Она присела в реверансе и ушла, а он заставил себя глядеть в противоположном направлении.
Филипп вернулся в свои апартаменты и, закрывая за собой дверь, взглянул на туалетный стол, стоявший в противоположном конце комнаты. Он пересек комнату и открыл один из ящиков. Достав со дна старую коробку для воротничков, он открыл крышку и, развернув несколько слоев пожелтевшей папиросной бумаги, вынул то, хотел достать: сложенный, поблекший кусочек алого шелка с вышитыми белыми маргаритками.
Этот день четырнадцать лет тому назад помнился ему так отчетливо, как будто это случилось вчера. Он видел, как лента выпала из ее волос, и поднял, чтобы отдать, но потом уловил исходящий от нее запах волос Марии и засунул ленту в свой карман. И больше он никогда не думал о том, чтобы возвратить ленту ей, даже тогда, когда узнал, что лента принадлежала ее матери. Даже тогда, когда она и Лоренс целыми днями искали ее. Даже тогда, когда он увидел, как она плачет.
Он медленно поднес ленту к носу. Лента давно уже не пахла ванилью и корицей, но это не имело значения. Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох, чувствуя, как тяжелая сладкая волна его тайной страсти к ней начинает распространяться по всему его телу.
Дверь в его гардеробную открылась, прервав мечтания Филиппа, и он уронил ленту в ящик. В спальню вошел его слуга и, остановившись возле дверей, сказал:
– Ваша ванна готова, милорд.
– Спасибо, Гастон, – ответил он через плечо. – Я сейчас приду.
– Хорошо, сэр, – сказал слуга и, поклонившись, опять исчез в гардеробной.
Филипп снова поднес к носу кусочек шелка, еще раз представив себе сладкий, сдобренный специями запах ее волос, потом аккуратно сложил ленту.
Он хотел было положить ее назад в коробку, чуть помедлил.
Мария была бы рада найти эту ленту даже по прошествии стольких лет.
Филипп потер в пальцах кусочек шелка, загрубевшая кожа большого пальца задела нитки вышивки, и он снова почувствовал угрызения совести. Он понимал, что ленту следует вернуть. Чтобы объяснить, почему лента у него, он что-нибудь соврет. Скажет, что нашел в старом сундуке или еще что-нибудь.
Вынув из нагрудного кармана серебряный футляр для визитных карточек, он засунул ленту за карточки так, чтобы ее не было видно, и положил футляр на туалетный стол.
«Он вернет ленту ей», – сказал он себе, направляясь в гардеробную. Вернет при первом же удобном случае.
Глава 11
Если музыка питает любовь, продолжай играть.
У. Шекспир
Если судить по хаосу, царившему в кухнях Эвермор-Хауса, майский бал маркиза Кейна имел потрясающий успех.
Шум в помещении под лестницей стоял оглушительный: Бушар, его помощники-повара и Мария выкрикивали заказы, подручные поваров громко кричали в ответ, судомойки гремели посудой, лакеи грохотали подносами. Мария даже не слышала звуков музыки, хотя бальный зал находился прямо над их головами.
– Стой-стой! – крикнула она, увидев, как мисс Декстер с подносом в руках мчится к выходу из кухни. Ее подручная остановилась, и Мария аж застонала при виде расположенных рядами на подносе «апельсинов», изготовленных из цельной апельсиновой кожуры, наполненной вместо плода заварным кремом. – Их надо хоть чем-то украсить, мисс Декстер.
– Я и сама это вижу, мадам, но у меня ничего не было под рукой.
Оглядевшись вокруг, Мария схватила миску взбитых сливок, не обращая внимания на протестующие крики специалиста по соусам, который только что закончил взбивать сливки.
– Будет тебе, не бесись, Вильфор! – крикнула она, стараясь перекрыть заряд отборных французских ругательств, брошенных в ее адрес. – Я взобью тебе еще сливок! – Она схватила с рабочего стола ложку. – Поставьте поднос, мисс Декстер, и взбейте сливки для месье Вильфора, пока он не снял с меня голову. А я закончу это и сама отнесу поднос наверх.
– Да, мадам, – сказала мисс Декстер, и поспешила выполнять поручение.
Мария положила немного взбитых сливок на каждый «апельсин», не слушая брань месье Вильфора, который все еще ругал ее на чем свет стоит. Добавив по щепотке засахаренных апельсиновых корок и по засахаренному цветку фиалки к каждому десерту, она схватила поднос и направилась к двери.
– Стоит ли так раздражаться по пустякам, – пробормотала она, спиной открывая дверь. Потом, повернувшись, она закрыла ее за собой ударом пятки и стала подниматься по лестнице для слуг. – Не понимаю, почему французские повара всегда бывают такими обидчивыми.
Поднимаясь по лестнице, она услышала веселую мелодию польки, но даже не задержалась, чтобы взглянуть на танцующих, а продолжила свое шествие по коридору, где ей пришлось не раз распластываться, прижимаясь к стене, чтобы пропустить спешащих в противоположном направлении хорошеньких дебютанток и джентльменов во фраках. Войдя в столовую, где был сервирован ужин, она обошла комнату по периметру, направляясь в противоположный конец, где находился стол с десертами. Она поставила на стол «апельсины» с заварным кремом, забрала оставленные там три пустых подноса и мысленно отметила, какие из десертов требуется пополнить. С подносами в руке она отправилась в обратный путь, но что-то привлекло ее внимание, и она остановилась.
Филипп стоял в окружении своих знакомых и улыбался. Именно его улыбка и привлекла ее внимание. Это была широкая, открытая улыбка, осветившая его обычно строгое лицо, которое вдруг стало таким красивым, что у Марии перехватило дыхание, и она застыла на месте. Прижимая к груди подносы, она удивленно глядела на него, но была потрясена еще сильнее, когда он откинул назад голову и рассмеялся. В тот момент ему что-то оживленно говорила красивая темноволосая женщина в восхитительном шелковом бальном платье небесно-голубого цвета. Это она, догадалась Мария, заставила его смеяться и улыбаться. По необъяснимой причине она вдруг испытала жгучую ревность.
Много лет назад, когда они были детьми, ей время от времени удавалось заставить Филиппа смеяться. Но когда он начал важничать и вести себя так, как будто общение с ней ниже его достоинства, она больше никогда не пыталась его смешить.
Мария сказала себе, что ее ждет работа. Она сказала себе, что ей не следует торчать здесь и попусту тратить время. Однако она просто не могла сдвинуться с места. Она снова взглянула на брюнетку и пришла в отчаяние. Женщина была настоящей красавицей. Мария внимательно вгляделась в ее профиль – грациозный изгиб шеи, бриллианты в волосах, платье, которое, должно быть, стоит целое состояние. Потом она перевела взгляд на свою тускло-коричневую немаркую юбку и белую блузку, заметив пятна на надетом поверх них белом фартуке, и скорчила гримасу. Еще никогда в жизни она не чувствовала себя более непривлекательной, чем в этот момент.
Она снова взглянула на эту пару и увидела, как Филипп предложил женщине руку, и они направились в бальный зал. Мария судорожно глотнула воздух, особенно остро почувствовав пропасть, разделявшую их.
Пара исчезла в бальном зале, и Мария возобновила свой путь. Теперь, когда играли вальс, в коридоре было гораздо меньше народа, и обратный путь она проделала значительно быстрее, но перед дверью на служебную лестницу снова остановилась, заметив Пруденс.
Пруденс стояла в каких-нибудь десяти футах от нее дальше по коридору рядом со своим мужем герцогом Сен-Сиром. Она выглядела великолепно в бархатном платье цвета красного вина и белых перчатках, с рубиновым колье, украшавшим ее шею. Они разговаривали с другой парой столь же элегантно одетых людей. Наблюдая за Пру, Мария вспомнила те дни, когда они вдвоем снимали квартирку, с трудом выкраивая деньги на ее оплату. В те дни они были неразлучны. Но сейчас, хотя Пруденс всячески старалась не обращать внимания на разделявшую их пропасть в социальном положении, ничто не могло изменить того факта, что ее подруга была теперь герцогиней. Огромное наследство и ее брак с аристократом стали разделившей их непреодолимой пропастью. Они больше не принадлежали к одному классу. Пруденс была приглашена на бал, а Мария бал обслуживала. Она почувствовала себя изолированной и одинокой.
Наблюдая за Пруденс, она вспомнила слова Филиппа, которые он сказал ей о Лоренс в своей конторе: «Если бы у тебя было большое приданое и он женился бы на деньгах, люди, возможно, посмотрели бы сквозь пальцы на твое происхождение и отсутствие родственных связей…»
Мария отвернулась и спустилась по служебной лестнице на кухню. Путь вниз показался ей очень длинным.
Остальная часть бала прошла как в тумане. Они были так загружены работой, что ей удалось забыть об охватившей ее хандре до конца вечера, но когда закончился последний танец, когда музыканты уложили в футляры свои инструменты, когда гости начали разъезжаться, а посуда была принесена в судомойню, чтобы ею занялись судомойки, подавленное настроение вновь вернулось к Марии.
Тем не менее она приняла из рук Бушара бокал оставшегося шампанского, чтобы отпраздновать успех вечера с членами кухонного персонала.
– Я хочу сказать вам несколько слов, – заявил Бушар, когда в передней кухне собрались все, притихшие и застывшие в ожидании. Но маленький шеф-повар широко улыбался. – Великолепно! – воскликнул он. – Вы все хорошо поработали, и я, Бушар, поздравляю вас.
В комнате раздались радостные возгласы, и Мария выпила шампанское вместе с другими. Однако несколько мгновений спустя ей пришлось выйти вперед, потому что Бушар потребовал, чтобы она тоже сказала несколько слов.
– Не робей, малышка, – сказал он ей, снова наполняя ее бокал шампанским из бутылки, которую держал в руке. – Твои пирожные были изумительны, и ты заслуживаешь восторженной похвалы.
Толпа слуг одобрительно взревела, заставив ее улыбнуться. Дождавшись, когда они угомонились, она подняла бокал.
– Леди и джентльмены, – начала она, – позвольте поблагодарить всех и каждого из вас за работу. С начала и до конца она была выше всяких похвал.
– Я полностью с этим согласен.
Звук этого мужского голоса не только предупредил аплодисменты, но и заставил всю комнату погрузиться в полную тишину. Все головы повернулись к вошедшему в кухню маркизу Кейну. Толпа расступилась, кланяясь и освобождая ему проход. Когда он добрался до своего шеф-повара, в комнате стояла абсолютная тишина.
– Месье Бушар, – сказал он, останавливаясь перед поваром, который был значительно ниже и гораздо толще его, – вы проделали, как всегда, отличную работу. Особенно хорош был холодный фазан.
– Милорд очень добр, – сияя от гордости, сказал Бушар и поклонился. – Мерси.
Филипп повернулся к ней:
– Мисс Мартингейл, позвольте поблагодарить вас и ваш персонал.
Губы его дрогнули, но это не было настоящей улыбкой. Мария вспомнила о красивой брюнетке, с которой она видела его сегодня и которая сумела заставить его улыбаться и смеяться, и вновь почувствовала ревность. Она постаралась подавить это чувство, напомнив себе, что не имеет ни малейшего права ревновать.
– Мне очень понравились маленькие шоколадные пирожные, которые вы делаете, – продолжал он, – те, которые с мятным мороженым внутри.
Она посмотрела ему в лицо и поняла, что он думает о той ночи на кухне, когда он поцеловал ее. В выражении его лица было что-то похожее на нежность, и ее наполнила радость, словно целительный бальзам, успокаивающий мучительную боль, вызванную ревностью. Все смотрели на них, и она заставила себя сказать:
– Спасибо, милорд.
Он поклонился ей и снова повернулся к шеф-повару:
– Бушар, разделите оставшуюся еду, и пусть каждый из присутствующих возьмет с собой домой свою долю. Они этого заслуживают.
Раздались довольные возгласы, и Филипп направился к двери. Мария, у которой все еще не прошла радость, вызванная его словами, наблюдала за ним, надеясь, что он посмотрит на нее еще разок, но он не оглянулся, и после его ухода она была вынуждена вернуться к своим обязанностям. Хотя бал и закончился, работы еще оставалось немало.
Пока Бушар со своими помощниками подсчитывали по головам присутствующих и делили еду, Мария собрала свой персонал и вытащила из кармана юбки кошелек. Каждому повару и каждой из служанок, которых она наняла через агентство Люси, она дала по полкроны чаевых и по шиллингу на кеб. Потом, когда они присоединились к очереди ожидавших своей доли оставшейся еды, она собрала своих постоянных кондитеров и дала каждому по кроне и шиллингу.
– Я договорилась с лакеями маркиза о том, чтобы они собрали здесь наши подносы и кухонную посуду, – сказала она им. – Как только вы получите свою часть оставшейся еды, можете идти домой. Только не вздумайте идти пешком, чтобы сэкономить деньги на такси, – строго добавила она. – Сейчас четвертый час утра, а в такое время респектабельные женщины по Лондону не гуляют. Вам понятно?
– Да, мадам, – в один голос заявили все шестеро.
– Вот и хорошо. Завтра я намерена открыть магазин только в полдень, так как хочу, чтобы вы как следует отдохнули. Увидимся примерно через девять часов.
Распустив свою группу, она помогла Бушару делить еду. Уходила она почти самая последняя и, когда добралась до раздевалки, даже служанки, дежурившие там, уже ушли. К сожалению, исчез также и плащ Марии.
Она осмотрела вешалку, где остались только два мужских пальто, черная шерстяная накидка и шаль с кистями, расшитая бутонами желтой розы.
– Ох, пропади все пропадом! – пробормотала она и заглянула под пальто и накидку, но не обнаружила под ними своего длинного макинтоша с капюшоном из темно-синей прорезиненной ткани и с подкладкой в зеленую с синим клетку. Кто-то случайно или умышленно ушел в нем.
Ругаясь себе под нос, она обыскала всю раздевалку и даже туалеты, но безуспешно. Ее макинтоша нигде не было. Она спустилась по черной лестнице к служебному выходу. Как всегда, пытаясь найти в ситуации что-то положительное, она подумала, что, хотя лондонские кебы – не самое теплое транспортное средство, сейчас ведь не середина зимы, а весна. Обойдется она и без плаща. По крайней мере так она думала, пока не открыла дверь, ведущую в проулок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32