тебе придется убедить его, что ты ничего не знаешь. Так будет лучше…
– Ты мне не скажешь?
Беспомощные слезы потекли по ее лицу, у нее не было даже сил их утирать.
– Ты мне напишешь?
Броуди покачал головой, и ее сердце наполнилось отчаянием.
– Я не могу, – прошептал он. – Это слишком опасно для тебя…
Анна зримо представила себе, как связывающая их нить натягивается и рвется, оставив их одинокими до скончания дней. Это было похоже на смерть. Его или ее. Их обоих.
– Не плачь, – умолял ее Броуди.
– Возьми меня с собой, – с безнадежным отчаянием шепнула Анна.
Он опять отрицательно покачал головой:
– Ну пожалуйста!
– Нет.
Анна отвернулась, но Броуди снова притянул ее к себе.
– Твое место здесь. Мне будет не так тяжело: у меня никогда не было своего дома. А у тебя здесь семья, работа, все твои друзья.
– Мне все это без…
– Если бы ты уехала со мной, та жизнь, которую я веду, пришлась бы тебе не по душе. Ты бы ее возненавидела, а…
– Неправда!
– …а в скором времени и меня тоже.
– Никогда!
– Послушай меня. Ты даже не представляешь, что такое бедность, потеря респектабельности…
– Респектабельности? – возмутилась Анна, как будто он упомянул нечто неприличное. – Плевать я хотела на респектабельность!
Его горькая усмешка разозлила ее еще больше.
– Да, плевать! Условности, правила приличия… Для меня они стали тюрьмой – страшнее той, из которой ты хочешь бежать. Прошу тебя, Джон, прошу тебя…
Ей были ненавистны униженные нотки в собственном голосе, но она ничего не могла с собой поделать.
– Нет, – твердо повторил он.
Анна с ненавистью толкнула его в грудь стиснутыми кулаками, потом обошла его кругом в бессильной ярости и обняла обеими руками.
Теперь слезы Броуди тоже вырвались наружу. Он крепко держал ее, ощущал ее живое тепло, биение ее сердца.
– Не важно, куда я поеду, потому что, где бы я ни был, я всегда буду с тобой, ты всегда будешь в моем сердце. Будь счастлива, Энни, проживи хорошую жизнь. Но будь осторожна: никому не позволяй себя обидеть.
Анна задыхалась от слез.
– Я всегда, всегда буду любить только тебя.
– Ты меня всему научила.
– Нет, это ты меня научил.
Все это было слишком тяжело. Они отступили друг от друга в один и тот же миг и повернулись на шум в дверях. Оказалось, что это горничная. Анна отвернулась, Броуди провел по лицу рукавом.
– К вам посетитель, сэр.
Он бессвязно выругался.
– Скорее всего это Нил: в очередной раз пришел просить денег в долг. Я уже дважды ему отказывал. Ничего, я с ним быстро разберусь и отправлю восвояси.
Однако горничная протянула ему тисненую визитную карточку, и, вместо того чтобы пройти мимо нее, Броуди побелел как полотно и замер на месте.
– Кто это? – спросила Анна, стискивая руки. Она опасалась худшего. Неужели пришел Дитц?
– Это мой отец.
Глава 32
Этот характерный звук они услыхали одновременно – тяжелое и медленное постукивание трости по деревянным половицам. На ковре оно стало глуше, потом вновь зазвучало на паркете. Все ближе и ближе. Анна подошла к Броуди и взяла его за руку. Заглянув ему в лицо, она ужаснулась.
– С тобой все в порядке?
Броуди даже не услышал вопроса. Все его чувства были сосредоточены на этом зловещем, неумолимо приближающемся звуке: тук… тук… тук… Вот он различил и походку: старческое шарканье ног. Скопившееся за всю жизнь ожесточение поднялось к горлу Броуди подобно желчи, но что-то еще более сильное, чем ненависть, застучало в потайную, наглухо запертую дверь у него в душе.
Гардины в гостиной были задернуты, стоял полумрак. Они лишь смутно различали сгорбленную фигуру, пока посетитель не пересек порог и не остановился на пятне от послеполуденного света, падавшего на пол библиотеки. Но даже после этого кружившие в воздухе пылинки не позволили им толком разглядеть силуэт и черты вошедшего. Анна бросила беспокойный взгляд на Броуди, потом оставила его и двинулась навстречу гостю с неуверенной улыбкой на губах.
– Милорд, – негромко произнесла она в виде приветствия.
Риджис Ганн, граф Бэттиском, оказался глубоким стариком – худым как щепка, с белоснежными волосами и тонкими, хрупкими костями. Он весь был согнут, сгорблен, скрючен ревматизмом. На острых скулах кожа была туго натянута, сквозь нее просвечивали кости, но дальше она спускалась вниз бесчисленными морщинками, образуя складки под подбородком на тощей птичьей шее. Узловатые, обезображенные болезнью пальцы сжимали черную трость, искривленные ноги вместе с тростью образовали шаткий треножник. Анна не решилась протягивать ему руку. Вместо этого она сделала реверанс и сразу поняла, что поступила правильно.
– Здравствуйте, – сказал граф. – Прошу меня простить за столь внезапное вторжение. Знаю, это непростительная грубость – явиться без предупреждения, но я…
Его голос пресекся: оставив всякие попытки поддерживать вежливый светский разговор с Анной, он устремил пронзительный взгляд на Броуди. Его тонкие, почти невидимые губы дважды раскрылись и закрылись без звука, прежде чем он сумел выговорить следующие слова.
– Николас? Это ты?
Броуди стиснул руки за спиной. С каменным лицом, не двинувшись с места, он ответил:
– Нет, я Джон. Ник умер.
Граф покачнулся, как от удара. Анна подхватила его под локоть, чтобы он устоял на месте. Бережно, медленно, шаг за шагом, она отвела его к кожаной кушетке и помогла сесть. Он зажал свою черную трость между колен и закрыл глаза. Его бескровное лицо цветом напоминало пчелиный воск. Тонкие, как пергамент, ноздри трепетали при каждом вздохе.
Анна бросила тревожный взгляд на Броуди. Его гранитная выдержка рушилась, он нерешительно направился к отцу. Его влекло чувство более сильное, чем озлобленность или обида двадцатилетней давности. Он опустился на кушетку рядом со старым графом. Анна смотрела на них, стараясь найти фамильное сходство. Вот оно: в глазах, хотя глаза отца выцвели от старости, в очертаниях высокого гордого лба. Тот же нос, те же скулы.
Наступило долгое молчание. Риджис Ганн поднял трясущуюся, почти невесомую руку и положил ее на рукав Броуди.
– Джон? – переспросил он дрожащим голосом. Тело у него было, как у воробья, но глаза в эту минуту горели орлиным блеском.
– Джон, – повторил он, уставившись на неподвижную руку Броуди. – Мой сын.
Обиженный ребенок, все еще живший в душе Броуди, хотел отпрянуть, заорать во весь голос, обрушить на этого старика всю скопившуюся внутри мстительную злобу и заставить его съежиться от ужаса. Вместо этого он с трепетной бережностью взял руку отца, похожую на тонкую птичью лапку, поднес ее к губам и поцеловал.
– Отец, – прошептал он.
Старческая рука поднялась и обвила его шею. Они обнялись.
Анна смотрела в пол, чтобы их не смущать. Она сама не знала, что плачет, и лишь с удивлением заметила, как капли слез падают на ковер и на носки ее туфель.
Граф разомкнул объятия и отстранился, желая взглянуть на своего сына: казалось, он не может оторвать глаз от Броуди.
– Я так долго пытался тебя разыскать… тебя и Николаса. Больше года прошло, Джон. Джентльмен, которого я нанял, сказал мне, что ты сидишь в тюрьме… за убийство. Но когда я отправился туда, меня не впустили. Сказали, что встречи с тобой запрещены.
– Я никогда никого не убивал.
Риджис Ганн вскинул костлявую руку, словно давая понять этим жестом, что отбрасывает это предположение как совершенно несостоятельное.
– Разумеется, ты никого не убивал, – сказал он с чувством, и на этом дело было закрыто.
Теперь уже сам Броуди опустил голову, стараясь скрыть недостойные мужчины слезы, невольно навернувшиеся на глаза, но ему пришлось признать, что безоговорочная, не знающая ни минуты колебаний вера отца в его невиновность растрогала его до глубины души. Он ощутил легкое, как перышко, прикосновение к своему плечу и снова поднял голову.
– Значит, Николас умер?
– Да, сэр. Четыре месяца назад.
– Он был болен?
– Нет, он… – Броуди умолк в замешательстве, не зная, что сказать. – Это произошло внезапно. Он не мучился.
Он оглянулся на Анну. Она тихонько присела подальше от них, стараясь их не стеснять, и теперь бросила на него взгляд, полный сочувствия. Ему хотелось спросить, что именно он может рассказать отцу о Нике и каким образом объяснить свое собственное присутствие в доме Журденов. Ум старика был совершенно ясен, но Броуди понимал, что причинит отцу слишком большую боль, если выложит ему всю неприглядную правду.
– Слава богу, что он не страдал, – проговорил старый граф. – У меня есть еще один сын, – продолжал он, – от моей покойной жены. Твой сводный брат.
Броуди кивнул, а Риджис Ганн с горечью покачал головой:
– Он стал жестоким разочарованием для меня, Джон.
Я не могу оставить ему свое состояние: он пропил бы все, промотал бы или еще что похуже. Гораздо хуже. Вот почему я так настойчиво разыскивал тебя и Ника. Я разослал сыщиков по всей стране, но поиски так затянулись, что я почти потерял надежду. И сейчас… для меня это настоящее чудо.
Они держались за руки. Собрав воедино все свое мужество, Броуди задал вопрос, мучивший его на протяжении долгих лет. Он заговорил мягко, стараясь, чтобы в голосе не прозвучал упрек:
– Почему вы отослали нас из дома?
Граф Бэттиском поднял подбородок и уставился в пространство. Кадык дергался на его тонкой шее, беспокойные пальцы выравнивали складку брюк на остром колене.
– Потому что… – ему пришлось откашляться, – потому что я был горд и глуп.
После этого Риджис Ганн опять умолк, и Броуди внезапно осознал, что слова, которые он только что услышал, его отец никогда никому не говорил раньше, возможно, даже себе самому.
Какое-то движение в дверях привлекло его внимание. Опять горничная. Он покачал головой, давая понять, что им нельзя мешать.
– К вам пришел мистер Воган, сэр.
Анна встала.
– Я с ним поговорю, Джон, – тихо сказала она. Пора было оставить их наедине, и она обрадовалась предлогу, дающему ей возможность уйти.
– Я прикажу подать вам чаю. Располагайтесь поудобнее, будьте как дома, – с улыбкой сказала она графу. – Прошу меня извинить.
Броуди проводил ее взглядом и ощутил в груди почти непереносимую боль. Мысль о расставании с Анной стала казаться ему не просто невозможной, но прямо-таки непристойной – каким-то кощунственным посягательством на все святое, во что он когда-либо верил. Слова отца вновь привлекли его внимание, но не смогли снять свинцовую тяжесть с души.
– Я всей душой любил Элизабет, Джон, но не мог на ней жениться. Вернее, в то время я так думал. Сегодня – видит бог! – я поступил бы иначе.
Его тонкие губы растянулись в печальной улыбке.
– Она была настолько ниже меня по происхождению… по моим тогдашним представлениям, это делало брак невозможным. Поэтому вы, мои мальчики, стали незаконнорожденными. Я боялся скандала.
Риджис Ганн опустил глаза, стыдясь самого себя.
– Но мне и в голову не приходило, что она может меня бросить! Я думал, она останется со мной, позволит мне себя содержать, примет мою помощь… Я надеялся, что все пойдет, как прежде. Я проявил… – старик опять сглотнул и сделал глубокий вздох, – самонадеянность.
Потом он взглянул прямо в глаза Броуди:
– Я поступил как высокомерный и невежественный сукин сын.
Губы Броуди сочувственно дрогнули, и это придало его отцу решимости продолжить рассказ.
– Элизабет тоже оказалась страшно упрямой, вот в чем вся беда. Она не пожелала взять у меня ни пенса, все мои письма отсылала назад нераспечатанными. Когда я наконец узнал, куда она вас увезла, я сам поехал туда и попытался ее вразумить. Ха! Уж лучше бы я не ездил. В тот день мы с ней страшно поругались, Джон. Мы наговорили друг другу много ужасных вещей. Об этих словах я буду сожалеть до самой смерти. И с тех пор я больше никогда ее не видел.
Его пальцы, стискивающие руку Броуди, сжались еще крепче, горькая печаль затуманила старческий взор. В эту самую минуту Броуди простил ему все.
– А потом Эдвина – это моя жена – забеременела и родила ребенка, а я попытался заставить себя все забыть. Я был страшно рад, что у меня родился сын, законный наследник, о котором я так долго мечтал. И еще, скажу тебе честно, я был возмущен тем, что Элизабет меня отвергла. Но я никогда не любил Эдвину, а Нил, как я уже говорил, стал для меня жестоким разочарованием едва ли не с первого часа своего появления на свет.
– Нил?
– Твой сводный брат. Эдвина его избаловала, не это было еще не все.
Старый граф устало откинулся на спинку кушетки и заговорил, полузакрыв глаза:
– Он рос жестоким, совершенно необузданным ребенком, в нем было что-то… противоестественное. Я мог бы порассказать тебе о жутких зверствах, учиняемых им. И он не избавился от своих привычек, став взрослым, наоборот, с годами он все больше превращался в чудовище. Я все испробовал: урезал его денежное содержание, даже пригрозил, что лишу его наследства, как только найду моих первенцев, моих близнецов…
– Но у вас остался всего один из первенцев, дорогой папаша. А через минуту не останется ни одного. Никого, кроме меня.
Нил Воган… нет, Нил Ганн стоял в дверях, обнажив в гнусной ухмылке пожелтевшие зубы. Одной рукой он держал Анну за плечи, другой – прижимал к ее виску пистолет. Сам не зная как, Броуди сумел подняться на ноги. Его тело было как будто парализовано: кровь не бежала по жилам, мускулы превратились в желе. В побелевшем лице Анны он увидел отражение своего собственного страха.
– Отпусти ее, – произнес он срывающимся голосом.
Нил рассмеялся:
– О, нет, вряд ли это возможно.
Он медленно сдвинул пистолет ниже, проводя стволом по ее шее, по плечу, пока дуло не уперлось прямо в ложбинку между грудей.
– Нет, Джон, вряд ли это возможно, – повторил он и захохотал, словно услышал ему одному понятную шутку.
Анна содрогнулась. Ее мутило от его скверного дыхания.
– Ты не понимаешь, откуда мне известно твое имя? Я с самого начала знал, что ты не Ник. В конце концов, это же я воткнул нож ему в сердце.
Короткое рыдание вырвалось из груди Анны, она чуть не осела на пол в отчаянии, но Нил схватил ее за волосы и заставил вскинуть голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53