, говорят, одна потаскуха приходилась на десять римлян, не говоря уж о сутенерах. Как знать, может, и прав был святой Августин, утверждавший, что стоит исчезнуть этому роду занятий, и все в мире пойдет вверх дном из-за необузданности страстей человеческих.
И все же куртизанки как жрицы любви стояли особняком. В их обществе незамысловатый акт превращался в нечто из разряда высшего порядка – в любовную игру под стать не низменным запросам торговца или солдата, но утонченным потребностям посланников, князей и кардиналов. Потребностям не столько физическим, сколько умственным – вот что важно. Куртизанка способна посостязаться с мужчиной в сочинении стихов. Так, Гаспара Стампа посвятила Коллатино ди Коллальто сборник новелл, Вероника Франко и в постели, и в стихах бросила вызов владетельным особам из рода Венье. Империя, королева римских куртизанок, слагавшая грациозные мадригалы и сонеты, избранница прославленных людей своего времени: Томмазо Ингирами, Камилло Порцио, Бернардино Капелла, Анджело Колоччи и баснословно богатого Агостино Киджи, позировавшая Рафаэлю и соперничавшая с самой Форнариной, покончила с собой, но до того, как она испустила дух, папа Юлий II дал ей полное отпущение грехов, а Киджи позднее установил ей памятник. Знаменитая Мадремианонвуоле Madremianonvuole – «Моя мать не хочет» (ит.).

, названная так по причине беззаботного отказа в юности домогавшемуся ее, знала наизусть всего Петрарку и Бокаччо, Виргилия, Горация и с сотню других поэтов.
Так вот, стоявшая передо мной женщина принадлежала, как говаривал Пьетро Аретино Аретино Пьетро (1492–1556) – итальянский писатель, автор комедий, среди которых есть и «Куртизанка» (1525), сатирических поэм, памфлетов, оставивший настоящий кодекс галантного существования. Известен его портрет кисти Тициана

, к этой армии бесстыдниц, чья роскошь причиняет Риму ущерб, при том, что все прочие женщины ходят по улицам закутанными в покрывала и бормоча: «Отче наш».
– Ты тоже явился узнать, что уготовано тебе судьбой? И конечно, ждешь добрых предсказаний? Но будущее не всегда соответствует нашим ожиданиям. Я говорю это всем входящим сюда, – накинулась она на меня.
Я озадаченно молчал. Мне казалось, я все знал об этой женщине, но что она может предсказывать будущее, было для меня новостью.
– В магии я не сильна. Если желаешь узнать, что говорят звезды, обратись к кому-нибудь другому. А вот если тебе никогда не гадали по руке, тогда ты пришел по адресу. А может, ты хочешь узнать, что означает сон? Только не убеждай меня, что явился просто так, я тебе не поверю. Всем что-нибудь да нужно от Клоридии.
Я был заинтригован, взволнован, меня покачивало от усталости. Я вспомнил, что должен и ей передать назначенные Кристофано целебные средства, но почему-то мешкал. И неожиданно для себя решил воспользоваться случаем и пересказать страшный сон, в котором я свалился в темную дыру.
– О нет, нет, изъясняйся точнее, – покачав головой, потребовала она. – Перстень был из благородного металла или нет?
– Не знаю.
– Значит, толковать можно и так и эдак. Железное колечко означает богатство и горе. Золотое – наживу. Горн – это что-то интересное, видимо, секреты, разгаданные или нет. Возможно, Девизе имеет отношение к какой-то тайне?
– Мне известно только, что он превосходный гитарист, – ответил я, задумавшись о той подобной чуду музыке, которая рождалась под его пальцами.
– Да, немного тебе известно! – рассмеялась Клоридия. – В твоем сне есть и Пеллегрино: будто бы умерший, а затем воскресший. Воскресший мертвец означает мучения и сожаления. Ну-ка, что у нас вышло: перстень, тайна, воскресший мертвец. С перстнем не все понятно. Пока что мы разъяснили только тайну и смерть.
– Значит, этот сон предвещает беду?
– Не совсем. Твой хозяин хоть и плох, но не умер. А болезнь означает только одно: праздность и отлынивание от обязанностей. Возможно, ты боишься не справиться со всем, что навалилось на тебя с тех пор, как слег Пеллегрино. Да не бойся ты, я не скажу ему, что ты стал немного лениться, – продолжила она, доставая печенье из корзиночки. – А ты за это расскажи мне, о чем там все шепчутся внизу. Помимо Бедфорда, остальные на здоровье не жалуются, так ведь? – И как бы невзначай поинтересовалась: – Ну взять хотя бы Помпео Дульчибени? Я потому спрашиваю, что он из самых пожилых…
Опять она про Дульчибени! Я помрачнел. Но она тотчас поняла, что делается в моей душе, и привлекла меня к себе, взлохматив волосы.
– Не бойся, я пока еще не заболела чумой.
Тут я вспомнил о поручении Кристофано и наконец-то выложил ей причину своего прихода: а именно что послан исполнить предписание лекаря, дабы те, кто еще в добром здравии, не слегли. Покраснев, я заявил, что начать следует с мази на фиалках мэтра Джакомо Бортолотто да Парма, которая наносится на спину и бедра.
Она молчала. Я робко улыбнулся.
– А то можем начать с дыхательных процедур Орсолино Пиньюоло да Понтремоли, у вас ведь есть камин?
– Ну что ж, – вздохнула она. – Лишь бы не очень долго.
Сев за туалетный столик, она открыла плечи и убрала волосы под белый кисейный чепец с завязками под подбородком. Я оживил огонь в очаге и набрал горячих угольев в горшок, с трепетом представляя себе нагое тело, которому они помогали согреться в эти сентябрьские ночи.
Закончив приготовления, я повернулся к ней. Она замотала лицо куском льняного полотна: ни дать ни взять видение.
– Плод сладкого рожка, мирра, ладан, росной ладан, белая глина, бензой, камедь, сурьма и розовая вода, – заглядывая в записи Кристофано, перечислял я составные части снадобья, которое в распыленном виде следовало вдыхать, ставя на стол перед Клоридией своеобразный пылетвор – горшок с углями – и высыпая в него содержимое склянки. – Вдыхайте как следует, открыв рот.
Я пониже опустил ткань, закрывающую ей лицо. Комнату наполнили сильные ароматы.
– Турецкие лечебные средства пахнут лучше, – донеслось из-под покрывала.
– Мы пока еще не стали турками, – пошутил я.
– А поверишь ли ты мне, если я тебе скажу, что я турчанка?
– Конечно, нет, дама Клоридия.
– Но почему?
– Потому что вы родом из Голландии, из…
– Амстердама. Правильно. Откуда тебе это известно?
Я не знал, что ответить. Я услышал об этом, стоя под этой самой дверью, когда собирался постучать с тем, чтобы передать Клоридии корзину с фруктами. Тогда она была не одна и говорила об этом с незнакомым мне человеком.
– Никак служанка проболталась. Да, родилась я среди еретиков около девятнадцати лет назад, но учение Кальвина, да и Лютера остались мне чужими. Матери я не знала. А отец был богатым итальянским купцом, слегка своенравным. Он много разъезжал по свету.
– Какая же вы счастливая! – осмелился вставить я, простой найденыш.
Она прервала рассказ: судя по тому, как вздымалась ее грудь, она глубоко и старательно вдыхала лечебные пары, пока не закашлялась.
– Если тебе когда-нибудь придется иметь дело с итальянскими купцами, помни: единственное, что их заботит, это оставить с носом других, а самим извлечь выгоду, пусть и из воздуха.
Тогда мне было невдомек, что она говорила со знанием дела. Было время, выходцы из Ломбардии, Тосканы и Венеции так преуспевали в делах, что завоевали, как говорят военные, самые важные рубежи в Голландии, Фландрии, Германии, России и Польше. Никто не действовал настолько без зазрения совести, как они.
Как объяснила мне Клоридия (позже мне и самому представилась возможность в этом убедиться), эти люди принадлежали по большей части к весьма славным родам – Буонвизи, Арнольфини, Каландрини, Ченами, Бальбани, Бальби, Бурламакки, Паренци и Самминиати, которые с незапамятных времен занимались торговлей тканями и зерном в Антверпене, самом крупном рынке Европы, владели банками и биржами в Амстердаме, Безансоне и Лионе. В Амстердаме Клоридия весьма близко узнала блестящих отпрысков Тензини, Веррадзано, Бальби и Куинджетти, а также представленных своими торговыми домами и в Антверпене Бурламакки и Каландрини. Генуэзцы, флорентийцы, венецианцы – все они были торговцами, банкирами и маклерами, а кое-кто еще и лазутчиками итальянских княжеств и республик.
– И все они торговали зерном? – спросил я, поставив локти на стол и приблизив к ней свое лицо, чтобы лучше слышать самому и быть услышанному.
Ее рассказ о далеких странах увлек меня. Для всех тех, кто, как я, был лишен ясного представления о северных странах, они казались несуществующими.
– Да нет, я же тебе сказала, они как одалживали деньги, так продолжают это делать и сейчас, а торгуют… да чем только они не торгуют. Тензини, к примеру, страхуют и сдают внаем корабли, покупают икру, сало и меха в России, поставляют лекарства царской семье. Ныне это все богачи, кого ни возьми, но многие вышли из самых низов, начинали как пивовары, обойщики…
– Пивовары? – удивился я тому, что можно разбогатеть на пиве.
Мое лицо было совсем рядом с ее лицом: она не видела меня, и это придало мне большую уверенность.
– Ну да. Вот возьми хоть Бартолотти, у них лучший дом на Хееренграхте, эти считаются одними из самых могущественных банкиров Амстердама, являются акционерами и управляющими финансами Индийской компании.
Клоридия поведала мне, как груженные продуктами, товарами и золотом корабли три раза в год отправлялись из Голландии, или, вернее, Республики Соединенных провинций, согласно официальному названию этой страны, по дороге в Индию обменивали товары и несколько месяцев спустя возвращались с пряностями, сахаром, селитрой, шелком, жемчугом, раковинами. Менялось все: китайский шелк на японскую медь, ткани на перец, слоны на корицу. Чтобы собрать войско и оснастить fluit (так назывались быстроходные суда, которые были на вооружении этой компании), знать и богачи в равных долях выделяли средства, а по возвращении кораблей часто (правда, не всегда) получали огромные барыши от продажи заморского товара. А сверх того и награду, поскольку, согласно еретическим верованиям жителей этих стран, тот, кто трудится и зарабатывает больше других, попадает в рай. Еще у них косо смотрят на транжиров и уважают бережливых и скромных.
– А Бартолотти, пивовары, тоже еретики?
– Надпись на фасаде их дома гласит: «Religione et Probitate» Религия и честность (лат.)

, так что можешь не сомневаться – они последователи Кальвина, к тому же…
Мне стало трудно ее слушать – оттого ли, что на меня так подействовали испарения и все мысли в голове смешались?
– А что означает ростовщик? – вдруг ухватился я за мелькнувшее в рассказе Клоридии словцо, когда она заговорила о том, то кое-кто из торговцев поменял свое ремесло на более прибыльное.
– Это посредник между тем, кто одалживает, и тем, кто занимает деньги.
– Доброе ли это ремесло?
– Если тебе интересно, хороши ли люди, им занимающиеся, то отвечу так: всякое случается. Одно несомненно: занятие это помогает разбогатеть. Или сделать богатых еще богаче.
– А страховщики и сдатчики внаем богаче?
– Можно мне встать? – вздохнула Клоридия.
– Нет, дама Клоридия, не сейчас, испарение полезных веществ еще не прекратилось!
Мне не хотелось, чтобы вот так быстро закончилась наша с ней беседа. Я невольно принялся разглаживать льняное полотно, покрывавшее ее голову, едва дотрагиваясь до него. Она никак не могла этого заметить.
Клоридия вздохнула. И тут мое чрезмерное простодушие вкупе со слабым пониманием жизни (и при обстоятельствах, которых я тогда не мог знать) привели к тому, что у нее развязался язык. Она вдруг разразилась бранью в адрес торгашей и их денег, особенно досталось банкирам, чьи состояния были у истоков любого злодеяния (Клоридия облекла обуревавшие ее чувства в более резкие и крепкие выражения) и всех бед, в частности, когда деньгами ростовщиков и менял пользовались короли и папы.
Ныне, разумея гораздо больше, чем в то время, когда я слушал все это, будучи простым учеником, я способен оценить верность ее слов. Я, например, знаю, что Карл Укупил свое императорское достоинство на деньги банкиров Фугеров, а неосторожные испанские монархи, прибегнувшие к услугам генуэзских ростовщиков, были вынуждены заявить о позорном банкротстве, разорившем их собственных финансистов. Не говоря уж о весьма спорной фигуре Горацио Паллавичино, заведовавшего расходами Елизаветы Английской, или о тосканцах Фрескобальди и Рикьярди, которые начиная с эпохи Генриха III одалживали деньги английской короне и ненасытно взимали десятую часть в пользу пап.
Наконец Клоридия отодвинулась от горшка с угольями и решительно сбросила с головы покрывало, тем самым заставляя меня отпрянуть. Я покраснел. Она сняла и чепец, и ее длинные вьющиеся волосы рассыпались по плечам.
Впервые предстала она передо мной в совершенно новом, незабываемом свете, способная стереть из памяти все, что я видел – а больше то, чего не видел – дотоле. Глазами и еще чем-то, возможно, сердцем узрел я цвет ее кожи – цвет темного бархата, такой разительный в соседстве со светлым так называемым венецианским цветом волос. И не важно было, каким способом она добилась этого оттенка: осветлив их осадком белого вина, оливковым маслом или как-то еще. Огромные темные очи, гордо вздернутый носик, улыбающиеся, слегка подкрашенные уста, бусинки пота над верхней губой, белоснежная грудь, обласканная южным солнцем, достойные резца Бернини плечи – так, во всяком случае, мне казалось et satis erat и было довольно (лат.)

, – голос, несмотря на гневные нотки, а может, и благодаря им наполнивший меня вдруг каким-то неизъяснимым томлением, жаждой неистовств на лоне природы, благоуханными наваждениями: все было в ней диво и гармония. Мой разум настолько заволокло дымкой желания, что Клоридия представилась мне чуть ли не такой же возвышенной, как рафаэлева Мадонна, чуть ли не столь же одухотворенной, как Тереза Авильская Святая Тереза Авильская (1515–1582) – испанская монахиня, реформатор ордена кармелиток, автор мистических сочинений, в том числе «Книги жизни» (автобиография) и «Внутреннего замка» – шедевров кастильского языка

, чуть ли не столь же восхитительной, как стихи Кавалера Марино Марино, или Марини, Джамбаттиста (1569–1625) – итальянский поэт, по прозвищу Кавалер Марино, оказавший огромное влияние на литературный процесс (отсюда маринизм)

, чуть ли не столь же мелодично изъясняющейся, как мадригал Монтеверди Монтеверди Клаудио (1567–1643) – итальянский композитор, автор оперы «Орфей» (1607) – первой лирической драмы в истории музыки и многих других музыкальных шедевров

, чуть ли не столь же сладострастной, как двустишие Овидия, и чуть ли не столь же спасительной, как целый том Фракастори Фракастори Джироламо (1478–1553) – итальянский врач, автор одного из первых исследований о сифилисе, предшественник палеонтологов

.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88