Мой отец, который был проведитором, ответственным за здоровье во время великой чумы в Прато в 1630 году, и который лечил больных чумой, многие годы спустя поведал мне, что природа этой болезни загадочна и что античным целителям так и не удалось распознать ее.
– И был прав, – сурово и резко, как отрезал, изрек Помпео Дульчибени, чем немало удивил нас. – Одно умнейшее духовное лицо, одновременно человек ученый, указало путь, по которому следует идти. Увы, его не послушали.
– Духовное лицо, ученый… Позвольте, позвольте – уж не отец ли это Атаназиус Кирхер Кирхер Атаназиус (1601–1680) – немецкий иезуит, востоковед и ученый. Автор трудов, посвященных действию магнита, акустике, свету, изобретатель волшебного фонаря. Математик, археолог, филолог. Его труды по коптскому языку долгое время служили основой изучения этого языка и были признаны Шамполионом

? – высказал предположение Кристофано.
Дульчибени удержался от каких-либо слов в ответ, подтвердив этим правильность догадки, а затем отчеканил:
– Aerem, acquam, terram innumerabilibus insectis scatere, adeo certum est.
– Он говорит: земля, воздух и вода кишат крошечными существами, невидимыми невооруженным глазом, – перевел для нас Кристофано.
– Так вот, – продолжал Дульчибени, – эти крошечные существа порождаются разлагающимися организмами, но разглядеть их удалось лишь после изобретения микроскопа, значит…
– Этот немецкий иезуит, кажется, столь известен, – перебил его Кристофано с легким презрением в голосе, – что господин Дульчибени цитирует его по памяти.
Мне имя Кирхера не говорило ни о чем. Однако оно, должно быть, и впрямь было известно: заслышав его, присутствующие закачали головами в знак того, что это так.
– И все же идеям Кирхера пока еще не удалось заслонить собой идей великих авторов трудов по медицине, которые… – гнул свое наш эскулап.
– Учение Кирхера, возможно, имеет право на существование, но лишь ощущение может составлять прочную базу для наших познаний.
На сей раз в беседу вступил Бедфорд. Молодой англичанин, накануне от ужаса потерявший дар речи, вроде бы немного оправился.
– Одна и та же причина в различных случаях приводит к противоположным последствиям. Разве не верно, что кипящая вода делает яйцо вареным и твердым, а мясо размягчает? – продолжал он.
– Мне прекрасно известно, кто распространяет софизмы, – едко заметил Кристофано. – Локк Локк Джон (1632–1704) – английский философ, врач и политический мыслитель. Разработал эмпирическую теорию познания

и его друг Сиденхем Сиденхем Томас (1624–1689) – английский врач, прозванный «английским Гиппократом», изобретатель настойки опия

, которые, возможно, досконально разбираются в ощущениях и уме, но практикуют в Лондоне, не являясь врачами!
– И что ж из того? Ими движет лишь одно: врачевать, а не пичкать пациентов болтовней, как делают иные, – парировал Бедфорд. – Двадцать лет назад, когда чума косила по двадцать тысяч душ в день в Неаполе, неаполитанские врачи и аптекари наведывались в Лондон, чтобы торговать своими тайными формулами от чумы. Как вам это нравится? Подвешивали на грудь бумажки со знаком иезуитов I.H.S. I.H.S. – аббревиатура от лат. выражения In Hoc Signo Vinces, однако в Средние века получило другой смысл: Iesus Homini Salvador – Иисус, спаситель человечества

, начертанном внутри креста. А то еще лучше: торговали табличками, которые следовало носить на шее, с надписью:
ABRACADABRA
ABRACADABR
ABRACADAB
ABRACADA
ABRACAD
ABRACA
ABRAC
ABRA
ABR
АВ
А
Пригладив свои рыжие вихры и нацелившись на присутствующих (за исключением моей персоны, которую он ни во что не ставил) своими косыми глазками цвета морской волны, англичанин встал и оперся о стену, заговорив более миролюбиво.
Оказалось, он был свидетелем того, как шарлатаны оклеили весь город объявлениями, в которых людям предлагалось приобретать «безотказные пилюли», «несравненные микстуры», «королевские противоядия» и «универсальную воду» от чумы.
– Когда же они не обманывали людей, предлагая им всю эту несуразицу, то предлагали снадобья, приготовленные на основе меркурия, которые отравляли кровь и убивали быстрее чумы.
Последнее высказывание подействовало на Кристофано подобно фитилю, и диспут вспыхнул с новой силой.
К обсуждению присоединился и отец Робледа. Для начала пробормотав нечто нечленораздельное, иезуит вступился за своего собрата, отца Кирхера. Завязавшийся спор спровоцировал недостойную свару, в ходе которой каждая из трех сторон пыталась навязать собственные доводы в большей степени силой голосовых связок, нежели разума.
Впервые в жизни довелось мне, бедному ученику, присутствовать при битве умов. Однако я был весьма удивлен и разочарован теми формами, которые она приняла.
И все же мне посчастливилось извлечь из горячего обмена мнениями начатки знаний об учении загадочного Кирхера, способного в ком угодно пробудить любопытство. За полвека неустанных исследований этот выдающийся иезуит распространил свое многообразное по форме учение с помощью трех десятков трудов по различным отраслям знания, в том числе и одного трактата о чуме «Scmtinium phisico-medicum contagiosae luis quae pestis dicitur», опубликованного двадцать пять лет назад. В нем утверждалось, что автор с помощью микроскопа сделал ряд крупных открытий, которые могут не вызвать у читателей доверия (так и случилось), но которые доказывают существование крошечных невидимых существ, являющихся причиной чумы.
Согласно Робледе, научное открытие Кирхера опиралось на способности автора сродни ясновидению или на некое вдохновение, посланное ему свыше. «А если этот отец Кирхер, наделенный необычным даром, и впрямь способен исцелять от чумы?» – подумал я, но ввиду накалившейся обстановки не осмелился задать вопрос.
Все это время аббат Мелани не менее внимательно, чем я, если не более, слушал все, что касалось отца Кирхера. Вынужденный то и дело потирать нос, дабы подавить чиханье, сам он в разговор не вмешивался, но его глазки-буравчики так и перебегали с одного спорящего на другого.
О себе же могу сказать: я был, с одной стороны, в ужасе от угрожающего характера болезни, а с другой стороны – заворожен всеми этими теориями о происхождении чумы, о существовании которых дотоле мне не приходилось слышать.
Вот отчего тот факт, что Дульчибени был так хорошо осве-домлен о полузабытой теории Кирхера, не заронил во мне никакого подозрения, а следовало бы. Не заметил я и того, что, заслыша имя Кирхера, Атто весь обратился в слух.
После нескольких часов, в продолжение которых дебаты не утихали, постояльцы, лишенные иных развлечений, стали расходиться по своим комнатам. Вскоре всем нам пришлось лечь спать, без надежды на замирение сторон.

Вторая ночь С 12 НА 13 СЕНТЯБРЯ 1683 ГОДА

Оказавшись в своей комнате, я свесился из окна и с помощью палки спустил к окну Атто конец веревки, которую мы договорились использовать в случае тревоги. Оставив дверь приоткрытой, я вытянулся на постели и чутко прислушивался к звукам, хотя и опасался, что сон сморит меня. Внутренне я готовил себя к долгому бодрствованию, ведь на моем попечении был так и не опамятовавшийся Пеллегрино, приглядывать за которым я обязался перед Кристофано. Напихав в его штаны старых тряпок, дабы они впитывали естественные выделения его тела, я стал бдеть.
Рассказ аббата Мелани меня отчасти обнадежил. Я узнал о дружеских отношениях, связывавших его с Фуке, о том, почему тот впал в немилость: зависть Кольбера явно была в том более повинна, чем разочарование, испытанное Наихристианнейшим королем у него в гостях. Кому не известна злокозненная сила зависти? Однако не были ли следствием того же чувства и суждения Девизе, Приазо и Кристофано об аббате? Столь головокружительное восхождение сына простого звонаря к роли советчика короля-Солнца не могло не породить недобрых поползновений в людях, знавших Атто. По всей видимости, все трое были прекрасно осведомлены о нем и их речи не являлись плодом воображения. Правда, враждебность Кристофано могла иметь под собой и иные основания, ведь он был земляком Атто, а как известно, пето propheta in patria Лука, 4:24: «Никакой пророк не принимается в своем отечестве»

. А как относиться ко лжи Девизе? К тому, что он побывал якобы в театре Кокомеро в Венеции, тогда как на самом деле этот театр находится во Флоренции? Не стоит ли и его опасаться?
Что ни говори, а рассказ Атто был не только правдоподобным, но и грандиозным и захватывающим. Я ощутил в душе горькое раскаяние при мысли, что принял Атто за каналью, лжеца и предателя. Это я предал чувство дружбы, возникшее в нашу первую встречу с ним и тогда расцененное мною как подлинное и настоящее.
Я бросил взгляд на своего хозяина: казалось, его одолел тяжелый морок, от которого он никак не очнется. Тайн было непочатый край. Что довело до крайности моего хозяина? Отчего умер г-н де Муре? Что побудило Бреноцци подарить мне дорогие жемчужины, и отчего их у меня украли?
Мой ум все еще был во власти этих и подобных им мыслей, когда я открыл глаза: оказывается, я все же задремал. А проснулся оттого, что услышал какой-то звук: то ли скрип, то ли скрежет. Я вскочил, но неведомая сила тут же уложила меня на пол. Хорошо еще, что не ударился. Ба! Да ведь моя правая щиколотка привязана к щиколотке аббата Мелани, а я и забыл! А когда резко встал, веревка натянулась, я и упал, да еще с таким грохотом, от которого даже Пеллегрино застонал. Ох и рассердился же я на себя! В довершение всего вокруг было темно как в преисподней, не иначе как в лампе кончилось масло.
Я прислушался: из коридора не доносилось теперь ни звука. Нащупав край постели, я вскочил на ноги и тут снова услышал скрежещущий звук, затем глухой удар и металлическое звяканье. Сердце бешено забилось: это он, похититель моих сокровищ. Я выпростал ногу из веревки, стал шарить по столу в поисках лампы, отчего-то не нашел ее и, умирая от страха, решился на поимку злоумышленника.
Однако, очутившись в кромешной тьме коридора, растерялся: как взяться за дело? Как поступить, если придется столкнуться с неведомым злодеем, – броситься на него, позвать на помощь? Не без труда одолел я ступени, ведущие к чулану, размахивая перед лицом руками – то ли чтобы защитить себя, то ли чтобы не налететь на кого-то.
И в эту минуту получил удар по физиономии страшной силы. Кто-то заехал мне по носу. Душа ушла в пятки; пытаясь увернуться от следующего удара, я вжался в стену и закричал. Каково же было мое изумление, когда я убедился, что из моего рта не доносится ни единого звука. Видно, панический страх сковал все мои внутренности и глотку. Когда же, замычав, что телец на заклании, я готов был броситься на пол, чтобы ползком улепетнуть от преследования, чья-то рука вцепилась мне в плечо, и я услышал:
– Что ты делаешь, дурачок?
Сомнений быть не могло: Атто прибежал, стоило натянуться веревке, когда я резко встал, разбуженный странными звуками. Я объяснил ему, что случилось, жалуясь на удар, который он мне нанес.
– Да не ударял я тебя. Я мчался на помощь, а ты, скатываясь по ступеням, налетел на меня, – пояснил он. – Где похититель?
– Но, кроме вас, я никого не застал, – прошептал я, не переставая трястись от страха.
– Поднимаясь, я слышал, как он гремел ключами. Не иначе как он в чулане, – предположил он, засвечивая лампу, которую догадался прихватить с собой.
С нашего места нам была видна полоса света под дверью Стилоне Приазо на третьем этаже. Аббат попросил меня говорить тише и указал на дверь чулана, где, как он полагал, укрылся злоумышленник. Дверь была приоткрыта, внутри темно.
Затаив дыхание, мы переглянулись. Тот, кто переполошил нас, должен быть там и знать, что угодил в ловушку. Прежде чем взяться за дверь и открыть ее, аббат несколько мгновений колебался. Но вот мы вошли: внутри никого не было.
– Невероятно, – выдохнул Мелани, явно разочарованный. – Если б он бросился вниз по лестнице, то налетел бы на меня. Если предположить, что он успел спуститься сверху до того, как ты ступил на лестницу, тоже не получается: дверь, ведущая из башни Клоридии на крышу, запечатана снаружи. Если б он вошел в одну из комнат, мы наверняка услышали бы, в какую.
Мы не знали, что и думать, и уже положили разойтись восвояси, когда Атто сделал мне знак замереть на месте, а сам спустился на один лестничный пролет, до третьего этажа. Я проследил взглядом за его масляной лампой – он задержался у окна, выходящего во внутренний двор. Поставив лампу на пол, он перегнулся через раму окна и некоторое время оставался в таком положении, что-то высматривая. Не понимая, что могло так заинтересовать его во дворе, я тоже подошел к зарешеченному окошку, через которое днем в чулан проникал свет. Но оно располагалось слишком высоко для меня и единственное, что я увидел, было темное небо. Вернувшись в чулан, аббат нагнулся и принялся измерять пол, для чего ему пришлось даже подлезть под полки с утварью. Некоторое время он раздумывал, а затем повторил измерение, на этот раз приняв во внимание толщину стен. Рассчитав расстояние, отделявшее окошко чулана от внешней стены, он определил ширину оконного проема. После чего отряхнул руки, ни слова не говоря схватил меня, поставил на табурет перед оконной решеткой, водрузил мне на голову лампу и погрозил пальцем:
– Держи хорошенько и не двигайся!
Было слышно, как он на ощупь спустился вновь к окну на площадке третьего этажа. Мне не терпелось узнать, что пришло ему в голову, и тоже принять участие в разгадывании загадки исчезновения похитителя.
– Следи за ходом моих размышлений, – велел он, вернувшись. – Длина чулана чуть более восьми пядей, он невелик. Прибавив толщину стен, получим около десяти пядей. Со двора видно, что небольшое крыло, в котором находится этот чулан, возведено позже, чем само здание. Извне оно представляет собой как бы мощный пилястр, идущий от основания до крыши и пристроенный к задней части западной стены «Оруженосца». Однако что-то здесь не так: пилястр вдвое шире чулана. Когда я выглянул из окна пролета третьего этажа, я увидел, что окошко чулана, освещенное лампой, стоящей у тебя на голове, весьма удалено от внешней стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88