https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/s-dushem/nedorogie/
Любуясь полотном Трабальдези в боковом приделе, он вдруг невольно отшатнулся, не сразу заметив, что не один.
В полумраке храма он различил пожилого священника, судя по шапочке, принадлежавшего к ордену иезуитов. Сгорбленный, с трясущимися руками и верхней половиной туловища, он опирался на палочку, мало этого – передвигаться ему помогали две молодые девушки. Его седая борода отличалась необыкновенной ухоженностью, довольно благообразное лицо напоминало сморщенное яблоко, однако два голубых, похожих на буравчики глаза жили своей жизнью и наводили на мысль о том, что в прошлом он не был лишен ни красноречия, ни ума.
Заглянув этими своими пронзительными глазами в самую душу Атто, старец вдруг заявил:
– Ваши глаза… не лишены магнетизма.
Слегка забеспокоившись, Мелани вопросительно уставился на сопровождавших прелата девиц, по-видимому, служанок. Но те хранили молчание, словно без позволения не осмеливались заговорить.
– Искусство магнетизма – весьма важно для этого мира, сын мой, и ежели ты превзойдешь Катоптрическую Гномонику Катоптрика – наука об отражении света; гномоника – искусство делать солнечные часы
или Новую Горологиографию, ты без труда опередишь всех коптских предшественников.
Служанки словно в рот воды набрали, видно, подобное не раз уже случалось в их присутствии.
– Если ты уже следуешь по Небесному Восхитительному Пути, – заговорил вновь старец надтреснутым голосом, – тебе ни к чему мальтийские астрономические обсерватории, физические и медицинские споры, ибо великое искусство света и тени, переплавленное в диатрибу Дивных Крестов и Новой Полиграфии, даст тебе всю Арифмологию, Музургию и Фонургию, которые станут необходимы тебе.
Аббат Мелани лишился дара речи и прирос к месту.
– Однако вопрос в том, можно ли изучать Искусство магнетизма, являющееся неотъемлемой частью человека? – добавил старый прелат. – Магнит обладает магнетизмом, о да! Но Vis Magnetica Магнетическая сила (лат.)
исходит и от человека, и от музыки. Это тебе известно.
– Вы меня знаете? – справившись с оторопью, спросил Мелани, которому пришло в голову, что старик мог знать его как певца.
– Магнетическая Сила музыки воздействует, к примеру, на тарантулов, – продолжал тот между тем, словно Атто ни о чем его не спрашивал. – Ею можно лечить от ужаления тарантула и много чего еще. Понятна ли моя мысль?
Не успел Атто ответить, как старик зашелся в клокочущем глухом смехе, казалось, бившем его изнутри. По его членам распространилась сильнейшая дрожь, и спутницам пришлось удерживать его с двух сторон, предупреждая от падения. Приступ веселости был сродни мучительной судороге, чудовищно исказившей черты его благообразного лица; на глазах выступили слезы.
– Но чу! – задыхаясь, продолжал он. – Магнит имеет свойство затаиваться в Эросе, и отсюда может проистекать грех. У тебя магнетический взгляд, но Господь отвергает грех. Господь не приемлет греха! – Тут он поднял палку и замахнулся на аббата.
Однако служанки остановили его, и одна из них повела его к выходу. Кое-кто из прихожан удивленно наблюдал за происходящим. Мелани спросил у второй девушки: «Почему он ко мне подошел?»
Одолев робость, она пояснила, что старик часто пристает к незнакомцам, обрушивая на них поток ученых слов.
– Он из Германии, автор многих трудов. Но ныне, когда разум оставил его, то и дело повторяет названия своих сочинений. Монахи обители стыдятся его и редко дозволяют выходить в город, он часто путает живых и мертвых. Однако он не всегда в таком состоянии. Мы с сестрой сопровождаем его на прогулках и порой становимся свидетельницами того, как к нему возвращается разум. Он даже пишет письма и поручает нам отправлять их.
Когда аббат выслушал эту трогательную историю, раздражение его как рукой сняло.
– Как звать его?
– Он человек известный. Отец Атаназиус Кирхер Кирхер Атаназиус (1601–1680) – немецкий иезуит, востоковед и ученый. Автор трудов, посвященных действию магнита, акустике, свету, изобретатель волшебного фонаря. Математик, археолог, филолог. Его труды по коптскому языку долгое время служили основой изучения этого языка и были признаны Шамполионом
.
Удивлению моему не было предела.
– Как? Кирхер? Тот самый, который раскрыл тайну чумы?! – воскликнул я, вспомнив, как оживленно обсуждали постояльцы эту тему в самом начале карантина.
– Он самый, – подтвердил Атто. – Видно, пора тебе узнать, кто такой на самом деле Кирхер. Без этого многого не понять.
Звезда Кирхера с его беспредельной ученостью взошла некогда на научном небосклоне, и долгие годы к каждому его слову относились как к откровению.
Отец Атаназиус обосновался в Риме по приглашению папы Урбана VIII Барберини, наслышанного о его выдающейся эрудиции от тех, кто посещал университеты Вюрцбурга, Вены и Авиньона. Он говорил на двадцати четырех языках, изученных им за время продолжительных путешествий по Востоку. Он явился в Рим с многочисленными арабскими и халдейскими рукописями, а также огромным собранием иероглифических надписей. Преуспел во многих науках: теологии, метафизике, физике, логике, медицине, математике, этике, юриспруденции, политике, толковании Писания, науке ведения полемики, нравственной теологии, риторике и в искусстве логики. «Нет ничего прекраснее, чем знать Все», – говаривал он, и смиренно ad majorem Dei gloriam к вящей славе Господней (лат.) – девиз ордена Иезуитов
познал тайны гномоники, полиграфии, магнетизма, арифмологии, музургии и фонургии, благодаря применению понятий символа и аналогии пролил свет на загадки каббалы и герметизма, сведя их до уровня пранаук.
Он ставил поразительные опыты с помощью механизмов собственного изобретения. В основанном им при Римском колледже музее собрал: часы, приводимые в действие корневищем растения, следующего за солнцем, механизм, преобразующий свет свечи в человеческие фигуры и фигурки животных, а также невероятное множество катоптрических инструментов, спагирических печей, механических органов и солнечных часов.
Ученейший иезуит прославился также изобретением универсального языка, с помощью которого можно было бы общаться людям всего мира, притом столь прозрачного и совершенного, что епископ Виджевано послал ему восторженное письмо, в котором извещал, что выучился этому языку менее чем за час.
Почтенный профессор Римского коллежа разгадал также, какова в действительности была форма Ноева Ковчега, что за животные на него попали и в каком количестве, как были расположены клетки, насесты, кормушки, корыта, точное расположение дверей и окон. Также он geomelrice et mathematici геометрическим путем и математическим путем ( лат.)
доказал, что если бы Вавилонская башня была возведена, тяжесть ее была бы такова, что сместилась бы земная ось.
Но более всего Кирхер преуспел в изучении древних и забытых языков, которым посвятил ряд трудов, разрешивших вековечные тайны, и в числе прочих – корни верований древних народов. Он первым сделал понятными европейцам китайский, японский, коптский и египетский. Именно он расшифровал иероглифы на обелиске Александра, установленном кавалером Бернини на площади Навона. История обелиска, отреставрированного тем же Бернини по указаниям Кирхера, была из числа необыкновенных легенд, ходивших по поводу иезуита. Когда каменная глыба была найдена среди развалин Колизея, Кирхера тут же призвали. Несмотря на то что лишь три из четырех граней обелиска предстали взору исследователя, он описал и те символы, что были начертаны на еще покоящейся в земле грани. И оказался прав вплоть до мелочей.
– Когда вы с ним встретились, он был… как бы это сказать… – замялся я.
– Так и скажи: стариком. Великий гений к концу своего жизненного пути лишился разума, а вскоре и бренной оболочки: он умер год спустя. Для безумия нет различия между королем и простолюдином, – заявил Мелани. – В последующие дни мне подтвердили, что состояние отца Кирхера, несмотря на усилия иезуитов скрыть это, стало достоянием гласности. А теперь о главном. Если память тебя не подводит, ты должен помнить мой рассказ о письмах из кабинета Кольбера, присланных из Рима на имя Фуке и написанных явно священнослужителем. Речь в них шла о какой-то тайне, но о какой именно – не говорилось.
– Да, я помню.
– Так вот, это были письма Кирхера.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Ты прав, подвергая сомнению любые утверждения, ведь я еще не рассказал тебе о своем сегодняшнем озарении. Я до сих пор испытываю волнение. А волнение – дитя хаоса, нам же нужны лишь упорядоченные факты. Как ты, конечно, помнишь, изучая послания, я обратил внимание на то, что одно из них начиналось необычным выражением mumiarum domine, которого я сразу не понял.
– Да-да.
– Так вот, mumiarum domine означает «хозяину мумий» и, безусловно, относится к Фуке.
– А что это за мумии?
– Это останки древних египтян, лежащие в саркофагах и предохраняемые от тлена с помощью древних способов бальзамирования.
– Я что-то никак не возьму в толк. Почему Фуке «хозяин мумий»?
Аббат взял в руки какую-то книгу и протянул ее мне. Это был сборник стихов г-на де Лафонтена, того самого, что восхищался в стихах гением Атто Мелани. Он раскрыл страницу, заложенную закладкой, с подчеркнутыми строками:
Загляну к вам на часок. Коль увижу, что другой завернул на огонек, обожду в сенях роскошных, где гробы да саркофаги, что с заморских берегов к вам (не без больших трудов) доставляют. Бедолаги – доставляют. Бедолаги – фараоны да цари – прахом возлежат в тенетах, хоть смотри, хоть не смотри.
Покидая ваш чертог я, прождавши сколько мог, зело счастлив, ей-же-ей, подивившись на царей, и скорблю, как о родных, о Сефриме, о Кьяпесе, об Орусе и других.
– Это стихотворение, посвященное Фуке. Ну теперь ты понял?
– Да не то чтобы уж очень, – протянул я с досадой от того, что поэма показалась мне такой непонятной.
– Да ведь это просто. Сефрим и Кьяпес – две египетские мумии, приобретенные Фуке. Лафонтен, один из его почитателей, говорит о них в этом небольшом остроумном стихотворении. А теперь ответь мне: кто в Риме интересовался Древним Египтом?
– Вестимо кто: Кирхер.
– То-то же. Кирхер лично изучил мумии Фуке, наведавшись в Марсель, куда их доставили по морю. А результаты изучения изложил в трактате «OEdipus AEgiptiacus» Египетский Эдип (лат.)
.
– Так, значит, Фуке и Кирхер были знакомы?
– Разумеется. Помню, я держал трактат в руках и любовался прекрасным изображением двух саркофагов, которое Кирхер затребовал у одного из собратьев-иезуитов. Автор писем и Кирхер – одно лицо. Но только сегодня я наконец это осознал.
– Я вроде тоже. В одном из писем Фуке назван dominus mumiarum, то есть «хозяин мумий», поскольку он приобрел два саркофага, о которых писал Кирхер.
– Вот мы и подошли к главному.
На самом деле все было запутано. Аббат Мелани удостоверился, что Кирхера с Фуке связывал интерес к мумиям, которые им были приобретены в Марселе и доставлены в Париж. Встретившись с ним лично, а возможно, и через кого-то, Кирхер доверил Фуке тайну. Но переписка их, похищенная Мелани у Кольбера, лишь содержала тайну, не называя ее.
– Так вы, значит, прибыли в Рим не только для того, чтобы разузнать что-то о Фуке, но и для того, чтобы отгадать, о какой тайне идет речь в переписке?
Аббат напустил на себя задумчивый вид, словно некая докучная мысль пронзила его.
– Не все сразу, мой друг. Однако теперь нет смысла отрицать, что дело принимает необычный оборот.
– Вы ведь не случайно остановились в «Оруженосце»?
– Браво. Как ты догадался?
– Просто пораскинул мозгами. Да и вспомнилось, что в письмах, найденных вами, речь о том, что шпионы Кольбера выследили суперинтенданта на площади Фьяметта, неподалеку от церкви Сант-Аполлинаре, что на площади Навона, в двух шагах отсюда.
– Еще раз браво. Я тотчас распознал в тебе задатки умника. Тут-то, ободренный им, я и рискнул:
– Господин де Муре был не кем иным, как Фуке, верно? – Голос мой дрогнул.
Атто воздержался от ответа, да он был и лишним, все было написано на его лице. А вслед за этим стал выяснять: как я догадался? Я и сам не знал. Стечение обстоятельств, казавшихся незначительными, постепенно навело меня на эту мысль. Фуке был французом – Муре тоже. Муре был старым и больным, почти слепым. После двух десятков лет, проведенных в темнице, здоровье узника не могло не пошатнуться. Оба были в возрасте: лет за шестьдесят, под семьдесят. Муре прибыл в сопро – вождении Девизе, не знавшего Италии, как и своей родины, и не вооруженного ничем, кроме музыкальных инструментов. Беглец нуждался в более опытном сопровождающем лице, каким, возможно, и был Помпео Дульчибени. Замечания пожилого г-на (о цене на ткани в Риме, на помол, о доставке продуктов питания из окрестностей Рима) выдавали в нем человека, неплохо осведомленного в торговых сделках.
И это еще не все. Если бы Фуке прятали или он был проездом в Риме, он вряд ли стал бы удаляться от места проживания. Куда бы он в качестве нашего постояльца отправлялся на прогулку под покровом ночи? На площадь Навона либо площадь Фьяметта с собором Сант-Аполлинаре. Помимо всего прочего, как я о том догадался сегодня утром, хотя еще не вполне ясно отдавая себе в том отчет, «Оруженосец» выбирали те, кто не располагал крупными средствами, наш околоток, прежде славившийся лучшими постоялыми и гостиными дворами, теперь безвозвратно пришел в упадок. Однако Муре отнюдь не был стеснен в деньгах, даже напротив. Следовательно, он не желал встреч с людьми своего круга и земляками, несмотря на истекшие годы способными узнать знаменитого в свое время государственного деятеля.
– Отчего вы скрыли от меня правду? – не своим голосом поинтересовался я, пытаясь справиться с обуревавшими меня чувствами.
– Еще не пришло время открыть тебе всего. Если я стану рассказывать все, что знаю, пожалуй, голове твоей несдобровать, – заметил он мне в ответ.
Вскоре, однако, настроение его переменилось, он снова весь зажегся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
В полумраке храма он различил пожилого священника, судя по шапочке, принадлежавшего к ордену иезуитов. Сгорбленный, с трясущимися руками и верхней половиной туловища, он опирался на палочку, мало этого – передвигаться ему помогали две молодые девушки. Его седая борода отличалась необыкновенной ухоженностью, довольно благообразное лицо напоминало сморщенное яблоко, однако два голубых, похожих на буравчики глаза жили своей жизнью и наводили на мысль о том, что в прошлом он не был лишен ни красноречия, ни ума.
Заглянув этими своими пронзительными глазами в самую душу Атто, старец вдруг заявил:
– Ваши глаза… не лишены магнетизма.
Слегка забеспокоившись, Мелани вопросительно уставился на сопровождавших прелата девиц, по-видимому, служанок. Но те хранили молчание, словно без позволения не осмеливались заговорить.
– Искусство магнетизма – весьма важно для этого мира, сын мой, и ежели ты превзойдешь Катоптрическую Гномонику Катоптрика – наука об отражении света; гномоника – искусство делать солнечные часы
или Новую Горологиографию, ты без труда опередишь всех коптских предшественников.
Служанки словно в рот воды набрали, видно, подобное не раз уже случалось в их присутствии.
– Если ты уже следуешь по Небесному Восхитительному Пути, – заговорил вновь старец надтреснутым голосом, – тебе ни к чему мальтийские астрономические обсерватории, физические и медицинские споры, ибо великое искусство света и тени, переплавленное в диатрибу Дивных Крестов и Новой Полиграфии, даст тебе всю Арифмологию, Музургию и Фонургию, которые станут необходимы тебе.
Аббат Мелани лишился дара речи и прирос к месту.
– Однако вопрос в том, можно ли изучать Искусство магнетизма, являющееся неотъемлемой частью человека? – добавил старый прелат. – Магнит обладает магнетизмом, о да! Но Vis Magnetica Магнетическая сила (лат.)
исходит и от человека, и от музыки. Это тебе известно.
– Вы меня знаете? – справившись с оторопью, спросил Мелани, которому пришло в голову, что старик мог знать его как певца.
– Магнетическая Сила музыки воздействует, к примеру, на тарантулов, – продолжал тот между тем, словно Атто ни о чем его не спрашивал. – Ею можно лечить от ужаления тарантула и много чего еще. Понятна ли моя мысль?
Не успел Атто ответить, как старик зашелся в клокочущем глухом смехе, казалось, бившем его изнутри. По его членам распространилась сильнейшая дрожь, и спутницам пришлось удерживать его с двух сторон, предупреждая от падения. Приступ веселости был сродни мучительной судороге, чудовищно исказившей черты его благообразного лица; на глазах выступили слезы.
– Но чу! – задыхаясь, продолжал он. – Магнит имеет свойство затаиваться в Эросе, и отсюда может проистекать грех. У тебя магнетический взгляд, но Господь отвергает грех. Господь не приемлет греха! – Тут он поднял палку и замахнулся на аббата.
Однако служанки остановили его, и одна из них повела его к выходу. Кое-кто из прихожан удивленно наблюдал за происходящим. Мелани спросил у второй девушки: «Почему он ко мне подошел?»
Одолев робость, она пояснила, что старик часто пристает к незнакомцам, обрушивая на них поток ученых слов.
– Он из Германии, автор многих трудов. Но ныне, когда разум оставил его, то и дело повторяет названия своих сочинений. Монахи обители стыдятся его и редко дозволяют выходить в город, он часто путает живых и мертвых. Однако он не всегда в таком состоянии. Мы с сестрой сопровождаем его на прогулках и порой становимся свидетельницами того, как к нему возвращается разум. Он даже пишет письма и поручает нам отправлять их.
Когда аббат выслушал эту трогательную историю, раздражение его как рукой сняло.
– Как звать его?
– Он человек известный. Отец Атаназиус Кирхер Кирхер Атаназиус (1601–1680) – немецкий иезуит, востоковед и ученый. Автор трудов, посвященных действию магнита, акустике, свету, изобретатель волшебного фонаря. Математик, археолог, филолог. Его труды по коптскому языку долгое время служили основой изучения этого языка и были признаны Шамполионом
.
Удивлению моему не было предела.
– Как? Кирхер? Тот самый, который раскрыл тайну чумы?! – воскликнул я, вспомнив, как оживленно обсуждали постояльцы эту тему в самом начале карантина.
– Он самый, – подтвердил Атто. – Видно, пора тебе узнать, кто такой на самом деле Кирхер. Без этого многого не понять.
Звезда Кирхера с его беспредельной ученостью взошла некогда на научном небосклоне, и долгие годы к каждому его слову относились как к откровению.
Отец Атаназиус обосновался в Риме по приглашению папы Урбана VIII Барберини, наслышанного о его выдающейся эрудиции от тех, кто посещал университеты Вюрцбурга, Вены и Авиньона. Он говорил на двадцати четырех языках, изученных им за время продолжительных путешествий по Востоку. Он явился в Рим с многочисленными арабскими и халдейскими рукописями, а также огромным собранием иероглифических надписей. Преуспел во многих науках: теологии, метафизике, физике, логике, медицине, математике, этике, юриспруденции, политике, толковании Писания, науке ведения полемики, нравственной теологии, риторике и в искусстве логики. «Нет ничего прекраснее, чем знать Все», – говаривал он, и смиренно ad majorem Dei gloriam к вящей славе Господней (лат.) – девиз ордена Иезуитов
познал тайны гномоники, полиграфии, магнетизма, арифмологии, музургии и фонургии, благодаря применению понятий символа и аналогии пролил свет на загадки каббалы и герметизма, сведя их до уровня пранаук.
Он ставил поразительные опыты с помощью механизмов собственного изобретения. В основанном им при Римском колледже музее собрал: часы, приводимые в действие корневищем растения, следующего за солнцем, механизм, преобразующий свет свечи в человеческие фигуры и фигурки животных, а также невероятное множество катоптрических инструментов, спагирических печей, механических органов и солнечных часов.
Ученейший иезуит прославился также изобретением универсального языка, с помощью которого можно было бы общаться людям всего мира, притом столь прозрачного и совершенного, что епископ Виджевано послал ему восторженное письмо, в котором извещал, что выучился этому языку менее чем за час.
Почтенный профессор Римского коллежа разгадал также, какова в действительности была форма Ноева Ковчега, что за животные на него попали и в каком количестве, как были расположены клетки, насесты, кормушки, корыта, точное расположение дверей и окон. Также он geomelrice et mathematici геометрическим путем и математическим путем ( лат.)
доказал, что если бы Вавилонская башня была возведена, тяжесть ее была бы такова, что сместилась бы земная ось.
Но более всего Кирхер преуспел в изучении древних и забытых языков, которым посвятил ряд трудов, разрешивших вековечные тайны, и в числе прочих – корни верований древних народов. Он первым сделал понятными европейцам китайский, японский, коптский и египетский. Именно он расшифровал иероглифы на обелиске Александра, установленном кавалером Бернини на площади Навона. История обелиска, отреставрированного тем же Бернини по указаниям Кирхера, была из числа необыкновенных легенд, ходивших по поводу иезуита. Когда каменная глыба была найдена среди развалин Колизея, Кирхера тут же призвали. Несмотря на то что лишь три из четырех граней обелиска предстали взору исследователя, он описал и те символы, что были начертаны на еще покоящейся в земле грани. И оказался прав вплоть до мелочей.
– Когда вы с ним встретились, он был… как бы это сказать… – замялся я.
– Так и скажи: стариком. Великий гений к концу своего жизненного пути лишился разума, а вскоре и бренной оболочки: он умер год спустя. Для безумия нет различия между королем и простолюдином, – заявил Мелани. – В последующие дни мне подтвердили, что состояние отца Кирхера, несмотря на усилия иезуитов скрыть это, стало достоянием гласности. А теперь о главном. Если память тебя не подводит, ты должен помнить мой рассказ о письмах из кабинета Кольбера, присланных из Рима на имя Фуке и написанных явно священнослужителем. Речь в них шла о какой-то тайне, но о какой именно – не говорилось.
– Да, я помню.
– Так вот, это были письма Кирхера.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Ты прав, подвергая сомнению любые утверждения, ведь я еще не рассказал тебе о своем сегодняшнем озарении. Я до сих пор испытываю волнение. А волнение – дитя хаоса, нам же нужны лишь упорядоченные факты. Как ты, конечно, помнишь, изучая послания, я обратил внимание на то, что одно из них начиналось необычным выражением mumiarum domine, которого я сразу не понял.
– Да-да.
– Так вот, mumiarum domine означает «хозяину мумий» и, безусловно, относится к Фуке.
– А что это за мумии?
– Это останки древних египтян, лежащие в саркофагах и предохраняемые от тлена с помощью древних способов бальзамирования.
– Я что-то никак не возьму в толк. Почему Фуке «хозяин мумий»?
Аббат взял в руки какую-то книгу и протянул ее мне. Это был сборник стихов г-на де Лафонтена, того самого, что восхищался в стихах гением Атто Мелани. Он раскрыл страницу, заложенную закладкой, с подчеркнутыми строками:
Загляну к вам на часок. Коль увижу, что другой завернул на огонек, обожду в сенях роскошных, где гробы да саркофаги, что с заморских берегов к вам (не без больших трудов) доставляют. Бедолаги – доставляют. Бедолаги – фараоны да цари – прахом возлежат в тенетах, хоть смотри, хоть не смотри.
Покидая ваш чертог я, прождавши сколько мог, зело счастлив, ей-же-ей, подивившись на царей, и скорблю, как о родных, о Сефриме, о Кьяпесе, об Орусе и других.
– Это стихотворение, посвященное Фуке. Ну теперь ты понял?
– Да не то чтобы уж очень, – протянул я с досадой от того, что поэма показалась мне такой непонятной.
– Да ведь это просто. Сефрим и Кьяпес – две египетские мумии, приобретенные Фуке. Лафонтен, один из его почитателей, говорит о них в этом небольшом остроумном стихотворении. А теперь ответь мне: кто в Риме интересовался Древним Египтом?
– Вестимо кто: Кирхер.
– То-то же. Кирхер лично изучил мумии Фуке, наведавшись в Марсель, куда их доставили по морю. А результаты изучения изложил в трактате «OEdipus AEgiptiacus» Египетский Эдип (лат.)
.
– Так, значит, Фуке и Кирхер были знакомы?
– Разумеется. Помню, я держал трактат в руках и любовался прекрасным изображением двух саркофагов, которое Кирхер затребовал у одного из собратьев-иезуитов. Автор писем и Кирхер – одно лицо. Но только сегодня я наконец это осознал.
– Я вроде тоже. В одном из писем Фуке назван dominus mumiarum, то есть «хозяин мумий», поскольку он приобрел два саркофага, о которых писал Кирхер.
– Вот мы и подошли к главному.
На самом деле все было запутано. Аббат Мелани удостоверился, что Кирхера с Фуке связывал интерес к мумиям, которые им были приобретены в Марселе и доставлены в Париж. Встретившись с ним лично, а возможно, и через кого-то, Кирхер доверил Фуке тайну. Но переписка их, похищенная Мелани у Кольбера, лишь содержала тайну, не называя ее.
– Так вы, значит, прибыли в Рим не только для того, чтобы разузнать что-то о Фуке, но и для того, чтобы отгадать, о какой тайне идет речь в переписке?
Аббат напустил на себя задумчивый вид, словно некая докучная мысль пронзила его.
– Не все сразу, мой друг. Однако теперь нет смысла отрицать, что дело принимает необычный оборот.
– Вы ведь не случайно остановились в «Оруженосце»?
– Браво. Как ты догадался?
– Просто пораскинул мозгами. Да и вспомнилось, что в письмах, найденных вами, речь о том, что шпионы Кольбера выследили суперинтенданта на площади Фьяметта, неподалеку от церкви Сант-Аполлинаре, что на площади Навона, в двух шагах отсюда.
– Еще раз браво. Я тотчас распознал в тебе задатки умника. Тут-то, ободренный им, я и рискнул:
– Господин де Муре был не кем иным, как Фуке, верно? – Голос мой дрогнул.
Атто воздержался от ответа, да он был и лишним, все было написано на его лице. А вслед за этим стал выяснять: как я догадался? Я и сам не знал. Стечение обстоятельств, казавшихся незначительными, постепенно навело меня на эту мысль. Фуке был французом – Муре тоже. Муре был старым и больным, почти слепым. После двух десятков лет, проведенных в темнице, здоровье узника не могло не пошатнуться. Оба были в возрасте: лет за шестьдесят, под семьдесят. Муре прибыл в сопро – вождении Девизе, не знавшего Италии, как и своей родины, и не вооруженного ничем, кроме музыкальных инструментов. Беглец нуждался в более опытном сопровождающем лице, каким, возможно, и был Помпео Дульчибени. Замечания пожилого г-на (о цене на ткани в Риме, на помол, о доставке продуктов питания из окрестностей Рима) выдавали в нем человека, неплохо осведомленного в торговых сделках.
И это еще не все. Если бы Фуке прятали или он был проездом в Риме, он вряд ли стал бы удаляться от места проживания. Куда бы он в качестве нашего постояльца отправлялся на прогулку под покровом ночи? На площадь Навона либо площадь Фьяметта с собором Сант-Аполлинаре. Помимо всего прочего, как я о том догадался сегодня утром, хотя еще не вполне ясно отдавая себе в том отчет, «Оруженосец» выбирали те, кто не располагал крупными средствами, наш околоток, прежде славившийся лучшими постоялыми и гостиными дворами, теперь безвозвратно пришел в упадок. Однако Муре отнюдь не был стеснен в деньгах, даже напротив. Следовательно, он не желал встреч с людьми своего круга и земляками, несмотря на истекшие годы способными узнать знаменитого в свое время государственного деятеля.
– Отчего вы скрыли от меня правду? – не своим голосом поинтересовался я, пытаясь справиться с обуревавшими меня чувствами.
– Еще не пришло время открыть тебе всего. Если я стану рассказывать все, что знаю, пожалуй, голове твоей несдобровать, – заметил он мне в ответ.
Вскоре, однако, настроение его переменилось, он снова весь зажегся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88