– Совсем как в старые времена, а? – сказал Лоренс старшему брату, пока Мария наполняла чайник горячей водой из бойлера и заваривала чай. – Помнишь, когда мы были мальчишками, мы никогда не хотели пить чай в детской? И всегда настаивали на том, чтобы пить чай в кухне? Старого Сандерса это доводило до белого каления. «Джентльмены не пьют чай в кухне, словно мальчишки-рассыльные!» – говорил он. Помнишь?
– Помню, – резко ответил Филипп.
Она поставила на поднос чашки, блюдца, сахарницу, принесла с ледника молоко.
– Я тоже помню эти дни, – сказала она, возвращаясь к рабочему столу. – Вы оба всегда хотели сидеть в углу кухни у кладовой, – продолжала она, наливая чай всем троим.
– Конечно, это для того, чтобы быть поближе к тебе, – сказал Лоренс с улыбкой и, взяв серебряные щипцы, добавил в свою чашку несколько кусочков сахара. – За тем столом в углу ты всегда раскатывала тесто или делала пончики, помогая отцу. Насколько я помню, на тебе был надет такой же, как сейчас, белый фартук, и на голове у тебя был повязан такой же платочек, прикрывающий волосы. И у тебя всегда нас ждали пирожные.
– Правильно. Песочные для тебя и шоколадные для Филиппа. Ежедневно свежие. – Она рассмеялась, наслаждаясь теплом воспоминаний о тех днях. – Даже не верится, что ты тоже это помнишь.
– Конечно, помню. Те дни были… – Лоренс замолчал, и улыбка исчезла с его лица. Он взглянул на брата, снова перевел взгляд на нее. Потом он поднес ко рту чашку, глядя поверх ее краешка на Марию. – Это были самые счастливые дни моей жизни.
– Моей тоже, – произнесла она.
– И жизни Филиппа тоже, хотя он никогда не признается в этом, – подмигнув, сказал ей Лоренс.
– Напротив, – мягко возразил Филипп и сделал глоток чаю. – Это были счастливые дни для всех нас.
– А потом мы все должны были отправиться в школу, – сказал Лоренс и, отставив чашку, положил на стол локти. – Помнишь, когда ты узнала, что твой отец отправляет тебя в школу-интернат в Париже?
– Разве такое можно забыть? Отец настаивал на этом, говорил, что все годы экономил деньги для этой цели. Но как мне не хотелось уезжать!
– Я это помню. Ты тогда так расстроилась, что отказалась изучать французский язык. Чтобы заставить тебя учить язык, Филипп настоял на том, чтобы мы до конца лета разговаривали только по-французски. Ты тогда просто рассвирепела. Ты так рассердилась на него, что поклялась никогда больше не готовить ему шоколадных пирожных.
Она взглянула на Филиппа и заметила, что он за ней наблюдает. Судя по всему, он получал удовольствие от этих воспоминаний, но о чем еще он думал, было трудно сказать. Мысли Филиппа всегда было трудно прочесть.
– Я это помню, – сказала она, переключая внимание на Лоренса. – А он сказал мне в ответ, видимо, что-то очень злое, хотя я не поняла, потому что он сказал это по-французски. А к тому времени, как я выучила французский, я не смогла вспомнить, что он сказал.
– C’est pour le mieux, – почти шепотом произнес Филипп, потом поставил чашку и отошел от стола.
– Это к лучшему, так? – задумалась она, глядя ему в спину. – Наверное, так оно и было, хотя мне не хочется в этом признаваться. – Она усмехнулась. – Как это похоже на тебя, Филипп. Ты всегда знаешь, что лучше для каждого.
Он повернул голову, как будто хотел ответить, но передумал. Остановившись возле окна у двери, он наклонил голову и стал смотреть на освещенный светом газового фонаря тротуар наверху, как будто ему не терпелось уйти.
– Таков уж наш Филипп, – сказал, соглашаясь с ней, Лоренс. – Но знаешь ли, он обычно бывает прав. Вот что бесит больше всего.
«Нет, больше всего бесит то, что он вмешивается в дела каждого», – хотелось ей сказать, но она придержала язык.
– У меня как раз имеется несколько свеженьких песочных пирожных, – сказала она вместо этого. – Не хочешь ли попробовать?
– Великолепная идея! Я проголодался.
– Ты не можешь проголодаться, Лоренс, – сказал через плечо Филипп. – Тем более после обильного ужина в «Савое».
– Но я соскучился по песочным пирожным Марии, – ответил младший брат. – Я не пробовал их с детства. – Сделав вид, что обижен, он напомнил Марии, что, вернувшись из своей школы-интерната, она больше их не готовила.
– Я не виновата в этом, – сказала она, отправляясь в кладовку за любимым лакомством Лоренса. – Виноват отец.
Вместе с двумя песочными пирожными она принесла одно шоколадное для Филиппа, хотя сомневалась, что он будет его есть.
– Папа заявил, что я теперь стала леди, и больше не разрешал мне работать в кухне.
– Когда ты вернулась домой, ты была настоящей маленькой леди, – согласился Лоренс. – Хорошенькая, как картинка, и вся в кружевах и ленточках. Мы с Филиппом с трудом тебя узнали. – Он фыркнул. – А помнишь, как ты однажды потеряла ленточку для волос?
– Помню. Она принадлежала маме, и папа дал мне ее в то лето, когда я приехала домой из Франции. Лента была алая, и на ней были вышиты белые маргаритки.
– Когда она потерялась, ты ужасно расстроилась. Нечего было делать, нам пришлось перевернуть вверх дном весь дом, разыскивая ее. – Он взял пирожное и повернулся к брату: – Ты тоже помнишь это, Филипп?
– Нет, – ответил он, не поворачиваясь. – Боюсь, что не помню.
– Наверное, не помнишь, потому что, как только Мария начала плакать, ты куда-то исчез. Это я с ней целыми часами прочесывал дом в поисках той проклятой штуковины. Мы ее так и не нашли. – Откусив сразу половину пирожного, он аж застонал от удовольствия. – Пропади все пропадом, Мария, ты по-прежнему делаешь лучшие пирожные в мире. Потрясающе вкусно!
– Спасибо, Лоренс, – сказала она и взглянула на его брата. – У меня есть также одно шоколадное, Филипп. Не хочешь ли?
Он расправил плечи и повернулся:
– Спасибо, мисс Мартингейл. Вы очень добры, но я уже поужинал. А теперь я и впрямь должен настоять на том, чтобы мы с братом откланялись. Не хочу, чтобы наше присутствие здесь дало пищу нежелательным толкам. Я уверен, что Лоренс тоже этого не хочет, – добавил он, многозначительно взглянув на брата.
Лоренс тяжело вздохнул.
– Ну, ладно-ладно, – пробормотал он, схватил с тарелки второе пирожное и съел его, направляясь к двери. – Но Мария сказала, что это не имеет значения, а если ее это не тревожит, то я не понимаю, почему…
– Если ее репутация для тебя не является достаточно важной причиной, то позволь мне напомнить, что мисс Мартингейл всего через несколько дней открывает свою кондитерскую. – Филипп открыл дверь и придержал ее, пропуская брата. – У нее, несомненно, очень много работы, и она слишком устала, чтобы всю ночь предаваться воспоминаниям о нашем детстве.
Его желание поскорее уйти домой и намерение уберечь Лоренса от воздействия ее притягательной силы были так очевидны, что она не могла удержаться и постаралась еще немного отсрочить их уход.
– Но я совсем не устала, – возразила она. – Разве я выгляжу усталой, Филипп?
Он повернул голову и окинул ее холодным взглядом синих глаз, как будто определяя, какой следует дать ответ, однако, даже если он сформулировал мнение о ее внешнем виде, он его так и не высказал.
– Усталые женщины выглядят чрезвычайно непривлекательно, – продолжала она сладким голоском, – у нас краснеют и опухают глаза, и лица кажутся такими осунувшимися. – Она с озабоченным видом прикоснулась пальчиками к своему лицу. – Надеюсь, я не выгляжу так ужасно, милорд?
Он открыл было рот, но потом снова его закрыл и приподнял подбородок.
– Я не делал таких оскорбительных высказываний, – заявил он с достоинством.
– Конечно, не делал, – заверил его Лоренс и, взглянув на нее через плечо брата, добавил: – Ведь ты самая красивая девушка из всех, которых мы знаем, и всегда была такой.
– Самая красивая девушка? – эхом повторила Мария, продолжая глядеть на Филиппа. – Это правда?
Он скривил губы, давая понять, что знает: она его просто поддразнивает.
– Лицо у вас не осунулось, мисс Мартингейл, – сказал он, – и глаза не покраснели и не опухли. – Он сделал паузу и добавил: – Откровенно говоря, они у вас очень красивые.
Она поморгала глазами, услышав это неожиданное высказывание, но не успело до ее сознания дойти, что Филипп Хоторн только что сделал ей комплимент, как он продолжил:
– Правда, лицо ваше испачкано мукой, а на фартуке, кажется, пятна от яичного желтка. На платке, которым повязана голова, тоже какое-то пятно. Похоже, от сливочного масла. – Он повернулся и вслед за братом вышел за дверь. – Но позвольте мне заверить вас, – сказал он, уже закрывая за собой дверь, – что лицо у вас совсем не осунулось.
– Спасибо, Филипп, – сказала она ему вслед, – ты большой мастер говорить комплименты.
Дерзкая девчонка!
Филипп вышел из своей спальни на балкон и достал из внутреннего кармана любимого домашнего жакета сигару и спички. Какое она получала сегодня удовольствие, пытаясь поддразнить его. Но если ему не изменяет память, подумал он, зажигая сигару, она всегда получала от такой забавы огромное удовольствие.
Он уселся на один из стульев кованого железа, развернутый в сторону сада за домом, и стал глядеть на луну, диск которой смутно проглядывал сквозь густой слой лондонского смога. Ему вспомнились ее насмешливые слова:
«Вы выглядите так, как будто пришли на прием к зубному врачу».
Если это так, то не по его вине. Мало того, что Лоренс в полночь потащил его вниз по лестнице к служебному входу в магазин, но еще хуже, что это было сделано с целью навестить ту самую женщину, от которой он всеми правдами и неправдами пытается уберечь брата. К тому же нельзя было исключать возможность социальных последствий этой ситуации, хотя, кажется, никого, кроме него, это не волновало. Навещать незамужнюю женщину, которая живет одна, было немыслимо с точки зрения морали, и тот факт, что она занимается бизнесом, совсем не является оправданием, что она ни говорила бы. Никакая булочная не бывает открыта в столь поздний час.
Он и предположить не мог, что Лоренс, как только они подъехали к дому, направится прямиком в ее магазин. Не успел Филипп выйти из экипажа, как его брат уже был на половине лестницы, ведущей к ее двери. Но таков уж Лоренс, который привык действовать импульсивно, не задумываясь о том, как это выглядит со стороны. И Мария такая же беспечная.
«Как это похоже на тебя, Филипп. Ты всегда знаешь, что лучше для каждого».
Язвительный подтекст этих слов задел его. Он не всегда знал, что лучше. Дело в том, что она-то обычно этого совсем не знала. В поступках Марии всегда было больше дерзости, чем здравого смысла.
Несомненно, она всячески демонстрировала свое пренебрежение к собственной репутации для того лишь, чтобы досадить ему. Он затянулся сигарой и раздраженно выдохнул дымок. У Марии никогда не было никакого уважения к правилам приличия.
Мысленно вернувшись на двадцать два года назад, он увидел пару огромных светло-карих глаз, уставившихся на него – причем весьма бесцеремонно – откуда-то сверху, с ветки плакучей ивы. Насколько он помнит, в тот день он был один, потому что Лоренсу было запрещено выходить из детской, где он отбывал наказание за кражу подноса с пирожными за спиной нового шеф-повара.
Филипп устроился под ивой возле пруда и только что начал заниматься латынью, как какой-то звук заставил его взглянуть вверх. Он до сих пор до мельчайших подробностей помнил, как выглядела в тот день Мария: лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, поблескивали на ее длинных золотистых кудрявых волосах, она была в сером платьице и белом фартуке, а это говорило о том, что она служанка; в руке она держала большое красное, наполовину съеденное яблоко.
«Яблоко, – подумал он, – имело вполне метафорическое значение».
– Что означает слово veritas ? – спросила она, откусывая изрядный кусок яблока, и он понял, что за звук привлек его внимание к ее присутствию на дереве. Это был хруст яблока.
Услышав ее вопрос, он удивился. Предполагалось, что слуги не должны говорить с ним, если он не заговаривает с ними первым.
– Прошу прощения?
– Veritas , – повторила она, не обращая ни малейшего внимания на то, что говорит с набитым ртом. Какая невоспитанная девчонка! Она прожевала и проглотила, потом махнула полусъеденным яблоком в сторону книги, которую он держал в руке. – Ты произнес это вслух. Я не знаю этого слова. Что оно означает?
Он взглянул на открытый учебник, который лежал у него на коленях, потом снова посмотрел на нее:
– Это латинское слово, оно означает «истина». Я изучаю латынь.
Она на мгновение задумалась над полученной информацией, потом вонзила зубы в яблоко и, освободив таким образом руки, стала спускаться с дерева. Ее приземление обязывало его отложить учебник и встать.
Она легко спрыгнула перед ним на землю и, вынув из зубов яблоко левой рукой, протянула ему правую руку, как будто действительно ожидала, что он ее пожмет.
– Я Мария, – сказала она.
Вместо рукопожатия он поклонился:
– Виконт Лейтон, старший сын маркиза Кейна. К вашим услугам.
Видимо, это не произвело на нее должного впечатления. Она даже не присела в книксене. Откусив еще кусок яблока, она протянула ему полусъеденный плод.
– Хочешь откусить? Я угощаю.
Даже по прошествии всех этих лет нежный запах яблока, поднесенного к его носу, и обильное слюноотделение во рту, когда он откусил кусок, все еще живо помнятся ему, потому что с того момента его жизнь уже никогда не была прежней.
– Похоже, изучение латыни не такое уж веселое дело, – сказала она, когда он прожевал и проглотил кусок яблока. – Может быть, лучше поиграем? Если бы у нас была веревка, можно было бы сделать качели.
Хотя предложение было весьма заманчивым, он покачал головой.
– Спасибо, но мне нужно заниматься. – Он выпрямился и развернул плечи, весьма довольный собой. – Я собираюсь поступать в Итон.
– Мы могли бы привязать веревку к той ветке, – продолжала она, как будто он ничего не говорил, и указала на ветку, протянувшуюся над прудом.
Его одолело любопытство.
– Почему именно к той ветке?
– Потому что она над водой, глупенький. Если качнуться с берега как можно дальше, а потом отпустить веревку, то можно упасть в пруд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32