Это розовый сад моей тети, а не аббатская земля.— Я имела в виду нас троих.— Те дни давно прошли, — сказал Бруно. Я хотела вернуть те часы, когда нас было трое и я была частью этого трио. Я продолжала:— Я никогда не забуду того дня, когда мы были в Аббатстве… все трое, и ты показал нам Мадонну в драгоценностях.Щеки Бруно слегка порозовели. Кейт была необычно молчалива. Я догадалась, что они, как и я, думали о том моменте, когда открывалась большая железная дверь, ее скрип был такой громкий, что мог разбудить мертвого. Я вспомнила запах сырости, исходящий, казалось, от больших каменных плит, покрывающих пол, почувствовала тишину. Я сказала:— Я часто думала, что случилось с Мадонной. Эти люди, наверно, забрали ее и все драгоценности отдали королю.— Они не взяли ее, — ответил Бруно. — Произошло чудо.Мы обе повернулись к нему, я поняла, что он впервые говорит о Мадонне, даже с Кейт.— Что произошло? — спросила Кейт.— Когда они вошли в священную часовню, Мадонны там не было.— Где же она была? — настаивала Кейт.— Никто не знал. Она исчезла. Было сказано, что она вернулась на небеса, чтобы не достаться грабителям.— Я не верю этому, — сказала Кейт. — Кто-то спрятал ее заранее.— Случилось чудо, — ответил Бруно.— Чудеса! — воскликнула Кейт. — Я не верю в чудеса.Бруно встал, лицо его покраснело, стало сердитым. Кейт поймала его руку, но он вырвался и побежал из сада. Кейт бросилась за ним.— Бруно! — повелительно позвала она. — Вернись! А я осталась сидеть, понимая, что никогда не буду так близка ему, как Кейт, и почувствовала себя одинокой из-за этого.И тут в сад пришел Саймон Кейсман. Я подумала, что он ищет матушку, и сказала ему, что она, наверно, в теплице с травами.— Но я пришел к тебе, госпожа Дамаск, — ответил он и сел рядом. Он так пристально смотрел на меня, что я смутилась под этим взглядом, особенно после встречи с Бруно и Кейт, которая расстроила меня. Он продолжал:— А ты становишься красавицей.— Я не верю этому.— И скромной к тому же.— Нет, не скромной, — возразила я. — Если бы я думала, что я красавица, то, не колеблясь, признала бы это, ибо красота — не та вещь, которую можно ставить себе в заслугу, она от Бога.— И умная, — добавил он. — Признаюсь, что немного теряюсь в твоем присутствии. Твой отец постоянно говорит о твоей эрудиции.— Ты должен относиться к этому как к проявлению родительской гордости. Для отца его гуси — лебеди.— В этом случае я полностью согласен с твоим отцом.— Тогда я только могу сказать, что ты потерял свою способность здраво мыслить. Я боюсь за твои обязанности в суде.— Что за радость говорить с тобой, госпожа Дамаск!— Ты легко соглашаешься, господин Кейсман.— С твоего разрешения я хотел бы задать один вопрос.— Разрешаю.— Ты уже не ребенок. Приходила ли тебе в голову мысль, что когда-нибудь ты выйдешь замуж?— Я думаю, вполне естественно для молодых женщин думать о браке.— Тот, кому ты отдашь свою руку, будет вдвойне вознагражден. Красивая и умная жена. Чего еще может желать мужчина? Он будет самым удачливым из всех людей.— Я не сомневаюсь, что любой, кто попросит моей руки, подумает и о моем наследстве.— Моя дорогая госпожа Дамаск, он будет слишком ослеплен твоими прелестями, чтобы думать о таких вещах.— Или так ослеплен моим наследством, что может заблуждаться по поводу моей красоты и знаний, не правда ли?— Это будет зависеть от мужчины. Если это так, то он заслуживает быть…— Ну? Повешенным, утопленным, четвертованным?— Хуже. Отвергнутым.— Я и не подозревала, что у тебя такой талант к изысканным речам.— Если и так, то ты являешься вдохновительницей.— Интересно, почему?— Ты не знаешь? Такая умная, могла бы догадаться о моих намерениях.— В отношении меня?— И больше никого.— Господин Кейсман, так значит, это предложение?— Да. Я был бы счастливейшим из мужчин, если бы мог пойти к твоему отцу и сказать ему, что ты согласна стать моей женой.— Боюсь, я не могу доставить тебе такого удовольствия.Я поднялась. Сердце мое отчаянно билось, потому что я испугалась. Я не знала, почему у меня вдруг возникло желание, убежать. Я была здесь, в мирном розарии моей матушки с человеком, который был членом нашей семьи, другом моего отца. Отец был о нем высокого мнения, и все же я внезапно ощутила отвращение.Саймон Кейсман тоже поднялся и встал возле меня. Он не был высокого роста, дюйма на два повыше меня, его лицо было наравне с моим. Взгляд его золотисто-карих глаз был теплым, но настороженным. Волосы рыжеватые. Линии его рта, расположенного так близко передо мной, показались мне маской лисы. В тот же момент я поняла, что я боюсь его.Я повернулась, чтобы уйти, но он поймал меня за руку и крепко сжал ее, спрашивая:— О чем ты подумала, госпожа Дамаск? Выйти замуж за кого-то другого?Против моей воли краска бросилась мне в лицо. Я ответила ему:— Я вообще еще не думала о браке.— Может быть, ты думаешь поступить в монастырь? — Губы его слегка скривились. — Это было бы неумно… в это время, когда многие женские монастыри постигла участь мужских.Я выдернула руку и холодно возразила:— Я еще не достигла того возраста, когда думают о браке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49