А значит, усобица продлится и лишь станет еще более кровавой.
— Я знаю это, — сказал Ив. — Она готова и свои надежды на успех загубить, и страну ввергнуть в еще больший хаос. Один Господь ведает, сколько еще бед это принесет тем несчастным, которые всего-то и хотят, что мирно возделывать свои нивы, торговать да растить детей. Я пытался сказать ей все прямо в лицо, но куда там. Меня она просто выбранила, как мальчишку, но и людей куда поважнее слушать не стала. Поэтому я и явился сюда, к тебе.
«Не только поэтому», — подумал Кадфаэль. Ив действительно пекся об общем благе, но, кроме того, ему просто хотелось спасти Филиппа. Он обещал вернуться — и вернулся с оружием в руках, чтобы освободить Оливье, но казнить пленного противника считал непростительным варварством и не собирался потворствовать в этом своей жестокой и мстительной государыне.
— Хорошо, — сказал монах, — ко мне ты пришел, а дальше что? Чего ты ждешь от меня?
— Чтобы ты его предупредил, — просто сказал Ив. — Расскажи ему, что она замышляет, да так расскажи, чтобы он поверил и понял, что это серьезно. Ему следует узнать правду, прежде чем начнутся переговоры. Она готова, если потребуется, разрушить замок до основания, но, конечно же, предпочла бы заполучить его целехоньким. Может быть, она все-таки согласится сохранить ему жизнь в обмен на сдачу Масардери. — Конечно же, Ив выдавал желаемое за действительное, да и сам в глубине души не верил в такую возможность. Не верил в нее и Кадфаэль. — Так или иначе, Кадфаэль, скажи ему все как есть, а уж что делать — он сам решит.
— Хорошо, — очень серьезно пообещал монах. — Я все расскажу и постараюсь, чтобы он понял, чем рискует.
— Тебе он поверит, — удовлетворенно пробормотал Ив, вздохнул и откинулся к стене. — А мне теперь надо пораскинуть мозгами и сообразить, как отсюда выбраться.
К тому времени в Масардери все уже привыкли к брату Кадфаэлю. Воины знали, что он гость их лорда, и с почтением относились к его духовному сану. Монах мог свободно расхаживать по всему замку, и это сослужило Иву добрую службу.
— Лучший способ остаться незамеченным, — наставительно сказал Кадфаэль юноше, — это держаться уверенно, будто ты здесь свой. Конечно, днем это было бы слишком рискованно, но сейчас, когда на дворе такая темень, что хоть глаз выколи, попробовать стоит. Ведь молодых воинов, похожих на тебя ростом и статью, в замке полным-полно.
Вместе с братом Кадфаэлем юноша небрежной, неторопливой походкой пересек двор и, лишь оказавшись у подножия ведущей на стену лестницы, мгновенно вжался в угол, полностью скрывшись в темноте. Монах поднялся по ступенькам и принялся рассматривать огоньки разбросанных в отдалении между деревьями лагерных костров. Совершавший свой обход караульный узнал монаха, перекинулся с ним парой слов и дальше к башне они двинулись вместе, приятельски беседуя. Ив внимательно прислушивался к удалявшимся голосам и, как только они почти стихли, взлетел вверх по лестнице, проскочил между зубцами стены и распластался на галерее. Отросток лозы находился совсем рядом, но юноша не смел даже шевельнуться, покуда караульный не вернулся назад и не ушел снова. Ив полагал, что Кадфаэль уже спустился вниз и ушел в свою каморку, чтобы поспать хотя бы остаток ночи, но, когда шаги часового стихли в отдалении, над головой юноши прозвучал тихий знакомый голос:
— Он ушел. Быстрее!
Юноша поднялся, перекинулся через край галереи и осторожно заскользил к земле. Когда Ив пропал из виду, шорох стих и даже отросток лозы больше не колыхался, брат Кадфаэль спустился по лестнице во двор и отправился искать Филиппа.
Проверив, насколько его крепость готова к обороне, Фицроберт нашел, что все возможное при таких обстоятельствах сделано. Он не ожидал, что противник появится так скоро. Видимо, юный Хьюгонин оказался более чем настойчив, а у императрицы, как назло, оказалось под рукой на удивление сильное войско. Сложись все иначе; Филипп успел бы укрепить замок получше. Но тут уж ничего не поделаешь.
Стоя на вершине надвратной башни, он задумчиво смотрел на ведущую к воротам мощеную дорогу, по которой завтра рано поутру к замку наверняка под флагом переговоров подойдет посланец императрицы. Там его и застал Кадфаэль.
— Это ты, брат? — слегка удивился Филипп. — Я, признаться, думал, что ты уже спишь.
— Нынче ночью не одному мне не до сна, — отозвался монах. — Каждый делает свое дело, и у меня есть свое, причем очень важное. Должен сказать тебе, лорд Филипп, что императрица жаждет твоей крови. Ив Хьюгонин просил у нее войско, чтобы вызволить друга, но она явилась сюда со всеми силами не ради Оливье. И не ради Масардери, хотя, чтобы добиться своего, ей надо сначала овладеть замком. Она хочет захватить в плен тебя. А после того как захватит — повесить.
Последовало молчание. Филипп бросил долгий взгляд на восток, где небо уже начинало слабо светиться в преддверии рассвета, и наконец сказал:
— От нее я ничего другого и не ждал. Ты мне лучше вот что скажи, брат, если, конечно, знаешь — мой отец настроен так же, как и она?
— Твоего отца здесь нет, — ответил Кадфаэль. — Он понятия не имеет о том, что ее войско выступило в поход, а уж что она замыслила — и подавно. Он нынче в Херефорде, у графа Роджера, а императрица спешно бросила всех людей сюда. И не без причины. Она намерена уничтожить тебя, пока об этом не прознал твой отец. Но сам подумай, раз она скрывает от графа свой план, то, надо полагать, не рассчитывает на его поддержку и одобрение.
Филипп и на сей раз довольно долго молчал, а потом, не поворачивая головы, промолвил:
— Ее я слишком хорошо знаю, чтобы хоть чему-нибудь удивляться. Конечно, она взъярилась, когда я перешел на сторону короля, хотя говорить, будто я выступил против нее, было бы не совсем верно. Не в ней дело. Просто вся ее сила и опора за морем, в Нормандии, а здесь восходит звезда Стефана. И если он сможет победить окончательно, то в стране воцарится мир. Люди должны безбоязненно ездить по дорогам, возделывать поля и заниматься ремеслами. Кто даст им такую возможность, тот и есть истинный король, независимо от наследственных прав. Мне все равно, вассалом какого монарха быть, лишь бы этот монарх восстановил порядок. Но ее гнев ко мне вполне объясним. Она имеет право ненавидеть меня — этого я не могу не признать. — Филипп впервые говорил так открыто и страстно, без тени раскаяния или сожаления.
— Раз ты не усомнился в моих словах, — промолвил Кадфаэль, — свое дело я сделал. Ты знаешь правду и сумеешь ею воспользоваться. В конце концов, она думает не только о мести, но и о выгоде. Можешь попробовать с нею поторговаться.
— Есть вещи, которыми я не торгую, — отозвался Филипп, с улыбкой повернувшись к монаху.
— Тогда послушай меня еще немного, — попросил Кадфаэль. — Ты немало рассказал мне про императрицу. Я хотел бы услышать что-нибудь и об Оливье.
Филипп снова отвернулся и молча уставился на восток, в пустое пространство.
— Молчишь? Тогда кое-что скажу тебе я. Я знаю своего сына. Он не столь изощрен умом, как ты, и мне думается, что ты слишком многого от него хотел. Полагаю, что вы вместе сражались, не раз рисковали жизнью, а потому привыкли во всем доверять друг другу. И когда ты переметнулся к Стефану, а он не понял твоих побуждений и не последовал за тобой, этот разрыв был горек для нас обоих, ибо каждому из вас казалось, что его предал друг. Он счел тебя простым изменником, а для тебя его непонимание было равносильно предательству.
— Это все твои предположения, брат, — со вновь обретенной невозмутимостью заметил Филипп. — Я ничего подобного не говорил.
— Но вот что странно, — продолжал монах. — То, что императрица сочла тебя предателем и возненавидела, ты находишь вполне оправданным. Почему же ты не применишь ту же меру справедливости и к моему сыну?
Ответа не последовало, да Кадфаэль в нем и не нуждался: он уже понял. Оливье был близок и дорог Филиппу. Императрица — никогда.
Глава двенадцатая
Как и следовало ожидать, посланцы императрицы появились на рассвете, и возглавил их не кто иной, как сам Фицгилберт. Они выехали из леса и двинулись вперед по мощеной дорожке, намеренно держась на виду. Первым ехал герольд с белым флагом в руках, а за ним сам Фицгилберт в сопровождении троих рыцарей. Они не были облачены в доспехи и не имели при себе оружия в знак того, что направляются на переговоры и никаких враждебных действий предпринимать не намерены, чего ждут и от защитников замка. Филипп, уже пробудившийся после недолгого сна, вышел навстречу и дожидался их на гребне стены над воротами, между двумя башнями.
Кадфаэль прислушивался к разговору со внутреннего двора. В замке все стихло, но это спокойствие напоминало затишье перед бурей. Воины молча застыли на стенах, напряженно вслушиваясь и едва не дрожа, но не от страха, а от возбуждения, не раз испытанного ими перед боем и ставшего чуть ли не желанным.
— Фицроберт, — воззвал церемониймейстер, остановившись в нескольких ярдах от закрытых ворот, чтобы лучше видеть человека, к которому обращался, — открой ворота и прими посла ее милости императрицы.
— Говори, что тебе велено, оттуда, где стоишь, — отозвался Филипп, — я слышу тебя превосходно.
— В таком случае, — решительно заявил Фицгилберт, — знай, что твой замок взят в прочное кольцо. Никто не сможет прорваться тебе на помощь, и ни один из твоих людей не выйдет наружу без дозволения ее милоста. И не заблуждайся: тебе не под силу отразить приступ, на который мы можем пойти и пойдем, если ты станешь упрямиться.
— Если ты хочешь что-то мне предложить, — невозмутимо отозвался Филипп, то изволь, но не трать время попусту. Если тебе больше нечем заняться, то у меня дел по горло.
Фицгилберт слишком поднаторел в такого рода переговорах, чтобы его мог смутить или обескуражить тон противника.
— Хорошо, — сказал он, — буду краток. Императрица, твоя государыня, требует, чтобы ты немедленно сдал замок. В противном случае он будет взят штурмом. Сдай его в целости или пади вместе с ним.
— А на каких условиях? — осведомился Филипп. — Назови ваши условия.
— Безо всяких условий. Ты должен сдать замок, а сам со всем своим гарнизоном положиться на милосердие ее милости.
— Я слишком хорошо знаю ее милость, чтобы доверить ее милосердию даже собаку, которая хоть раз тявкнула на эту особу. Разумные условия я, возможно, и обдумал бы, но даже в таком случае, Фицгилберт, мне потребовались бы еще и твои гарантии. Только на ее слово я положиться не могу.
— Торговаться мы не будем, — решительно заявил Фицгилберт. — Сдавайся, или ты дорого заплатишь.
— Передай императрице, что ей самой, возможно, придется уплатить высокую цену. Нас дешево не купишь.
Фицгилберт пожал плечами и направил коня вниз по склону.
— Потом не говори, что тебя не предупреждали, — бросил он через плечо, и весь его отряд — герольд впереди и рыцари сзади — легким галопом поскакал к деревьям. Ждать осажденным пришлось недолго. Штурм начался с града стрел, летевших из-за всех укрытий, какие только были вокруг замка. Пущенная рукой умелого лучника стрела достигала стен с самой опушки, и всякий, кто неосмотрительно высовывался из-за зубцов, превращался в мишень. Кадфаэлю, который находился на юго-западной, ближайшей к деревне башне, было ясно, что нападающие не скупятся на стрелы, отчасти желая запугать осажденных, отчасти же оттого, что остаться без стрел не боялись — их им могли доставить сколько угодно. Защитники относились к стрелам гораздо более бережно, потому как брать новые им было неоткуда, и стреляли только наверняка, когда кто-нибудь из нападавших неосторожно высовывался из укрытия. Метательные машины тоже пока бездействовали — их приберегали до того времени, когда противник пойдет на приступ. Метательный снаряд, пущенный из катапульты или баллисты в толпу, наверняка найдет себе жертву, тогда как в одного человека попасть из нее почти невозможно. Четыре катапульты, похожие на огромные арбалеты, установили на юго-западной стороне, откуда скорее всего приходилось ждать атаки, а еще по одной расположили на востоке и западе. Баллист, предназначенных для метания камней, в замке было только две, и для них не было подходящей мишени — разве что Фицгилберт сдуру начнет массированную атаку. Обычно камнеметы применяли осаждающие, но они пригодились бы и осажденным, ибо тяжелые камни могли, попав в гущу идущих на приступ людей, нанести немалый урон. Первое время стрельба велась беспорядочно и бестолково, и лишь один или двое стрелков императрицы ухитрились попасть в цель, когда один или другой неосторожный юнец неосмотрительно высовывался в бойницу. Впрочем, и стрелы защитников замка наверняка не всегда пропадали даром, и за опушкой леса тоже пролилась кровь. Но это была только пристрелка — нападавшие примеривались и собирались с силами.
Но вот о стену чуть ниже галереи ударился тяжелый камень. Он отскочил, не причинив особого вреда, но все же отбив часть кладки. Следом полетели и другие. Осадные машины из-под прикрытия деревьев начали свою разрушительную работу. Один за другим тяжелые камни ударяли в подножие стены. Нападавшие целили в то самое место, где Ив обнаружил свежую кладку, и их выстрелы с каждым разом становились все точнее.
«Ага, — смекнул Кадфаэль, — этак они будут долбить в одно место весь день, и коли не проломят стенку камнями, так ночью попытаются подвезти таран, а тогда уж пролома не миновать».
Тем временем осаждавшие потеряли одного из обслуживавших машины механиков, который по глупости и в запале показался на виду. Кадфаэль видел, как бедолагу утащили обратно за деревья. Монах окинул взглядом местность возле селения Гринемстед, пытаясь приметить движение между деревьев или укрытую в лесу осадную машину. Впрочем, в этом бою он не должен был принимать участия. Ничто не связывало его ни с осаждавшими, ни с осажденными, но и те и другие были людьми, а значит, могли страдать и истекать кровью. И если он и мог оправдать свое пребывание здесь, то лишь одним способом — применить свои умения для облегчения участи раненых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33