Все происходящее сбивало ее с толку, ей становилось стыдно. С горечью Анна размышляла о том, что мистер Броуди уже позволил себе с ней больше вольностей, чем ее дорогой Николас за все годы, что она его знала, и даже за те шесть месяцев, что они были помолвлены. А хуже всего то, что она сама ему позволила. Мысль об этом терзала ее неотступно. Мысленно она искала себе оправдания. Пусть будет хоть что-нибудь, все, что угодно, лишь бы смягчить позор, сжигавший ее от того, что она не просто терпела его приставания, а ответила на них.
И вдруг ее осенило. Оправдание было найдено, и оно полностью освобождало ее от чувства вины. Все дело заключалось в том, что в обоих случаях, когда Броуди вел себя с ней неподобающим образом, она была не в состоянии дать ему достойный отпор. Да, она за себя не отвечала: ему дважды удалось застать ее в крайне уязвимом положении. В первый раз он вообще воспользовался тем, что она спала! Ну… почти спала. А во второй раз это случилось, когда она еще не оправилась после столкновения с насильниками. Она сама не понимала, что делает. Вот и все. Она была не в себе.
Успокоенная и довольная собой, Анна встала и принялась застегивать рукава платья. Она больше не будет терять сон, тратить время и нервы из-за мистера Броуди. И без того уже слишком много сил ушло на бесплодные размышления о том, что она не та честная и порядочная женщина, какой всю жизнь себя считала. Вся вина лежала исключительно на нем одном. Человека, способного воспользоваться слабостью вдовы своего брата, можно было назвать только отъявленным негодяем, лишенным чести и совести. Он не заслуживал ничего, кроме презрения.
Анна расправила юбки, всунула ноги в туфли, укрепила шпильки в волосах и ущипнула себя за щеки, чтобы выглядеть румяней. Сегодня она будет рассказывать ему о пиллерсах и карленгсах <Строительные элементы судна, продольные и поперечные балки.>. И что бы он ни делал – никакие насмешки, ни издевательская вежливость, ни тонко замаскированные двусмысленности, ни пламенные взгляды, бросаемые исподтишка на ее грудь, – ничто ее не смутит. Она неуязвима для него. Он грубый навязчивый хам, а она настоящая леди. Оставалось только удивляться, как ему вообще удалось так сильно затронуть ее с самого начала. Но теперь этому пришел конец. С сегодняшнего дня начнется новая жизнь.
* * *
– Мистер Броуди.
– Мэм?
– Нюхать мясо перед тем, как положить его в рот, считается неприличным.
Броуди задумчиво прищурился на кусочек жареной свинины, который только что подцепил вилкой.
– Ну что ж, очень может быть, что вы и правы, – согласился он. – Но там, где мне приходилось бывать, это также считается разумной предосторожностью для каждого, кому дорога жизнь.
– Там – да, но только не здесь, – решительно возразила Анна. – Полагаю, что здесь нам ничто не угрожает.
Слава богу, он хоть умел пользоваться вилкой: мистер Флауэрс, к примеру, всю пищу ел прямо с ножа. Анна тяжело вздохнула – похоже, это будут самые долгие три недели за всю ее жизнь. Манеры мистера Броуди за столом, хотя и достаточно сносные, все-таки оставляли желать лучшего и отличались скорее практической разумностью, чем подлинным светским изяществом.
– Что касается хлеба, – добавила она минуту спустя, – его полагается отламывать маленькими кусочками, а не откусывать от целого ломтя.
Анна говорила ровным голосом, ни на кого, в частности, не глядя, но бедный Билли Флауэрс замер с огромным куском бисквита во рту и виновато опустил глаза в тарелку. Вечер, на который он так рассчитывал, с самого начала пошел наперекосяк. Впервые их с Броуди пригласили отобедать с миссис Бальфур и мистером О’Данном за одним столом, и Билли ждал этого события целый день. Он нарядился с особым тщанием – щедро смазал маслом и зачесал назад свои соломенные вихры, выбрал самый нарядный сюртук в клеточку, надел под него чистый воротничок. Но никакого удовольствия от обеда он не получил.
Миссис Бальфур была, конечно, хороша, как картинка, – и ума палата, и все при ней. Билли уже успел влюбиться в нее по уши, но в этот вечер ему больше всего хотелось, чтобы она закрыла рот и замолчала. «Сидеть надо, придвинувшись поближе к столу, но не опираться на него локтями»; «Воздержитесь от смеха во время еды, не повышайте голос»; «Пользуйтесь салфеткой, а не носовым платком», – Билли был так взвинчен, что уже не мог взять в рот ни крошки. Уставившись на скатерть, он съежился и попытался стать как можно более незаметным.
– Неприлично дуть на суп, чтобы его остудить, и разумеется… – тут Анна снисходительно засмеялась, – его не полагается пить! Суп надо есть ложкой, стараясь при этом не производить хлюпающих или чавкающих звуков.
Билли, успевший согнуться в три погибели, перестал лакать суп, распрямился и вытер рот тыльной стороной ладони. Он воровским движением поднял ложку, с недоумением повертел ее в руках, потом погрузил в тарелку с супом. Изо всех сил стараясь не чавкать, он целиком засунул ложку в рот и обхватил ее зубами за черенок с таким громким клацаньем, что все невольно взглянули на него. Билли нервно рыгнул.
Броуди веселился от души. Двадцать лет назад мать научила его и Ника правильно вести себя за столом, но с тех пор у него не было случая попрактиковаться. Однако в сравнении с Билли он держался за столом просто как принц Альберт <Принц Альберт, или принц-консорт (1819-1861),-супруг королевы Виктории.>. Поэтому основное внимание преподавательницы хороших манер пришлось на долю невезучего Билли.
Броуди сидел справа от Анны, О’Данн – слева, а Билли – напротив них. К обеду все переоделись. Анна надела жемчужно-серое платье из какой-то тонкой ткани, наверное, из шелка, в темно-серую полоску. Броуди понравилась ее прическа: элегантный воздушный узел на макушке вместо обычного строгого пучка, стянутого на затылке. А в пламени свечей отдельные пряди вспыхивали золотом и красной медью…
– Глазеть тоже считается неприличным, – на этот раз замечание последовало от адвоката.
Броуди неторопливо перевел взгляд на молчавшего до сих пор О’Данна. Ему и раньше не раз приходило в голову спросить себя, уж не влюблен ли О’Данн в Анну. Он, конечно, всячески ее опекал, но Броуди никак не мог решить, чем продиктована эта преданность – любовью или бескорыстной дружбой. Он вдруг понял, что надеется на последнее, а потом подумал: да не все ли ему равно? Какая разница? Ровным счетом никакой.
Все дело было в том, что миссис Бальфур (похоже, ему придется и дальше звать ее так; для нее это чертовски много значило) пережила сильнейшее потрясение. Он на собственном и очень личном опыте убедился, что она находится в крайне уязвимом положении, и ему до смерти не хотелось, чтобы, воспользовавшись благоприятным моментом, – пусть даже такой порядочный и «правильный» тип, как этот адвокат, – подцепил ее, не дав ей времени опомниться и прийти в себя.
Проглотив еще один кусок свинины, Броуди окинул взглядом стол в поисках чего-то, чем бы ее запить.
– А нет ли здесь чего-нибудь выпить, кроме этого клопомора? – спросил он, встряхнув дольку лимона в чашечке с водой, стоявшей перед его прибором.
К его вящему изумлению, у О’Данна вырвался смешок. Справившись с собой, адвокат вопросительно взглянул через стол на Анну.
– Это чаша для ополаскивания пальцев, – деловито сообщила Анна. – Из нее не полагается пить, в нее нужно обмакивать кончики пальцев после еды.
Она нахмурилась, повернувшись к О’Данну, который продолжал тихонько посмеиваться.
– Это простительная ошибка, Эйдин, и нет нужды над ней смеяться. Кстати говоря, у французов принято полоскать рот этой водой, хотя ни один англичанин, разумеется, никогда так не поступит.
Адвокат мгновенно обрел обычную серьезность.
– Мы с мистером О’Данном, – продолжала Анна, отвечая на вопрос Броуди, – подумали, что, возможно, будет лучше, если вы… то есть, если все мы… ну, словом, на ближайшие несколько недель нам всем следует воздержаться от употребления вина и крепких напитков.
Мысленно отпустив грубое словцо, Броуди оставил в покое проклятую «чашу для ополаскивания». Стыд и гнев, подобно змеям, переплелись тугим клубком у него в груди, не давая дышать.
– Понятно, – процедил он безо всякого выражения. – Боитесь, что я озверею, если не лишить меня ежедневной порции рома, верно? Очень предусмотрительно.
Наступило тяжелое молчание. Анна позвонила в колокольчик, лежавший на столе рядом с ее тарелкой. Когда вошла горничная, она попросила, старательно выговаривая слова на своем школьном итальянском, принести воды для питья и фужеры. Девушка отправилась исполнять поручение.
Вновь наступившее молчание показалось Анне гнетущим. Она из вежливости попыталась завести разговор.
– А на что похожи трапезы для команды на борту корабля, мистер Броуди?
Он наградил ее холодным взглядом.
– Они совсем не похожи на здешние.
– Я этого и не предполагала. Но не могли бы вы рассказать поподробнее?
Броуди откинулся на спинку стула. Ладно, он расскажет поподробнее, раз уж она об этом просит.
– Ну что ж, мэм, на парусном судне главная трапеза происходит в два часа дня. Все матросы, кроме тех, что несут вахту, собираются вокруг большого медного котла в кубрике. Когда старшина-рулевой дает отмашку, все бросаются к котлу с ножами и ложками. Каждый старается урвать кусок пожирнее.
Она что-то вежливо промычала, вероятно сожалея, что задала вопрос.
– Этот котел вечно становится мишенью для разных шуток. Вы же знаете, мэм, матросы – эти простые души – обожают розыгрыши, когда их одолевает скука в море, – воодушевляясь, продолжал Броуди. – На того, кому удается незаметно подбросить в котел старый носок или башмак, все смотрят как на героя. Я хочу сказать, все, кроме кока, которому грозят пятнадцать плетей за преступную халатность. Кстати, на порку кока вся команда любуется с восторгом: никто его не любит, никто ему не доверяет. Считается, что деньги, отпущенные на закупку бобов и солонины для команды, он кладет к себе в карман. Как правило, так оно и есть.
– Чем обычно кормят матросов? – слабым голосом спросила Анна.
– Главным образом сухарями, вяленой свининой, сушеными бобами. Свежее мясо – только в порту. Можно взять на борт нескольких коров, чтобы зарезать их по ходу рейса, но их приходится держать на открытой палубе, и очень скоро они ломают себе ноги. Приходится их забивать. Можно держать цыплят в клетках, но на малых судах палубу часто заливает водой, поэтому цыплята либо захлебываются и тонут, либо начинают болеть и околевают. И тогда их становится опасно есть.
– Как… любопытно.
– Иногда бывает сыр, но через несколько дней в тропиках он становится довольно-таки странным на вкус. Убить он вас не убьет, но от него может здорово пронести.
Анна покраснела, закашлялась и положила вилку.
– Вот и у меня в прошлом месяце точь-в-точь так было, – вставил Билли с полным ртом спаржи. – Только у меня все началось из-за тушеной баранины. Я думал – хорошая, целую миску навернул у Слэттери на Стэйт-стрит в Саутгемптоне. Знаете, где это?
Выяснилось, что никто из них там не бывал.
– Ну вот, не прошло и получаса, как началась беготня. Ох и набегался я в тот день! Сотню миль проделал, не меньше. Носился, что твоя борзая на дерби <Знаменитые собачьи бега, или «Дерби борзых», ежегодно проводятся в Лондоне на стадионе Уайт-сити>. Чуть было богу душу не отдал. Думал, все мое нутро…
Анна и О’Данн поднялись из-за стола как по команде. Лица у обоих были красные: у нее – от унижения, у него – от еле сдерживаемого смеха. Слишком громким и тонким голосом Анна предложила выпить кофе в библиотеке и стремительно покинула комнату. О’Данн последовал за ней.
– Лопни моя печенка! Думаешь, я сказал что-то не то, Джонни? – расстроился Билли, рассовывая по карманам несколько бисквитов и поднимаясь на ноги.
– Ну что ты, Билл, не бери в голову! Ты вел себя, как принц крови.
– Правда? А мне показалось, она аж в лице переменилась. Может, мне стоит…
– Ни в коем случае. По-моему, ты ей нравишься, Билл.
– Да ну?
С величайшей осторожностью Билли совершил омовение, по одному засовывая свои толстые пальцы, похожие на баварские колбаски, в чашу для ополаскивания, и вытер их салфеткой.
– Давай, приятель, не забудь руки вымыть! – Он терпеливо ждал. Наконец Броуди, скрипнув зубами от злости, ткнул пальцы в проклятую чашку и вытер их о собственные брюки.
– Нравлюсь ей, говоришь? А ты не шутишь? – Слова Броуди явно запали в душу Флауэрсу.
– Ну что ты, какие уж тут шутки? Стала бы она пилить тебя весь вечер насчет вилки для салата, да солонки, да этого треклятого – как его? – ножа для масла, разрази его гром, если бы ей было все равно? На мне она давно уже поставила крест, а вот тебя, как видно, считает небезнадежным.
– Нет, ей-богу?
Броуди твердой рукой повел своего охранника по коридору.
– С места не сойти, если я вру.
Увы, предположения Броуди оказались ошибочными. Держа на весу чашку кофе и почти не принимая участия в разговоре трех усевшихся возле письменного стола мужчин, Анна ходила вдоль книжных полок и терпеливо изучала корешки переплетов, пока наконец не нашла то, что искала. Она отнесла увесистый том к небольшому столику, стоявшему в дальнем конце комнаты, и внимательно перелистала страницы. Очевидно, беглый просмотр ее удовлетворил. Она выпрямилась:
– Мистер Броуди.
Он вздрогнул от неожиданности. Нет, ей точно надо было стать классной дамой.
– Мэм?
– Будьте так добры, подойдите, пожалуйста, сюда.
Броуди встал и направился к ней, стараясь держаться независимо, но с трудом отрывая ноги от пола, словно нашкодивший мальчишка, которому уготована порция розог. О’Данн и Билли проводили его сочувственными взглядами.
Анна едва доставала ему до ключицы, однако перечить ей было опасно: у нее был вид генерала, делающего смотр войскам перед сражением. Но вдруг он уловил легчайшее дуновение ее духов, и военные сравнения вылетели у него из головы. Броуди присел на краешек стола: теперь их лица были на одном уровне.
– Вы отыскали книгу, которая послужит моему исправлению, миссис Бальфур?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53